Они вошли в «Шашлычную», где в табачном дыму, смешанном с чадом, проникающим из кухни, за неопрятными столами, покрытыми красной клеенкой, сидели словно специально подобранные для этого заведения какой-то странной категории мужчины. Их было около десятка, немолодых, с животами, свисающими над ремнями брюк, в расстегнутых пиджаках и в головных уборах, преимущественно кепках. В полумраке плавающего дыма красные клеенки и кепки, сдвинутые на затылок, сообщали залу нечто разбойничье, а куски мяса, проткнутые шампурами, которые посетители рвали зубами, усиливали это впечатление.
— Водки здесь нет, — сообщил незнакомец, когда они сели за свободный столик неподалеку от двери, — запретили. Подают только ром и коньяк. Ром дешевле и лучше.
Не дождавшись ответа, он ринулся к буфетной стойке и вернулся, потирая руки, глядя на Семена Владимировича покровительственно, словно это он угощал и был доволен, что все идет как надо.
— Ром будет, и цыпленочка сделают, а шашлыки пусть гарнитурщики едят, жуют эту резину своими стальными зубами.
— Почему гарнитурщики? — поинтересовался Семен Владимирович.
— Потому что сброд. Пьянь без обеспеченного будущего. Я имею в виду крайне мелкую пенсию, которая их ждет. В основном промышляют грузчиками на станции, при мебельных магазинах и в других местах, где платят разово. Силачи, а ткни пальцем — и из них, как из мороженой картошки, вода потечет, то есть водка. — Он засмеялся нервным смехом.
Чувствовалось, что к силачам гарнитурщикам у него давняя неприязнь. Но по тому, как он заискивающе ответил на приветствие одного из них, видно было и другое: позови его эти гарнитурщики, он, не задумываясь, бросит Семена Владимировича, променяет его ром на принесенную в карманах водку.
— Теперь вопрос: кого я буду иметь на сегодняшний вечер в вашем лице?
— Собутыльника, — ответил Семен Владимирович, улыбнувшись. — Кого уж тут больше можно иметь…
— Предпочитаете вещи называть своими именами? Но я все-таки представлюсь: артист цирка, дрессировщик морских львов — Арсений Греков. Не слыхали? Потому что не ходите в цирк. Сейчас я не выступаю. Уже полгода в творческом простое. Львов отобрали, интриги, зависть, вдаваться в подробности не буду, по себе знаете, везде одно и то же.
Семен Владимирович хотел сказать, что по себе он этого не знает, в его жизненную печаль не входят интриги и зависть, но тут официант в захватанной белой куртке принес на подносе бутылку рома и двух распластавшихся на тарелке цыплят, источающих такое благоухание, перед которым расступились все другие запахи, настоянные в этом зале. Арсений Греков, несмотря на свой жалкий вид, за столом держался изысканно, хотя это и стоило ему немалых трудов: руки дрожали, кадык ходил ходуном, а левый глаз неестественно широко раскрылся, когда он наливал ром в стаканы.
— Такое начало нашего знакомства, — сказал он, — заслуживает тоста. Если вы не возражаете, я его произнесу.
Семен Владимирович кивнул: пусть будет тост, если без этого нельзя. Поднял стакан, приготовился слушать, понимая всю смехотворность этого ритуала в данной ситуации.
— Один грузин не ночевал дома. Утром жена разослала двадцати его друзьям телеграммы: «Пропал Вано. Не ночевал дома. Помогите найти соперницу, на которую он меня променял». Через четыре часа она получила двадцать телеграмм: «Вано ночевал у меня». Так выпьем за настоящую мужскую дружбу.
Тост больше смахивал на анекдот. Арсений, приподняв свой стакан, чокнулся, и тут вся изысканность слезла с него, как ее и не было. Зачем-то всем туловищем пригнулся к столу и, придерживая дно стакана ладонью, стал вот таким негожим способом пить. Семен Владимирович отвернулся: срам, да и только, словно собрался этот Арсений проглотить ром вместе со стаканом. Сам выпил свою порцию легко и сразу почувствовал жар в груди, а затем и легкое кружение. Неказистый Арсений в своем чистеньком выношенном костюмчике перестал тяготить и настораживать. Не все люди на этом свете одинаковы, товарищ Сеня, есть такие, как ты, есть Полуяновы, Костины, но есть и Арсении Грековы. Оттого, что Арсении тебе не нравятся, совсем не значит, что их нет.
— Львы не звери, а твари. Вы представить себе не можете, что в природе может существовать подобная пакость. Если бы у него ласты оканчивались пальцами, эта тварюга спокойно строчила бы жалобы в местком на своего дрессировщика. Представьте: идет репетиция, все о’кэй, но вдруг появляется директор, и эта змея в образе морского льва откидывает ласты и симулирует обморок…
Арсений негодовал искренне. Семен Владимирович смеялся: не только люди одинаковы, но и неприятности у них на работе разные, это же только представить себе: враждует с морскими львами!
— Вы смеетесь, — Арсений уже без труда, уверенной рукой разливал ром по стаканам, — а мне не до смеха. Вы не знаете специфики нашей работы, поэтому вам смешно. А я ведь с жизнью собирался кончать. Женщина одна спасла. Потом мы с ней расстались. Сейчас еще одна невеста намечается, но здесь сложновато. На вид глупенькая, а на самом деле далеко не так проста. На бензозаправочной станции работает. Барахлишко имеет, квартиру однокомнатную. Требует, чтобы я лег в больницу. Ты, говорит, можешь всю жизнь при мне не работать, но сначала вылечись. Такое условие.
