вые люки в крыше или щели, и там, где он касался пыльного пола, полыхали пятна, такие яркие, что казалось, они тлеют. Если Рингил смотрел на них слишком долго, разглядеть детали во мраке становилось сложнее.
Он перестал это делать. Позволил глазам привыкнуть.
Впереди во мраке виднелся каменный алтарь, длинный и приподнятый, словно похоронные дроги. За ним возвышалась каменная перегородка с богатой резьбой: вдоль верхней части она была решетчатая, в подражание световым люкам, но почти все остальное пространство занимал барельеф в виде вереницы фигур. Рингил приблизился к ним между падающими с крыши лучами солнечного света; хруст пыли и мусора под ногами порадовал. В этом месте с его резким контрастом между пылающим светом и мрачными тенями тишина казалась материальной и слишком тяжелой для похмельной головы. Рингил шел, словно в легком трансе, по приподнятой каменной дорожке, которая раньше явно была центральным проходом к алтарю.
Дойдя до него, он театрально остановился, повернулся лицом туда, откуда пришел, и раскинул руки крестом.
– Есть кто дома?
Эхо его голоса затихло, будто безуспешно попытавшись выбраться наружу через одно из окон в крыше. Вообще-то он собирался крикнуть громче. Он задал этот вопрос в шутку, но эхо прозвучало без тени иронии – так, словно Рингил был обычным прихожанином, призывающим своих богов.
Он поморщился. Опустил руки.
«Все прояснится, Гил. Ну да, конечно».
Сзади захрустел мусор под чьими-то ногами.
Он резко повернулся, вскинув руку к эфесу Друга Воронов. Нахлынуло горячее желание кого-то убить, наполнило внутренности и каждую мышцу. Старый танец, прогоняющий неопределенность в голове.
Никого.
Он застыл, вглядываясь во тьму вокруг алтаря. Ее никто не потревожил. Рингил все еще вязнул в воспоминаниях о Садах королевы-супруги. О Ситлоу и двендах, ужасном синем пламени, о чем-то темном и бесформенном, догоняющем его.
Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от всего этого.
Его взгляд остановился на каменной перегородке с барельефом. Похож на тот, что был на стене храма в Хинерионе – еще одно упорядоченное собрание Темного Двора, чьи образы, сообразно местным вкусам, больше напоминали людей. Только на этот раз в ряду каменных фигур отсутствовал Хойран, а пустое место, которое бросилось ему в глаза в Хинерионе, занимала…
Занимала…
У него закружилась голова, пол ушел из-под ног.
Недостающей темной придворной в Хинерионе была госпожа Квелгриш – сумеречная банши, безнадежный стон вечерней порой, владычица волков. Квелгриш, которая носила шкуры женщин и зверей с одинаковой уверенностью, страдала от древней незаживающей раны на голове и любила обмениваться свирепыми шутками с демонами, прежде чем одержать над ними победу в схватке, полной воплей и рычания. Квелгриш, которая здесь, в Храме Красной Радости, стояла на барельефе среди собратьев-богов, одной рукой прижимая полотенце к кровоточащей голове, а другое плечо покрывала волчья шкура с оскаленной головой – казалось, зверь одновременно свисает с нее и кусает ее.
– Скажем так, ты мне будешь должен, Рингил Эскиат…
Голос прозвучал в его голове, будто кто-то прошептал эти слова на ухо, будто что-то проползло вдоль хребта. Квилиен из Гриса, где-то за каменной перегородкой во мраке, обходила по кругу его и алтарь, не сводя сияющих волчьих глаз с…
Вопли с улицы.
Рингил бросил взгляд назад, вдоль приподнятого прохода на каменном полу, туда, откуда пришел. От внезапной перемены фокуса перед глазами все поплыло, будто он стоял в лодке на неспокойной воде. В щель между приоткрытой дверью и косяком врывался солнечный свет, разливаясь лужей на пыльном полу, и внезапно Рингилу показалось, что выбраться отсюда он сможет, лишь преодолев долгий путь во мраке.
– Да, беги, – сказал другой, более низкий голос, не принадлежащий Квилиен. – Беги, пока можешь. Помни, кто ты такой. Кем ты был. Кем ты станешь.
Снова топот, скрип пыли и мусора позади, и он действительно побежал – помчался во всю прыть по центральному проходу, будто спеша успеть к закрывающимся вратам некоего внезапно предложенного спасения.
Позже, вспоминая о случившемся, Рингил не мог честно сказать, бежал навстречу шуму на улице или прочь от того, что только что вышло из тени у него за спиной. Он думал о движении, импульсе, который гнал его вперед, через каждую из стрел солнечного света, падающего сквозь дыры в крыше – пятна на его плечах обжигали, словно только что отчеканенные монеты, – сквозь косые беспорядочные полосы света и тьмы, еле дыша, все ближе к дверям, которые должны были – он знал, что должны! – захлопнуться в тот самый момент, когда он их достигнет. Он уже слышал долгий, визгливый скрежет дерева о камень…
Но вышло иначе.
Он схватился за дубовую створку, протиснулся в щель и выбрался на солнце. Друг Воронов на миг застрял, будто не желая покидать храм, но потом сдался – когда Рингил неистово задергался туда-сюда, меч вышел вместе с хозяином.
Он остановился, моргая от яркого солнца и пытаясь понять, что происходит.
