Милый, дорогой, я чувствую себя так, словно парю над землей! Мне ненавистна сама мысль об отъезде. Линда предлагает побыть здесь дольше, чем мы рассчитывали. И думаю, что теперь мы встретимся с тобой в аэропорту Кеннеди, на пути в гостеприимный дом Рассела — ведь тебе так или иначе придется лететь в Хэмптон. И еще, сказать по правде, мне хочется максимально оттянуть возвращение в Данбери, чтобы с новыми силами явиться туда после рождественских каникул.
Знаю, я веду себя как последняя эгоистка, но ведь вопрос лишь в нескольких днях. К тому же я не Гоген, который бросил семью и укатил писать южные моря, верно? Но конечно, если ты хочешь, чтобы я вернулась раньше, пошли телеграмму.
А пока постарайся, если сможешь, связаться с остальными членами нашей блудной семейки и скажи детям, что все мы собираемся на каникулы у мистера Хейзена. Очень на тебя надеюсь.
Надеюсь также, что ты заботишься о себе и скучаешь по мне так же сильно, как я по тебе. Пожалуйста, дай мне знать, как только решишь что-то определенно.
И еще: пожалуйста, не думай, будто оттого, что у меня вдруг зародилась безумная идея стать по-настоящему хорошим художником, я стала плохой женой. Если б передо мной встал жесткий выбор, ты знаешь, что бы я выбрала. Ведь я не Гоген.
Передай мое благословение детишкам, когда будешь говорить с ними.
Линда посылает тебе привет. Я — свою любовь, от всего сердца. До Рождества.
Стрэнд отложил письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Тут все смешалось — и гордость за жену, и ревность, и смутное ощущение огромной утраты. Если она готова пожертвовать музыкой — любимым делом, которому посвятила всю свою жизнь, то что же теперь на очереди? Нет, чуть позже он пошлет ей телеграмму с поздравлениями, когда будет в состоянии сочинить соответствующее случаю веселое послание.
Стрэнд огляделся: комната показалась унылой и мрачной — убогий приют холостяка.
И он рассеянно вскрыл третий конверт.
«Дорогой мистер Стрэнд,
Не собираюсь называть вам своего имени. Я жена преподавателя кафедры биологии в колледже, где учится ваша дочь Кэролайн. Жена и мать двоих маленьких детей».
Тут он на мгновение перестал читать. Почерк аккуратный, буквы узенькие. Какой-нибудь эксперт по графологии, несомненно, мог немало рассказать о характере этой женщины. Голова у него слегка закружилась, и он сел, не выпуская письма из рук. Почерк был к тому же очень мелкий, и ему стоило немалых усилий разбирать длинные строки. Он потянулся к столику, нашарил очки, надел их. Теперь почерк казался неестественно крупным. Ужасно крупным…
«Мой муж просто помешался на ней. Она флиртует со всем кампусом, мальчишки так и вьются вокруг нее, точно голодные животные. Муж сказал, что, если она его примет, он бросит меня. На День благодарения они собирались вместе поехать в Калифорнию и провести каникулы там, но в последний момент она сбежала с каким-то парнем из футбольной команды. Мне рассказывали, что она заводит роман за романом, но точно знаю я только об одном, поскольку муж признался, какие у них отношения. В прежние времена ее просто вышвырнули бы из школы, она бы тут и месяца не проучилась. Но времена нынче изменились. Сами преподаватели оставили всякие попытки поддерживать дисциплину и соблюдать хоть какие-то приличия. Все ее балуют, и она всеобщая любимица. И совсем недавно ее даже выбрали королевой бала на предстоящем спортивном празднике. Пока она обещала моему мужу, что непременно поедет с ним в Калифорнию на Рождество. Мне остается лишь молиться о том, чтобы и на этот раз она его „кинула“. Он пренебрегает своими обязанностями, полностью игнорирует меня, не уделяет никакого внимания детям, и наше общение сводится в основном к скандалам. Зарплата у него небольшая, поскольку он работает на кафедре инструктором, но я знаю, что он осыпает ее дорогими подарками.
Мне известно, вы учитель, а потому поймете, как легко и просто может разрушить карьеру человек, пренебрегающий своими прямыми обязанностями и ведущий подобный образ жизни. Я также понимаю, что, когда девушка вдруг оказывается вдали от дома, внимание мужчин, особенно в тех случаях, если девушка эта молоденькая и хорошенькая, как ваша дочь, может совершенно вскружить ей голову, о чем она впоследствии будет горько сожалеть.
Понятия не имею, известно ли вам о подобном поведении дочери, волнует ли вас ее будущее, но ради ее и моего блага, а также блага собственной семьи умоляю: сделайте что-нибудь! Заставьте ее понять, как жестоко и безответственно она поступает. Помогите вернуть мужа в лоно семьи!»
Письмо было не подписано.
«Лоно семьи»… Стрэнд перечитал последнюю строчку, от нее попахивало чем-то библейским. Потом подумал о церкви, о вечерних воскресных службах. Он знал одну вещь, о которой понятия не имел этот пресловутый учитель биологии. Его тоже «кинут» на Рождество, как «кинули» в День благодарения. Таковы уж капризы погоды…
Он разжал пальцы, письмо порхнуло на пол. В дождь, в снег, во мраке ночи этот ежедневный хлеб насущный доставлялся к нашим дверям шесть раз в неделю. Все колесики и винтики почтовой службы Соединенных Штатов работают безукоризненно. Слава Богу, что существует воскресенье, выходной.
