После встречи с Попиком что-то радостное, забытое зазвенело в нем. Как мало надо человеку для радости — доброе слово, доверие и понимание. Нет, это не мало. Это так много, что больше и не надо. Портфель будет лежать в сейфе у Полины Григорьевны, она хоть и блюдет букву закона, но возражать не станет. В портфель он положит записку: «Геннадию Попику в день защиты диплома!» Его уже не будет на комбинате, но аккуратная Полина Григорьевна выполнит его волю. А Попик не узнает свой портфель, новые портфели все на одно лицо. Где ему догадаться, что тот, подаренный, не износился, дождался исторического дня.
Но как только Федор Прокопьевич вошел в кабинет, все, что звенело в нем, радовалось и мечтало, разом стихло. Он сел за свой большой полированный стол и стал ждать, когда дела сами начнут настигать его. Сейчас зазвонит телефон или кто-то войдет. Ждать пришлось не больше минуты.
Девочка-секретарша работала первый день. Федор Прокопьевич не запомнил ее лица и, когда она вошла, не мог сообразить, кто она такая и почему смотрит на него со страхом.
— Сейчас позвонили, — сказала девочка, — и сообщили, что Андрей Мелентьевич умер…
Федор Прокопьевич постеснялся спросить, кто такой Андрей Мелентьевич. Девочку он эту вспомнил, а Андрея Мелентьевича, хоть убей, вспомнить не мог.
— Они просят, чтобы мы оказали помощь. Его дочь работает в районной библиотеке, там маленький коллектив и помочь некому. Они хотят, чтобы комбинат помог похоронить Андрея Мелентьевича, потому что там у них остались одни женщины: одна очень старая, а вторая работает в библиотеке. Есть еще внучка Андрея Мелентьевича, но она маленькая.
Помог разобраться секретарь партбюро. Увидев Игоря Степановича, Полуянов вспомнил имя девочки, стоявшей перед ним, — Джульетта. Когда накануне ему представляли ее, он еще подумал: «Нет, милая, ты не Джульетта».
— Умер тесть Костина, — сказал Алексеев, — и хоть Костин у нас уже не работает, но бывшую его семью в такой момент оставлять нельзя. Джульетта сейчас поедет к ним и узнает, какая требуется помощь.
В конце дня, когда они с Алексеевым и председателем завкома решали, сколько денег из директорского фонда и из профсоюзной кассы можно выделить в помощь бывшей семье бывшего главного инженера и кто от комбината будет завтра присутствовать на похоронах, в кабинет вошла Залесская.
— Умер тесть Костина. Мы обсуждаем вопрос о похоронах, — испытывая неловкость, сказал Алексеев.
— Я знаю, Игорь Степанович. — Голос Залесской звучал странно: дескать, продолжайте, я и пришла поэтому.
Когда вопрос о материальной помощи был решен и перешли к тому, кого же завтра послать на похороны, Залесская обратилась к Полуянову:
— Пойдемте с вами вдвоем, Федор Прокопьевич.
Полуянов пожал плечами: почему именно он и она? Но Алексеев, словно обрадовавшись, что его миновала сия чаша, поспешно заключил:
— Вот и договорились.
Это опять была весна, ранняя, с солнцем на небе и снегом возле деревьев. Низкая изгородь во дворе пятиэтажного дома охраняла садик и снежное пространство. У подъездов асфальт уже прогрелся, как летом.
Толпа соседей проводила гроб до машины. Дочь покойного Андрея Мелентьевича, его жена и внучка сели в кузове лицом к гробу, а Полуянов с Залесской возле кабины.. Ехали молча. Федор Прокопьевич не мог отделаться от мысли, что Анна Антоновна не должна бы присутствовать здесь. Если бы умер Костин, тогда другое дело… И еще удручало Полуянова, что мало народа провожает старика: горсточка родни, а из друзей — никого. Он облегченно вздохнул, когда увидел, что ошибся. На кладбище, у могилы, толпился народ.
— Мы вернем вам половину денег, — сказала бывшая жена Костина. — Договорились с друзьями отца, что приедут прямо на кладбище, и сэкономили на машинах.
Он ответил: о каких деньгах идет речь и что они значат в такой час? Женщина отошла от него, наклонилась над своей матерью, которая стояла на коленях, вцепившись руками в гроб. Федор Прокопьевич не мог смотреть на это душераздирающее горе, отвернулся и увидел, что Анна Антоновна держит за руку девочку, дочку Костина. Может быть, они были знакомы раньше? Нет, не были, до него донеслись слова девочки: «…Меня — Света. А вас как зовут?»
Решение сказать речь у гроба незнакомого ему при жизни человека пришло внезапно. Слишком жалобно прощались со своим товарищем живые старики, слишком надрывно звучала в их речах трагическая нота: все меньше и меньше нас, скоро все будем в этой земле.
Полуянов подошел к зияющей яме, на краю которой стоял обитый красной материей гроб, и под печальными взглядами собравшихся сказал о том, что человек никогда не уходит весь из этого мира. Он оставляет детей своих и внуков, родню и друзей, дом свой и хлеб на столе. Поэтому, пока жив, надо жить и дорожить жизнью, и не надо гасить в себе самое замечательное заблуждение, что ты бессмертен. И еще он сказал, что семья Андрея Мелентьевича не только в эти горькие дни, но всегда может рассчитывать на помощь комбината. На этом комбинате пекут хлеб, а это значит, что работают там добрые, отзывчивые люди.
