Хизачико тоже наблюдал за непонятными действиями хозяина, сидя невдалеке. Кот сопровождал хозяина каждый вечер, не бросая и не отворачиваясь, хотя помочь не мог ничем. «Это соответствует моим желаниям», – думал каждый раз Кеншин, чувствуя, что он не один, когда оглядывался и видел сидящего на вытоптанной дороге кота.
– Зачем тебе это надо? – спросил его как-то заглянувший в гости Ясуо.
– Понимаешь, Ясуо-сан, когда дорога вдоль берега оканчивалась поворотом, а тут был пустырь, то это было правильно. Теперь за поворотом стоит мой дом. Я не хочу жить в тупике. Может быть, когда-нибудь кто-то захочет поставить свой дом вслед за моим. Потом ещё один, и ещё. У них уже будет дорога для подвоза материалов и прохода строителей. Это же хорошо?
– Это неплохо, но, когда это ещё будет! – изумлялся Ясуо. – Да и будет ли вообще? Вот кому надо, пусть тогда и старается. Зачем это тебе?
Кеншин молчал в ответ и только улыбался.
– Всё равно ты скоро упрёшься в камыши! – Ясуо показывал на засохшую протоку. – Эти заросли никому не преодолеть.
– Ну, и ладно, – соглашался Кеншин. – Пусть тупик будет у камышей, а не у моего дома.
И продолжал свою работу.
Уход
Стала приходить и смотреть издалека за работой Кеншина дочка Ясуо. Она стояла, не подходила близко, пока Кеншин утаптывал землю и носил камни, а когда к нему присоединялся Хизачико для встречи на берегу заката, разворачивалась и уходила домой. Так шёл месяц за месяцем. Урожай был собран, дела на полях закончились, свободного времени стало ещё больше. Пошёл снег. Хизачико находил редкие нетронутые белоснежные островки и валялся на спине, весь в пушистых искрах, изгибаясь и царапая лапами наст. Дорожные дела Кеншина пошли быстрее и, когда он достиг камышового сухостоя, как раз кончилась зима.
Теперь как-то само собой получалось так, что на берегу всё чаще стали ожидать заката трое. Кеншин первым приходил к воде, немного погодя, как бы прогуливаясь мимо, благо дорога теперь не оканчивалась у поворота, возникала Аяме. Пройдя пару раз туда-сюда за спиной у старосты, она спрашивала разрешения присесть рядом и каждый раз слышала в ответ, что берег принадлежит всем, и она вольна присаживаться, где пожелает. Она садилась на расстоянии двух протянутых рук и тоже смотрела за реку. Хизачико занимал место последним, устраиваясь между ними. Потом он перестал подходить к ним вообще, а наблюдал с дороги, как на фоне уходящего солнца чернели два силуэта – мужской и женский. День ото дня расстояние между ними сокращалось, но почти всё время среди наблюдателей заката хранилось благоговейное молчание. «Хоть бы уж заговорили! – возможно, так думал Хизачико, судя по его дипломатическому самоустранению. – Нет! Как всё медленно у этих людей. У нас совсем не так! Завтра же пойду за камыши искать подружку, тут-то нет для меня никого!»
Хизачико пропал на долгих две недели. Кеншин звал его, ходил по деревне, спрашивал у людей, надеялся, что тот убежал к Ясуо, но всё было напрасно. Кот исчез. Аяме жалела пропавшего Хизачико, но ещё больше жалела ставшего таким не похожим на себя Кеншина. Он растерял сейчас всё своё мудрое спокойствие, молчаливое достоинство и невозмутимость, сделался суетлив и походил порой на большого обиженного ребёнка. Аяме каким-то чутьём поняла, что обычные слова утешения не подойдут в этом случае, и много дней просто молчала, отрицательно мотая головой в ответ на очередные его расспросы. А как-то вечером пришла к дому Кеншина и позвала его смотреть закат.
– Дорогая Аяме-тян, разве ты не знаешь, что у меня в доме потеря?
– А разве солнце перестанет от этого заходить? – спросила она, что было довольно смело.
Кеншин смотрел не неё, и что-то менялось в его глазах. Боль и озабоченность стали тускнеть, а любопытство и надежда подняли голову. Он захлопнул дверь и сделал ей приглашающий жест по направлению к реке. Они сидели на привычном месте, а река катила мимо них свои воды.
– Ты думаешь, я должен забыть про него? – спросил Кеншин.
– Зачем забывать? – мягко возразила Аяме. – Ещё в первый вечер моего возвращения сюда, я слышала, как ты сам говорил, что он волен выбирать. Что изменилось с того вечера?
– Но я же говорил всего лишь про новое место! Я говорил про жизнь!
– А с чего ты решил, что он выбрал смерть?
– Я не решил, я просто этого боюсь. Ведь его нет.
– Но и тебя нет. Прежнего тебя теперь нет, ты становишься другим, – Аяме решилась искоса взглянуть на Кеншина, тот сидел, опустив взгляд. – Ты его любишь, и сделал всё возможное.
– Я не нашёл его! Я потерял его, – теперь и Кеншин взглянул на Аяме. – Ты считаешь, что мне нужно прекратить искать его?
– Я считаю, что ты можешь прекратить или продолжать поиски, но жить одним страданием не имеешь права. Не хорошо, чтобы там, где пропал один, пропадали двое. Делай всё так, чтобы видеть хоть что-то ещё вокруг.