По мощенной булыжником улице носились мужчины в мундирах, повсюду раздавались крики и топот; с полдюжины вооруженных стражников бегали туда-сюда, указывая вверх, запрокинув головы в шлемах – дешевый металл ярко блестел на солнце, – а потом внезапно с грохотом и звоном разбилось окно на втором этаже дома с противоположной стороны улицы. Осколки стекла посыпались кратким, но смертоносным дождем, сломанная оконная рама вылетела наружу. Рингил, успевший отследить источник шума, прикрыл глаза как раз вовремя, чтобы мельком увидеть вылетевших в дыру двух мужчин, которые и в воздухе продолжали бороться. Один из них был в мундире стражника, без шлема. Другой…
Двое упали на мостовую с глухим хрустом, как раз напротив храма. Пыль столбом поднялась над дерущимися. Они все не унимались, хотя стражник упал на спину, и от этого у него явно поубавилось бойцовского пыла. На глазах у Рингила противник его оседлал, замахнулся и воткнул в глаз что-то длинное и тонкое. Раздался пронзительный вопль, сражение резко прекратилось. Победитель сломал свое странное оружие и неуклюже поднялся. Ветер подхватил пыль, унес ее прочь.
Рингил вытаращил глаза.
– Эг?
Эгар Драконья Погибель, покрытый пылью, с безумными глазами и обломком фландрейновой трубки в кулаке, с сильно кровоточащим порезом на лице…
– Гил? Рингил?!
– Взять его!!!
Рингил повернулся на голос, расслышав в нем жесткие нотки, свидетельствующие о привычке командовать. Среди растущей толпы стражников появилась стройная фигура в черно-серебряном мундире Монарших гонцов. Пока Рингил смотрел, гонец крикнул с восходящей интонацией:
– Арбалетчики!
Их было трое, и два арбалета уже оказались заряжены. На таком расстоянии стрелки едва могли промахнуться. Драконья Погибель присел на корточки и оскалил зубы, сжимая осколок трубки в кулаке, словно нож. Он мог бы достать одного, прежде чем прозвучит приказ, но второй…
Рингил поднял руку и начертил в воздухе символ икинри’ска.
Никаких размышлений – это был импульс, инстинкт, все равно что первый вдох ныряльщика на поверхности. Все равно что тошнота или голод.
– Арбалетчики! – Он украл приказ у командира, выхватил из воздуха и скопировал, отправил в обратную сторону. – Ваше оружие – змеи!
Будто на солнце упала вуаль, будто по Килевому Ряду пронесся внезапный холодный ветер. Даже Драконья Погибель, казалось, опешил. Стрелки завопили и отшвырнули арбалеты. Рингил двинулся прямо на них, как черный призрак, тень, отделившаяся от храмовых стен. Меч был все еще у него на спине.
– Пауки, – сказал он, быстро рисуя вокруг себя еще три символа. – Глубинные ползуны. Трупоклещи.
И внезапно вооруженные бойцы пришли в неистовство: они топтали ногами по земле, бешено стряхивали что-то с себя, пытались разорвать кольчуги, стонали и вопили от ужаса. Только Монарший гонец стоял неподвижно и, не веря своим глазам, смотрел на подчиненных, а Рингил тем временем прошел сквозь них и занял позицию на расстоянии десяти ярдов, посреди улицы.
Меч офицера со звоном покинул ножны.
– Колдун!
Рингил обнажил зубы в оскале.
– Это точно.
Но сквозь бурлящее, колючее ликование, которое пробудила в нем икинри’ска, чувствовались пределы возможностей. «Мудрые люди не сдадутся, – сказал ему Хьил, и эти слова затерялись в путанице невнятных воспоминаний, запечатлевших наставления князя-бродяги. – Бегущие псы и головорезы, животные и дураки – их это искусство ослепит и искалечит. Но человек, владеющий собой и своим разумом, – другое дело». По лицу стоящего перед Рингилом человека читался проницательный интеллект, а также холодный расчет и самообладание. С этим ему не справиться так просто.
– Хочешь умереть? – крикнул Рингил будничным тоном.
– Я Монарший гонец, – отозвался офицер. – Я рука Джирала Химрана и Блистающего Трона, я императорский приказ во плоти.
– Я Рингил Эскиат, педик – истребитель драконов. – Веселье вскипело в нем, будто внезапно вырвавшаяся на волю сила, что-то осклабилось, глядя его глазами, предвещая недоброе, и вот он поднял руку – меч прыгнул в ладонь, как гончая за куском мяса, который хозяин держит перед ней на весу. Клинок рванулся в сторону из податливо раскрывшихся ножен, прочертил размытую дугу над плечом и оказался в защитной позиции; сталь блеснула в лучах солнца, словно чей-то смех. – Я задал тебе вопрос, монарший слуга. Хочешь умереть?
Они на несколько мгновений застыли посреди улицы друг против друга, в то время как стражи бегали вокруг с криками или лежали на брусчатке, дергаясь и бормоча. Позже кое-кто из жителей Килевого Ряда, выглядывавших в окна, скажет, что вокруг этой сцены вспыхнули черно-синие огни, формой напоминающие людей, и горели, словно прохожие на улице, не принадлежащей этому миру – улицы, наложенной поверх Килевого Ряда, – чье внимание привлекло происходящее, и они собрались, чтобы поглядеть, что произойдет дальше.