— Федор Прокопьевич, нас зовут домой, на поминки, — позвала его Анна Антоновна.
Полуянов поехал бы, но в пять часов Волков собирал совещание с ремонтниками, и не явиться на него он не мог.
— Совещание, — сказал он Залесской. — А вы идите и узнайте, чем мы еще можем им помочь.
Лучше бы он не говорил последних слов, потому что Анечка испортила ему настроение:
— Если бы вас сегодня видел и слышал Волков, он был бы доволен.
Просто рок какой-то над этой Анной Антоновной: что ни главный инженер, то стрела в сердце!..
Громову вызвали в конце совещания. Закончили с ремонтниками, одобрили реорганизацию вспомогательных служб, и остался последний вопрос — кандидатура на новую должность заместителя начальника кондитерского цеха. Считалось, что директора уговорили, помогли ему избавиться от «дипломного комплекса». В последние дни только и слышалось: Громова — талант, у нее особый характер, редкостный дар приковывать к себе людей, с ней даже молчун, ее бывший учитель Попик, расцвел. Федору Прокопьевичу все эти разговоры не очень нравились. Получалось, что все широкие натуры, великие психологи, а он один консерватор, уцепился за графу о высшем образовании и ни с места. Волков так прямо вколачивал в него свои фразы: «Громова — лидер. К ней люди тянутся, потому что первенство притягательно не только в спорте, но и в труде. Если мне не верите, поверьте Филимонову, он же себе берет заместителя». Но директор плохо поддавался, даже Доля, заявивший: «Я был с Громовой в Болгарии, я наблюдал ее в ответственной международной обстановке», вызвал у Федора Прокопьевича улыбку. Можно подумать, что Доля и Громова выезжали туда с важной дипломатической миссией.
Что бы ему ни говорили, не мог он побороть себя, перешагнуть собственного отношения к «таким Громовым». Видел он ее, разговаривал. Хороша Маша, но уж очень наша. Самоуверенная, без тормозов девица, и вид… где-нибудь за кулисами театра или за буфетной стойкой пожалуйста, но здесь же пищевое предприятие, и вид руководителя производства, извините, должен быть соответствующим. А у этой Громовой даже черный халат, в котором она работает, словно смеется над окружающими: блестит шелком и на запястьях, поверх рукавов, браслеты. Федор Прокопьевич у нее спросил:
«А что, если мы вас, Людмила Григорьевна, не отпустим, оставим на комбинате?»
«Кто это «мы», не секрет?»
И все в таком же роде, как будто не директор с ней разговаривает, а просто мужчина заигрывает от нечего делать.
Громова вошла в кабинет и опять не понравилась Федору Прокопьевичу. Вздернув подбородок, прошагала вдоль стола, без приглашения села в кресло и стала разглядывать, вздернув брови, присутствующих. Такая актриса погорелого театра, претендующая на одну из главных ролей.
— Картонажная мастерская у нас сливается с кондитерским цехом, — бесстрастным голосом начал Полуянов, — в связи с этим появилась необходимость в новой должности заместителя начальника цеха. Есть предложение обсудить кандидатуру товарища Громовой. Как вы сами, Людмила Григорьевна, относитесь к такому обсуждению?
— Я? — Громова выразительно удивилась. — Это вопрос или проформа?
— Это вопрос, — поспешил ей на помощь Волков. — Это серьезный вопрос, Людмила Григорьевна. Пожалуйста, отнеситесь к нему тоже серьезно.
Громова поднялась.
— Начну свой ответ с той же просьбы, но уже к собравшимся, тоже быть серьезными. Дело в том, что на место заместителя начальника цеха есть кандидатура более достойная. Я говорю о Геннадии Николаевиче Попике. Но поскольку вы его никогда не утвердите, и я в этой роли — предел не только ваших, но и вообще человеческих возможностей, то предлагаю не спешить. Обсудите еще кого из достойных, если никого лучше не найдете, тогда поговорим.
— Вот как люди умеют себя понимать, — то ли осудил, то ли восхитился Доля.
Федор Прокопьевич задумался: что-то есть в словах этой Громовой. Возможно, кандидатура Попика то, что надо. И ему он симпатичен, Гена Попик, но нельзя. Филимонов словно услышал его сомнения.
— Нет, Геннадия Николаевича Попика обсуждать не будем. Рано. Диплом для Попика играет решающую роль. Пусть закончит институт, что-то одолеет. Закон положил ему восемь лет на исправление, но закон — это буква, оправдают окончательно только люди. Мы не ханжи, но все-таки существует инерция общего отношения к таким людям.
Такой был дельный конструктивный разговор о ремонтной службе, а заканчивается неизвестно чем.
— Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказал Полуянов, — Евгений Юрьевич Филимонов и меня заразил своими сомнениями по части «инерции общего отношения». Людмила Григорьевна, как я понял, отказалась от предлагаемой должности. И мы оставим этот вопрос пока открытым.
И тогда Громова тряхнула своей трехцветной гривой, вскинула подбородок и заявила:
— Я не отказывалась. Вы уж, пожалуйста, не переворачивайте. Я предложила другую кандидатуру. Но если вы уж так переполнились сомнениями, то утверждайте меня.