В каждой группе домов, в каждой улице, в каждом квартале организуются группы добровольцев для заведования съестными припасами; и они, конечно, сумеют столковаться между собою и сообщить друг другу о результатах своей работы. Пусть только якобинские штыки не вмешиваются в это дело, пусть только так называемые <научные> теоретики не пытаются вносить свою путаницу или, вернее, пусть себе запутывают мозги сколько угодно, лишь бы у них не было права распоряжаться! Та удивительная способность к свободной организации, которая свойственна в высокой степени народу — особенно же народу французскому, во всех его общественных слоях, и которой так редко дают возможность проявиться, — создаст, даже в таком большом городе, как Париж, и даже в самый разгар революционного возбуждения, целую естественно выросшую организацию, имеющую целью доставить каждому необходимые припасы.
Пусть только предоставят народу свободу действия, и через неделю распределение припасов будет происходить с удивительною правильностью. Сомневаться в этом может только тот, кто никогда не видел рабочего народа в действии, кто провел всю жизнь, уткнувшись в бумаги. Поговорите же об организаторском духе народа — этого великого непризнанного гения — с тем, кто видел его в Париже в дни баррикад, во время Коммуны или в Лондоне во время большой стачки в гавани, когда приходилось прокармливать полмиллиона голодных людей, — и они скажут вам, насколько народ стоит в этом отношении выше всех канцелярских чиновников!
Но если бы даже пришлось пострадать в течение каких–нибудь двух недель или месяца от некоторого относительного беспорядка — то что же из этого? Для массы народа это будет во всяком случае лучше, чем то, что существует теперь; да кроме того, во время революции — лишь бы чувствовалось, что революция идет вперед, а не топчется на месте, — люди обедают, не жалуясь на то, куском черствого хлеба, в атмосфере ликования или, вернее, в атмосфере горячих рассуждении! Во всяком случае то, что создастся само собою под давлением непосредственных потребностей, будет несравненно лучше того, что выдумают где–нибудь в четырех стенах, за книгами или в канцеляриях Городской думы.[24]
Силою вещей, таким образом, население больших городов вынуждено будет завладеть всеми припасами и, переходя от более простого к более сложному, вынуждено будет взять на себя удовлетворение потребностей всех жителей. Чем скорее это сделается, тем лучше: тем меньше будет нужды и внутренней борьбы.
Но затем совершенно естественно является вопрос: на каких именно основаниях организуются люди для пользования сообща этими продуктами?
Для того, чтобы распределение было справедливо, существует только один способ — единственный отвечающий чувствам справедливости и, вместе с тем, действительно практичный. Это та система, которая принята и теперь в поземельных общинах всей Европы.
Возьмите крестьянскую общину где бы то ни было, даже во Франции, хотя бы в ней якобинцы сделали все возможное, чтобы уничтожить общинные обычаи. Если, например, община имеет в своем владении лес, то, пока мелкого леса достаточно, всякий имеет право брать его сколько хочет, без всякого другого учета, кроме общественного мнения своих односельчан. Что же касается крупного леса, которого никогда не бывает достаточно, то право каждого жителя на крупные лесины ограничено, т. е. в каждом отдельном случае мир должен решить, сколько деревьев можно вырубить на каждый двор.
То же самое происходит и с общинными лугами. Пока лугов достаточно для всей общины, никто не учитывает того, сколько съели коровы каждого или сколько коров пасется на лугу. К дележу или к ограничению прав каждого жителя прибегают лишь тогда, когда луга оказываются в недостаточном количестве. Эта система практикуется во всей Швейцарии и во многих общинах Франции и Германии — повсюду, где существуют общинные луга.
Если же вы обратитесь к странам Восточной Европы — например, к России, где и крупного леса достаточно в лесных областях, и земли еще много (напр., в Сибири), вы увидите, что крестьяне рубят и крупные деревья в лесу в таком количестве, какое им нужно, и обрабатывают столько земли, сколько для них необходимо, не думая еще об ограничении прав на лес или о дележе земли. Но как только леса или земли становится мало, право каждого на лес бывает ограничено, а земля делится по потребностям каждой семьи.
Одним словом, пусть каждый берет сколько угодно всего, что имеется в изобилии, и получает ограниченное количество всего того, что приходится считать и делить! На 350 миллионов людей, населяющих Европу, двести миллионов и по сию пору следуют этим двум вполне естественным приемам.
