Мужчина продолжал разглагольствовать в том же духе, а Хенми Мидори никак не могла избавиться от мыслей о его возрасте. На улице было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть лица, однако ни во внешности, ни в голосе мужчины не осталось живой человеческой энергии. Скорее он напоминал призрака, застрявшего между смертью и жизнью, и складывалось ощущение, что при попытке коснуться плаща незнакомца рука пройдет сквозь него, как через воздух.
– Не причиняйте никому зла, ладно? – сказал на прощанье мужчина. – Я не имею в виду себя, я говорю о людях вообще. Нехорошо причинять зло людям, определенно нехорошо.
– Я понимаю, – отозвалась Мидори.
– Спасибо вам, спасибо, спасибо! – повторял, удаляясь, мужчина.
Мидори проследила взглядом за его неуверенным передвижением, а когда он отошел достаточно далеко, пробормотала:
– Идиот…
«Что ты знаешь о зле? – думала она. – А как насчет людей, которым зло уже причинено? А как насчет тех, кого убили?»
С того дня, как погибла Ивата Мидори, Хенми взяла себе за правило перед сном и сразу после пробуждения не мастурбировать, как она раньше поступала почти ежедневно, а сильно, до боли щипать себе щеки и губы. Пуля проделала в голове Иваты Мидори дыру размером с кулак, так что ни один бальзамировщик не сумел бы привести ее лицо в порядок. На труп в открытом гробу было невозможно смотреть без содрогания. «Бедная Ватаа! Как ей было больно!» Даже по прошествии времени, стоило Хенми Мидори подумать об этом, у нее на глаза наворачивались слезы. Если боль от щипков ногтями так велика, то какой же она была, когда кусок свинца вырвал у несчастной пол-лица? А если бы такое случилось с одним из близких или членом семьи прямо у нее на глазах? Эта мысль жгла огнем Хенми Мидори. Ее выворачивало наизнанку даже от одной попытки представить, как ее отец, мать, сын или дочь получают пулю в голову или грудь и мучительно умирают у нее на руках. Она часто задумывалась о тех, кто жутко мучает соплеменников, словно считая их совершенно другим биологическим видом, однако…
Из квартиры Нобуэ послышался нарастающий шум. Мидори даже различала смех мерзавцев. Судя по всему, они играли в «камень-ножницы-бумага». За те несколько недель, что велось наблюдение, Хенми Мидори запомнила каждого из них в лицо. Даже если забыть о том, что они сделали с Ватаа, лица у них все равно были омерзительными. Интересно, какое воспитание приводит к появлению подобных уродов? До чего же замечательно было бы убить их всех вместе с родителями, братьями и сестрами, убить самым жестоким способом!
Тут один из объектов спустился по металлической лестнице, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Он забрался в минивэн и включил зажигание. Хенми Мидори снова достала мобильник:
– Они все покидают квартиру, дорогуша. Давай скорее сюда!
Любовь до гроба
I
«Камень-ножницы-бумага» на этот раз окончились тем, что первое место занял Яно, следом шел Като, а дальше Сугияма, Нобуэ и Исихара. Двое последних загрузили костюмы и оборудование в машину, а вслед за ними в салон набились и остальные. За руль сел Исихара.
– Не повезло мне, просто мне не повезло, – напевал он, крутя руль.
Раньше он никогда не оказывался на последнем месте, и сейчас ему впервые пришлось крутить баранку. Их игра была не столько соревнованием, а жеребьевкой: все игроки выкидывали фигуры одновременно. Противники орали, скакали, истерически хохотали, катались по полу, бились головами об стены, корчились в судорогах, а иногда даже блевали от перевозбуждения. И самое интересное, что их сумасшедшие выходки имели действительный результат. Техники наподобие статистического метода или прогнозирования вероятностей тут не работали; успеха можно было достичь только путем концентрации. Копируя ритуалы, которые проводят перед битвой западноафриканские воинственные племена йоруба и гереро, друзья подпрыгивали, словно ужаленные, судорожно извивались, выпучивали глаза, визжали и ревели во всю мощь легких, и тот, кому удавалось переплюнуть других в безумстве, обычно выигрывал и в «камень-ножницы-бумага». Исихара обычно побеждал противников при помощи ритма: как только начинался счет, он принимался трястись, словно шаман индейского племени тараумара, объевшийся пейотлем, или сиамский кот, которому намазали горчицей задницу. Остальным не удавалось достичь такой степени концентрации, и они начинали нервно посмеиваться, теряя собственный ритм. Но на этот раз Исихара выбыл из игры после первого же раунда. Мало того что теперь он не допускался к участию в представлении, так ему еще и нельзя было пить. Обязанности водителя заключались в том, чтобы довезти группу до места, помочь установить освещение и камеры, настроить звук и на трезвую голову ждать окончания «концерта», а затем проделать те же действия в обратном порядке.