Учитель биологии, подумал Стрэнд. Сам он был учителем истории, и Лесли училась у него в классе. И была, между прочим, в возрасте Кэролайн. Сидела, прелестница и скромница, в первом ряду, и он жаждал ее душой и телом. Испытывал ли он тогда чувство вины? Он по крайней мере хоть вытерпел год, из приличия. Дождался, пока она закончит школу, и явился к ее родителям делать официальное предложение. Но и учитель биологии тоже, несомненно, намерен жениться.
Что он может сказать своей дочери? Да и кто может ей сказать хоть что-то?.. Нет, только не отец, подумал он, ни в коем случае не отец. Лесли? Он уже представлял, что скажет на это Лесли: «Она взрослая девушка. Пусть сама решает свои проблемы. Мы только все усугубим, если станем вмешиваться. И лично я не собираюсь жертвовать своими отношениями с дочерью ради какой-то сварливой старой дуры, жены учителя биологии». И если он, Стрэнд, покажет Лесли это письмо, та наверняка ядовито заметит, что женщина, обладающая подобным почерком, просто обречена потерять мужа.
Элеонор? Но Элеонор скажет ей: «Делай, что тебе хочется». Ведь сама Элеонор всегда поступала точно так.
Джимми? Что ж, возможно. По возрасту он ближе других к Кэролайн, принадлежит к тому же поколению, подспудно ощущает необходимость заботиться о сестре, оберегать ее. Но, узнав о том, что сам Джимми связался с тридцатипятилетней, трижды разведенной певичкой, Кэролайн, вероятно, просто рассмеется брату в лицо, если тот заговорит о морали. И все же попытка привлечь Джимми выглядела наиболее оптимальной.
Он допил виски, оставшееся в стакане. Боль в легких не унялась, в горле тоже по-прежнему продолжало саднить. Стрэнд поднялся, подошел к телефону и набрал номер доктора Принза в Нью-Йорке. Тот проворчал нечто вроде того, что давно бы пора ему позвонить. Договорились, что он примет его в субботу, ровно в одиннадцать утра. Придется встать пораньше, чтобы поспеть на первый поезд.
Затем Стрэнд набрал номер Джимми. Как ни удивительно, но Джимми оказался дома.
— Джимми, — сказал Стрэнд, — я буду в Нью-Йорке в субботу утром. Может, пообедаем вместе? Мне необходимо кое о чем с тобой поговорить.
— Ой, пап… — жалобно протянул Джимми, — в субботу никак не получится, ты уж прости. Прямо с утра еду в Лос-Анджелес. По делу. Очень хотелось бы повидать тебя, но… А может, приедешь в пятницу вечером и мы вместе поужинаем?
С родным сыном и то сложно договориться о встрече, подумал Стрэнд.
— В пятницу последние занятия у меня заканчиваются в три часа, — ответил он. — Как раз к шести могу быть в Нью-Йорке. Отлично, договорились. Но только мне придется переночевать в городе. Потому что в субботу утром у меня назначен прием у доктора Принза.
— Что-то не так? — сразу встревожился Джимми.
— О нет, обычный плановый осмотр. — Стрэнд почувствовал, как из груди рвется кашель, и едва сдержал его. — Можешь устроить меня в гостиницу?
— Есть одна, «Вестерби», неподалеку от меня. На углу Мэдисон-авеню и Семидесятой. Заранее закажу тебе там номер.
— Но там, наверное, очень дорого. — Как-то раз он заходил в эту гостиницу с Лесли, выпить в баре. В тот день они с ней посещали находившийся неподалеку музей Уитни.[44] Нет, «Вестерби» — слишком роскошное для него место. Люди, сидевшие тогда у стойки бара, принадлежали к тому же разряду, что и гости, которых принимал у себя в Хэмптоне Хейзен.
— Не важно, — весело заметил Джимми. — Плачу я.
— Я мог бы остановиться и в более дешевой гостинице.
— Да забудь ты об этом, папашка! Я нынче при деньгах.
Всего девятнадцать лет, подумал Стрэнд, и он, видите ли, при деньгах! Когда ему самому было девятнадцать, он останавливался в общежитии Ассоциации молодых христиан.
— Что ж, — сказал он, — если это тебя не разорит…
— Да я зарезервирую тебе номер для новобрачных!
— Невеста в Париже, — невесело усмехнулся Стрэнд. — Так что можешь сэкономить денежки.
Джимми расхохотался.
— Знаю, что она в Париже. Прислала мне открытку. С Моной Лизой из Лувра. Полагаю, хотела тем самым напомнить, что у меня имеется мать. И что в искусстве свет клином не сошелся на электрогитарах. Ладно, встретимся у гостиницы. Я за тобой заеду.
Он говорит точно тридцатилетний мужчина, подумал Стрэнд, вешая трубку. Пошел на кухню и налил себе еще виски. Может, хоть от второй порции немного полегчает.
Французский ресторан, в который повел его Джимми, отличался сдержанной элегантностью. На столах ослепительные снежно-белые скатерти, кругом масса срезанных цветов. Метрдотель так и порхал вокруг Джимми и отвесил Стрэнду вежливый поклон, когда Джимми представил его как своего отца. Хотя Стрэнду показалось, что в глазах метрдотеля промелькнул неодобрительный огонек. Он понимал, насколько непрезентабельно выглядит рядом с Джимми — стройным, одетым в итальянский безупречно пошитый, слегка зауженный в талии темный костюм. На Стрэнде был старый твидовый пиджак, верхняя пуговка рубашки расстегнута, узел галстука слегка ослаблен, фланелевые брюки сидели мешковато. Метрдотель отвел их к столику. Увидев цены в меню, Стрэнд пришел в ужас. Еще раз он пришел в ужас в «Вестбери», когда спросил у портье, дежурившего за стойкой регистрации, сколько стоит его номер.