– Про что ты говоришь? – удивлённо спросил Кеншин.
– Я говорю про то, что Хизачико нужен тебе, а ты нужен мне.
Аяме встала и решительно пошла вдоль реки к своему дому.
Возвращение
Кеншин в эту ночь долго не мог уснуть, а всё смотрел в потолок, как будто видел звёзды и сквозь него. Он решил, что завтра всё-таки пойдёт искать Хизачико, но не будет этого делать, привлекая внимания людей деревни к своим переживаниям, потому что сейчас только понял, насколько это жестоко по отношению к тем, у кого в семье настоящее горе. А с этим он может справиться и сам. Он мысленно наметил себе ещё не пройденный маршрут – вдоль высохшей протоки, поросшей камышами. Обойдя следующим днём Большой дом и посевы, он выполнил данное себе обещание. Зайдя в такую глубь, что вскоре должны были уже показаться Верхние поля с просом, он наткнулся вдруг на поле на давно заброшенное и остолбенел от увиденной красоты.
Аяме не пришла в этот вечер смотреть на закат, и на следующий день Кеншин сам отправился за ней.
– Пойдём со мной, я хочу показать тебе что-то очень красивое, – позвал он девушку за собой.
Та отложила все дела и молча пошла за ним. Они миновали поворот дороги к Верхним полям, прошли мимо дома Кеншина, дошли до тупика новой дороги и свернули направо, идя теперь по бездорожью, вдоль камышовой протоки. Когда они дошли до заброшенного поля, то Кеншин сказал:
– Аяме-сан! Когда я увидел его среди других, то сразу подумал, что этот цветок похож на тебя. Ты особенная среди всех своих подруг. Ты – единственная!
Всё заброшенное поле сплошь заросло ирисами, все они были стройными, высокими, солнечного жёлтого оттенка. И на этом золотом поле выделялся один-единственный синий бархатный цветок, весь как будто разукрашенный неизвестным художником тёмными прожилками и необычайными переливами цвета.
– Я уже была здесь раньше, – по щекам Аяме катились слёзы счастья. – Спасибо тебе! Ты чувствуешь так же, как я. Если бы ты вдруг срезал его и принёс мне, то я наверно никогда больше не смогла бы приходить и ожидать с тобой заката.
– Ты уже была здесь? – вместе с расползающейся по лицу улыбкой к Кеншину пришла догадка. – Ты тоже искала его?
Аяме уткнулась ему носом в плечо.
– Хочу спросить тебя, Аяме-тян. Не пожелаешь ли ты с этого дня жить в моём доме до скончания времён, делить со мной все подношения жизни и встречать не только закаты, но и рассветы? – спросил Кеншин.
Аяме задумалась всего на мгновенье и, подражая его собственным интонациям, нараспев ответила:
– «Это совпадает с моими желаниями!»
Они рассмеялись, обнялись и пошли обратно к дороге, теперь уже вместе. Тут за спиной у них раздалось пронзительное мяуканье, и из зарослей, протискиваясь сквозь сплошной забор камышовых стеблей, показался ободранный и худой Хизачико. Он орал во всю глотку от многодневного голода и радости возвращения, а глаза его светились довольным ликованием и блеском каких-то недоступных пониманию человека побед.
Маленький Хозяин
В доме появились ткацкий станок и ещё одна циновка. Теперь вместе с Хизачико стали жить сразу двое хозяев. А через год – и трое.
Маленький Хозяин имел над Хизачико власть гораздо большую, чем Кеншин или его Аяме. Никому из взрослых не удалось бы так долго дёргать кота за золотистую шерсть, уши или хвост. А уж поднимать себя за одну лапу, отрывая от надёжной земли, он им и вовсе не позволил бы, мгновенно применив всю свою изворотливость и острые когти. Но господину Таро позволялось многое, если не всё. Лишь иногда, когда даже звериного терпения становилось недостаточно, Хизачико вырывался из любящих детских объятий, и, миновав препятствие окна или двери, вспрыгивал на соломенную крышу, укрываясь там в блаженной недосягаемости.
Однажды к ним в дом зашёл один из жителей деревни. Он вежливо приветствовал всех домашних, но с вопросом обратился к старосте:
– Кеншин-сан. Мой третий сын привёл в дом невесту, но там так тесно уже всем живущим, что семья решила строить новый дом. Рядом с нашим старым нет места. Позволишь ли ты поставить новое жилище для молодых рядом с твоим?
– Мы будем только рады такому соседству! – отвечал Кеншин. – Вот и дорога пригодится. Конечно! Стройтесь.
Работники построили этот дом. Потом следующий. И началась на их улице череда строек и новоселий. Хизачико, как заправский член артели, принимал уже привычное участие в каждом строительстве. Особенно ждал он момента, когда привезут солому для покрытия крыш. В эти дни работники даже не начинали своего дела, если Хизачико где-то задерживался по своим кошачьим делам и опаздывал к началу работ. В деревне стали считать, что жёлтый кот принесёт в дом удачу, если он первым окажется под новой крышей. И его ждали.
Шёл год за годом, Хизачико время от времени снова пропадал на долгие дни за камышами, но теперь все относились к этому гораздо спокойней, потому что он всегда возвращался. Вернувшись, он долгие недели вёл жизнь домашнюю и размеренную – днём охотился на бабочек и стрекоз для забавы, ночью – на мышей для пользы, а в свободное время спал в ногах у хозяев или на крыше – для удовольствия.