Исихара не сомневался, что причина его сегодняшнего проигрыша не в потере боевого духа. Во время счета он изобразил так называемую эротическую разминку, принципы которой вычитал в статье о сексуальных практиках. Он тряс конечностями, с удивительной скоростью вращал туловищем и крутил шеей, причем смеялся так, что кожа на лице чуть не лопалась. На счет «ножницы» он, как и Нобуэ, выбросил «бумагу», и оба проиграли. Яно, Сугияма и Като показали «ножницы». Разыгрывая с Нобуэ два последних места, Исихара сменил тактику и совершил последовательность движений, которую считал некой эзотерической разновидностью йоги: испуская из глубины горла пронзительный писк, напоминающий крики дельфинов, он обеими руками скреб тело от паха до шеи, одновременно перебирая ногами, точно Мохаммед Али на ринге. Такие манипуляции обычно наводили остальных друзей на смутную мысль, что на свете все-таки есть вещи поважнее игры в «камень-ножницы-бумагу». Нобуэ, лицезрея пляски Исихары и слушая его вопль: «Только не во время йогийогийоги-и-и!» – мысленно уже смирился с поражением и смиренно показал «ножницы». Исихара, продолжая скрести левой рукой яйца и грудь, не сомневался в своей победе. Он издал боевой клич – и внезапно снова выбросил «бумагу». Некоторое время он стоял столбом, тупо уставившись на собственные пальцы. Придя в себя, он молча развернулся и поплелся прогревать машину. На лице у него застыла улыбка, глаза поблескивали в свете осенней луны, а его мерцающая аура была такой яркой, что могла бы вызвать припадок у нервного человека или ребенка, но все же ему было очень грустно.
– Мне просто не повезло, – твердил он сам себе.
Когда автомобиль несся по Футю-авеню, на заднем сиденье уже вовсю шло веселье. Като, по-матросски балансируя в подскакивающем минивэне, выбирал концертные костюмы для выступления. Яно, невероятно радуясь своей первой победе за восемь месяцев, широко улыбался и повторял:
– Даже не верится! Подумать только, я – я! – буду исполнять главную партию! Такого со мной не случалось со школы, когда на конкурсе талантов я изображал Тони Тани и пел «Ча-ча-ча на счетах». Меня вызывали на бис несколько раз, устроили стоячую овацию…
Нобуэ тщетно пытался выяснить у Яно, какую песню тот собирается исполнять сегодня вечером, поэтому Като выбрал композицию сам.
– Яно-рин, а Яно-рин, – потряс он Яно за плечо, – «Любовь до гроба» подойдет?
Но Яно его не слышал и только улыбался себе под нос, рассказывая историю своего школьного триумфа, хотя его все равно никто не слушал:
– Фокус в том, что я лучше всех умел считать на счетах, но у нас в классе был один придурок по фамилии Накаяма, и я поспорил с ним на его электронный калькулятор и выиграл, обставил его. А этот Накаяма, вот в чем дело, уже в четырнадцать – и не из-за болезни или типа того, а просто потому что волосы у него от природы редкие, – начал носить парик. Наверное, ему родители посоветовали. И вот однажды во время землетрясения парик свалился, и весь класс понял, что волосы у него ненастоящие, и Накаяма пришел в ярость и начал бить и пинать любого, кто попадется под руку. Вот какой придурок, хотя, кажется, инцидент с париком случился уже после того, как я обставил его на счетах…
История Яно никого не интересовала, но он все бубнил и бубнил без конца.
Сугияма занял третье место, а значит, ему выпала участь быть на бэк-вокале, поэтому он начал распеваться, монотонно выводя: «А-а-а-а-х-х» между двумя глотками спиртного, которым он угощал и остальных. Для вечеринки Яно и Като купили в винном магазинчике «Горо-тян» на углу несколько двухлитровых алюминиевых бидонов пива и большую бутыль виски «Сантори уайт» и теперь перекатывали сосуды с выпивкой туда-сюда, словно мячи для регби. Скоро все набрались в хлам. Тем временем из пары десятков костюмов, купленных в складчину, Като выбрал один, который больше подходил для исполнителя в жанре энка из низкопробного кабаре: голубой атлас, лацканы с блестками из фальшивого золота и соответствующая рубашка с галстуком-бабочкой. Он немедленно облачился в него, хотя спьяну в трясущемся минивэне такие манипуляции вызывали у Като позыв к рвоте, о чем он тут же весело сообщил окружающим. Закончив экипировку, он раздел Яно, хотя тот продолжал бубнить свою историю о противостоянии калькулятора и счетов, и стал его наряжать, словно куклу Барби, в кожаный костюм с косыми застежками-молниями. Низ костюма представлял собой мини-юбку на лямках, украшенных металлическими красными розочками как раз на уровне сосков. При виде такого преображения Сугияма и Като разразились одобрительными возгласами, обдав переодетого Яно пивным перегаром. Тем не менее тот продолжал нудить про калькулятор и счеты, даже когда Като зачесал ему назад волосы, накрасил губы помадой и обрядил в сетчатые колготки, дополнив образ туфлями на высоких каблуках. Тем временем Сугияма напялил кимоно с блестками и попытался прослушать предложенную к исполнению песню, однако из-за слишком туго подвязанного пояса оби неожиданно для всех блеванул. Яно на своих шпильках поскользнулся на блевотине и грохнулся об пол. Это ничуть не смутило Сугияму, который, допев песню до конца, стал орать Исихаре, чтобы тот включил трек заново.