— Нет уж, спасибо, — ответил Стрэнд. Чуть позже он с грустью следил за тем, как Соломон идет через зал к дверям — просто образчик успеха и процветания, вальяжный, уверенный в себе, — добродушно приветствуя взмахом руки сидевших за другими столиками знакомых.
Он находился на вокзале «Гранд-Сентрал», ждал поезда на Коннектикут, который должен был отправиться в три двадцать одну. Молодая парочка — высокий парень и хорошенькая маленькая девушка — отчаянно целовались на перроне, словно им предстояла разлука на долгие годы. Стрэнд не сводил с них глаз — его забавляло и одновременно смущало столь пылкое проявление страсти на людях. По дороге из ресторана он неотступно думал о Джимми, который пустился бог знает в какую авантюру на волне, так сказать, секса. Думал он и о Кэролайн, этой разрушительнице семейного очага, которая мучила всех мужчин подряд, если, конечно, верить словам несчастной жены учителя биологии. Вспоминал об Элеонор, которая торчит где-то в далеком маленьком городке в Джорджии лишь потому, что, по ее словам, не может жить без любимого человека, а тот, в свою очередь, не может жить без нее. Перспектива завершить уик-энд в одиночестве, в опустевшем, продуваемом всеми ветрами кампусе, грела все меньше и меньше и казалась все менее привлекательной. Все же в этом старом городе что-то есть, соки по-прежнему бродят. Впервые за все время ему была ненавистна мысль о том, что Лесли нет рядом. Стрэнд вспомнил строчку из ее письма. Она, видите ли, парит в небесах. Он бы тоже парил, если б оказался в Париже. Стрэнд резко отвернулся от все еще обнимавшейся парочки и перешел на ту сторону платформы, вдоль которой выстроились в ряд телефонные будки. Нашел номер в справочнике, бросил в щель двадцатицентовик и набрал. Долгие гудки. Раз десять. Никто не подошел. Джудит Квинлен не было дома. Он повесил трубку, выудил монету и поспешил обратно, туда, где на платформе уже открылись ворота для посадки. И едва успел вскочить в последний вагон, как поезд тронулся и отошел от станции. Он шел по вагону в поисках свободного места и вдруг увидел ту самую маленькую девушку, которая целовалась с парнем на вокзале. Она плакала, прижимая к глазам скомканный носовой платок.
Все же счастливые они, эти женщины, подумал он, усевшись напротив. Они могут плакать…
Секунду он раздумывал над тем, стоит ли подняться и пересесть на свободное место рядом с девушкой. Утешить ее, возможно, утешиться самому. Но он в жизни не знакомился таким образом с девушками и подумал, что начинать уже поздно.
Одинокий и страдающий от собственной добродетели, согрешивший в мыслях и уже испытывающий угрызения совести от несостоявшегося греха, не вкусивший ни капли сладости, что дает этот грех, проклинающий себя за то, что не хватило ума позвонить прямо с утра Джудит Квинлен и сказать, что он в Нью-Йорке, Стрэнд рассеянно смотрел в окно. А поезд тем временем выехал из туннеля под Парк-авеню и, громыхая на стыках, устремился дальше, вперед в заходящих лучах бледного зимнего солнца.
Когда он прибыл в Нью-Хейвен, где надо было делать пересадку на северную линию, Стрэнд увидел, что девушка уже давно перестала плакать, попудрила личико, подкрасила губки и оживленно беседует с молодым человеком в длинном меховом пальто, который подсел к ним в Стэнфорде.
И Стрэнд вспомнил Ромеро и его знакомую стриптизершу. Что касалось каких-то основных жизненных принципов и навыков — к примеру, как знакомиться с молодыми хорошенькими женщинами в поездах, — тут Ромеро оставил своего учителя истории далеко позади.
Погода словно насмехалась над ним. Воскресное утро выдалось солнечным и теплым, и несколько мальчиков, оставшихся на уик-энд в кампусе, играли на лужайке в футбол. Из открытого окна до Стрэнда доносились их веселые громкие крики. В их возрасте ему недоставало способностей и времени, чтобы играть в подвижные игры, и эти молодые бодрые голоса за окном, в солнечном свете заставили пожалеть о напрасно потраченных молодых годах, которые прошли без присущих юности радостей.
Он был одинок и просто не находил себе места. Обычно в хорошую погоду они с мисс Коллинз шли пешком в город, а потом пили чай в отеле «Ред-Топ». Ему нравился ее тихий мелодичный голос, то, что она сумела полностью отстраниться от всех школьных слухов и сплетен. Нравилось, как она скромно, даже застенчиво, рассказывает о книге, которую пишет, — об американских романистах 30-х годов. Два раза она приносила показать ему особенно удачные сочинения, которые писал Ромеро в классе, и всякий раз заливалась краской, когда Стрэнд хвалил ее за то, что ей удалось найти нужный подход к мальчику, заставить его показать, на что способен. И он решил пригласить ее на ленч, но когда набрал номер, престарелая мать, которая жила с мисс Коллинз, сообщила, что дочь на день уехала в Нью-Йорк. «Что-то не везет мне на этой неделе с учительницами английского», — невесело усмехаясь, подумал он и повесил трубку.