Заметим еще одно. Та же самая система господствует и в больших городах, по крайней мере по отношению к одному продукту, который находится там в изобилии: к проведенной в дома воде. Пока воды в водопроводах достаточно для всех домов и нечего бояться недостатка, никакой компании не приходит в голову издавать законы насчет пользования водою в каждой семье. Берите сколько вам угодно! Если же является опасение, что воды в Париже не хватит, как это бывает во время сильной жары, компании очень хорошо знают, что достаточно выпустить предостережение в нескольких строках в газетах, чтобы парижане тотчас же, без всякого закона, сократили свое потребление воды и не тратили ее попусту.
Но что сделали бы, если бы воды действительно не хватило? Тогда прибегли бы к распределению ее в ограниченных количествах. Это — такая естественная, такая понятная мера, что во время двух осад Парижа в 1871–м году два раза требовали ее применения ко всем жизненным припасам. —
Попробуйте сказать в каком–нибудь народном собрании, что жареных рябчиков нужно предоставлять избалованным бездельникам из аристократии, а черный хлеб употребить на прокормление больных в больницах, и вы увидите, что вас освищут. Но скажите в том же собрании, проповедуйте на всех перекрестках, что лучшая пища должна быть предоставлена слабым и прежде всего больным; скажите, что, если бы во всем городе было всего десять рябчиков и один ящик малаги, их следовало бы отнести выздоравливающим больным, скажите это только.
Скажите, что за больными следуют дети. Им пусть пойдет коровье и козье молоко, если его не достает для всех. Пусть ребенок и старик получат последний кусок мяса, а взрослый, здоровый человек удовольствуется сухим хлебом, если уж дело дойдет до такой крайности. Скажите, одним словом, что если каких–нибудь припасов не имеется в достаточном количестве и их приходится распределять, то последние оставшиеся доли должны быть отданы тем, кто в них более всего нуждается; скажите это, — и вы увидите, что с вами все согласятся.
То, чего не понимают сытые господа, отлично понимает и всегда понимал народ; но и сами пресыщенные, если они завтра окажутся на улице и придут в соприкосновение с массой, поймут это так же хорошо.
Теоретики, для которых солдатская казарма и солдатский котелок составляют последнее слово науки, потребуют, вероятно, немедленного введения национальной кухни и общей чечевичной похлебки, ссылаясь на то, сколько топлива и провизии можно выгадать в огромной казарменной кухне, откуда каждый будет получать свою порцию похлебки и хлеба.
Мы, со своей стороны, и не отрицаем этих преимуществ. Мы знаем, как много топлива и труда сберегло человечество, отказавшись сначала от ручной мельницы, а затем и от печи, где каждый пек свой хлеб. Мы понимаем, что было бы экономнее сварить сразу щи на сто семейств, чем разводить для этого сто отдельных огней. Мы знаем точно так же, что хотя есть множество различных способов приготовления картофеля, картофель все–таки будет нисколько не хуже, если его сварить предварительно в одном котле на сто семей.
Мы понимаем, наконец, что разнообразие кухни состоит, главным образом, в личном характере приготовления всякого блюда каждой хозяйкой и что, если вся масса картофеля будет сварена вместе, это нисколько не помешает хозяйкам приготовить его затем каждой по своему вкусу. Точно так же из одного бульона можно приготовить сто различных супов, на сто различных вкусов.
Мы знаем все это и тем не менее утверждаем, что никто не имеет права заставить хозяйку получать свой картофель вареным, если она предпочитает сварить его в своем котелке, на своем огне; и что лучше сжечь лишних дров, чем заводить казарму, которая противна всякому свободно мыслящему человеку. Главное же, мы хотим, чтобы каждый мог съесть свой обед где и как хочет — в своей семье, с приятелями или же в общей столовой, если ему это лучше нравится.
Наместо ресторанов, в которых теперь отравляют посетителей всякой дрянью, несомненно, возникнут большие кухни. В Париже хозяйки уже и теперь привыкли покупать бульон у мясника и затем приготовлять из него какой хотят суп; точно так же в Лондоне хозяйка знает, что она может дать зажарить кусок мяса или свой пирог с яблоками или ревенем в булочной, заплатив за это несколько копеек, и сберечь таким образом и время, и уголь. А когда общие кухни, которые будут в будущем соответствовать существовавшим в былое время