Бутылку «усидели» быстро. Арсений взял у Семена Владимировича десятку, самолично принес из буфета вторую. Говорил без умолку, перелетая с одного на другое, но неизменно возвращаясь к женщине с бензозаправочной станции. Семен Владимирович хотел ему сказать, что стоит сделать так, как советует намечающаяся невеста: лечь в больницу, вылечиться от алкоголизма, но Арсений не давал ему вставить слова, перебивал, как только он раскрывал рот. Незаметно у Семена Владимировича стало копиться раздражение против этого болтуна, ему уже не столько хотелось высказаться, сколько стряхнуть с себя сонливость, в которую его стало бросать от длинных речей бывшего дрессировщика.
— Я хочу тебе сказать, Арсений, что к женщине в любых случаях надо подходить честно… — Губы плохо слушались Семена Владимировича. Он хотел сказать этому несчастному пропойце, что вообще надо жить честно, потому что, если живешь нечестно, в конечном счете обкрадываешь только себя, но Арсений опять перебил его:
— Про женскую честность мне не надо рассказывать. Значит, у нее, у этой, с бензозаправки, есть папаша-инвалид. И ему, как положено инвалиду, за полцены, без всяких очередей выдана легковая машина «Запорожец». Он на ней ездит несколько лет, и опять ему положена новая машина за полцены. Но с условием: старую он должен продать через комиссионку, что означает, кому попало. А он желает подарить эту свою старую машину родному племяннику. Деньги, конечно, с него взять, но передать машину по дарственной. И вот тут выступает женская честность. Дочь говорит папаше: «А ты доведи машину до такого состояния, чтобы ни один покупатель ее не взял. Тогда комиссионка от нее официально откажется и ты оформишь дарственную на своего племянника». И папаша берет кувалду, выбивает в машине стекла, увечит кузов, и все с таким расчетом, чтобы потом можно было восстановить. А дочь стоит рядом и подначивает: «Вот какие порядки у нас, дядя не может просто от сердца подарить племяннику свою машину, должен ее сначала изуродовать».
— Не женись на ней! — Сонливость слетела с Семена Владимировича, он явственно увидел, как толстый, похожий на гарнитурщика, папаша увечит кувалдой машину, и возненавидел его вместе с дочерью. — Это же не люди, понимаешь?! Они и есть настоящие твари, а не твои львы. Если ты на этой гадине женишься, я тебя больше не знаю.
Арсений не ожидал такого взрыва. В его протравленном алкоголем организме включилось нечто такое, что потребовало защитить папашу и дочь.
— Но они же не по собственной воле уродовали машину. Их вынудил закон… П-почему этот закон не позволяет свою машину продавать кому хочешь?
— А когда он без очереди за полцены покупал машину, его закон устраивал?! Нет, ты отвечай: за полцены закон хороший, да? А продать старую по правилам — закон плохой, да? Дай мне сейчас же торжественную клятву, что ты на ней не женишься.
— Она сама не женится, — хотел успокоить его Арсений, но Семен Владимирович требовал клятвы.
— Скажи членораздельно, что на этой заразе и гадине никогда не женишься!
Он докричался: тугой живот, обтянутый клетчатой рубашкой, появился перед его глазами.
— Что за шум, а драки нет? — спросил подошедший гарнитурщик.
Семен Владимирович поднялся.
— Вас звали? Вас приглашали? — И официанту, который не спеша приблизился к их столику: — Дайте мне «жалобную книгу».
Дальнейшее на час или два выпало из его памяти. Помнит, как очнулся в люльке милицейского мотоцикла, как кто-то составлял опись его вещей и спрашивал:
— «Начальник НСЦ» — что это такое?
— Начальник сухарного цеха, — объяснил Семен Владимирович и обиделся, когда мужчина в белом халате прикрикнул на него:
— Перестаньте мычать, вас ни о чем не спрашивают.
Утром ему выдали вещи, документы и квитанцию для оплаты в сберегательной кассе. На лиловом штампе вверху квитанции стояло два слова — «Городской медвытрезвитель».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Они познакомились перед Майскими праздниками. Марина отошла от костра, решила проверить, заметит ли кто ее отсутствие, и увидела этого парня. Настроение было плохое: Володька Егоров, который ей нравился, по-прежнему пялился на Альку; Витька Замятин, которому она нравилась, тоже лепился к Альке, и вообще все они ей вдруг стали противными, орут, гогочут, скачут, как дикари, вокруг огня, глаза бы не смотрели.
Их было семь человек, пять мальчишек и они с Алькой. Поехали в лес выбирать поляну для пикника. Все десятиклассники из года в год встречали Первомай в лесу, с учителями, конечно, организованно. Другие старшеклассники завидовали им, и Марина, когда была в девятом классе, тоже завидовала и ждала: скоро уже, пройдет год, Володька Егоров за это время рассмотрит как следует Альку, разочаруется в ней и в лесу, у костра, скажет Марине: «Где же ты раньше была? Почему я только сейчас тебя увидел?»