Ему отчаянно хотелось поговорить с Лесли. Но если рассказать ей о письмах Кэролайн, о переезде Джимми в Калифорнию и о причинах, вызвавших его, она только расстроится и ее отдых будет испорчен. Он знал, что, если позвонит, она начнет расспрашивать о детях, и ему придется лгать, а Лесли всегда улавливала фальшь в его голосе. И тогда ничем хорошим их беседа не закончится, это уж точно. Кроме того, трансатлантические международные разговоры были невероятно дороги, и он осознавал, что, если даже общение с Лесли пройдет гладко, позже, когда в конце месяца придет счет, он непременно пожалеет об этом своем порыве. Рекламы телефонных компаний в разных журналах непременно изображали счастливых родителей, звонящих столь же счастливым детям, но не включали предупреждения о том, что данная привычка вредна для школьных учителей с маленькими зарплатами и поощрять ее ни в коем случае не следует.
Стрэнд не завидовал Хейзену, живущему в прекрасном доме на берегу океана, не завидовал его замечательным картинам, его свободе передвижения, возможности путешествовать по всему миру и обедать в модных ресторанах. Он завидовал лишь одному — тому, что он в любой момент может бездумно снять трубку и завести долгий разговор с человеком, живущим где-нибудь в Калифорнии, Англии, Франции, в любом уголке света. А потом даже с некоторой долей злорадства, продиктованного жалостью к себе, Стрэнд вдруг подумал, что это свободное и неограниченное пользование всеми доступными средствами связи все равно не помогло Хейзену сохранить жену и детей.
Он вспомнил, что о смерти сына Хейзена от наркотиков первой сообщила ему Элеонор. Уже больше месяца от нее ничего не было слышно, и Стрэнд решил, что пора поговорить с ней. А заодно узнать, сможет ли она вырваться в Хэмптон на Рождество хотя бы на несколько дней. Особой болтливостью Элеонор не отличалась, а потому звонок в Джорджию должен обойтись относительно недорого. Он стал искать в записной книжке ее номер, записанный дважды — один раз под фамилией Стрэнд, второй — Джанелли.
Нашел, набрал. Трубку сняли после первого же звонка, точно нетерпеливо ждали его. В трубке послышался голос Джузеппе. Он коротко бросил всего одно слово:
— Алло!
— Джузеппе, — сказал Стрэнд, — это Аллен. Как поживаете?
— О… Аллен, — протянул Джузеппе, и теперь в его голосе слышалось разочарование. — Я в порядке. Вроде бы…
— А Элеонор дома?
В трубке воцарилось молчание. Стрэнд даже подумал: что-то случилось на линии и их разъединили.
— Джузеппе, — сказал он, — вы меня слышите?
— Да, слышу, — ответил Джанелли. — Я дома, а вот Элеонор — нет. — И он как-то странно рассмеялся. Стрэнду даже показалось, что зять пьян. Хотя тоже странно, ведь не было еще и одиннадцати утра.
— А когда вернется? Передай, чтобы обязательно мне позвонила.
— Не думаю, что она вернется.
— Что?! — воскликнул Стрэнд. — О чем это ты толкуешь?
— О том, что она вряд ли вернется, вот и все. — Теперь его голос звучал почти враждебно.
— Да что там у вас, черт возьми, происходит?
— Ничего. Сижу в этом поганом доме, за окном льет дождь. И я не думаю, что моя жена когда-нибудь вернется.
— Что случилось, Джузеппе? — Теперь Стрэнд проникся к зятю сочувствием.
— Она ушла.
— Куда?
— Не знаю. В никуда. Просто ушла, и все. И кстати, последними ее словами были: «Не думай, что я вернусь».
— Вы что, поссорились?
— Да нет, не то чтобы… Просто не сошлись характерами.
— Но как же это получилось, Джузеппе?
— Пусть лучше она сама вам расскажет, — ответил Джузеппе еле слышно. — Она ушла пять дней назад. И все эти пять дней и ночей я сижу и неотступно думаю об этом. И я уже устал думать. Скоро она наверняка с вами свяжется.
— Но с ней все в порядке?
— Было в порядке, когда уходила. Она была жива-здорова и в полном рассудке, если именно это вас интересует.
— Но ты должен иметь хоть какое-то представление… — Тут Стрэнд осекся. На другом конце линии послышался щелчок, а затем короткие гудки. Джузеппе бросил трубку. Стрэнд тупо уставился на телефон.
Из окна донесся пронзительный и возбужденный детский крик:
— Взял! Взял!
В ответ раздался дружный издевательский смех. Что, видимо, означало, что мальчик потерял мяч.
В ту ночь, когда Кэролайн привела избитого и окровавленного Хейзена из парка к ним в дом, Элеонор обедала у них. А потом, уже поздно вечером, уехала вместе с Хейзеном на такси. Стрэнд помнил, что сказал тогда ему на прощание Хейзен: «Хочу сказать вам кое-что, чего говорить, видимо, не стоит… Но я завидую вашей семье, сэр. Сверх всякой меры».
Стрэнд сомневался, чтобы Хейзен повторил эти слова сегодня, солнечным воскресным утром. Если б сегодня Стрэнда спросили, где его дети, он мог бы дать адрес лишь одного из них. Но даже если б сам вдруг захотел навестить младшую дочь, ему следовало сначала убедиться, что она находится в комнате одна, прежде чем он войдет.
На следующий день, выйдя из школы после последних занятий, он сразу заметил припаркованный возле «Мэлсон-резиденс» старенький, видавший виды седан с номерами штата Джорджия. Растерянно моргая, он долго смотрел на него, точно это было привидение, затем заставил себя подойти к дому — медленно и с достоинством.