В доме, где я живу, есть лифт. Таблички с перечислением этажей в лифте были сделаны из картона. Какие-то не в меру резвые шалуны спичками выжгли все таблички до одной. Тогда вместо них установили медные таблички. Но те же прелестные создания, вооружившись острым инструментом, тщательно выскоблили каждую надпись, воспроизведенную на меди сложным фотомеханическим способом.
Чтобы таких вещей не было, надо с малых лет приучать человека соблюдать неписаные правила общежития.
Находясь в Праге, я видел, как один гражданин пребольно отшлепал своего шестилетнего сынишку. Сначала мне стало жалко малыша, а потом я решил, что экзекуция учинена правильно: малыш загрязнил садовую скамью. Я уверен, что после такого строгого внушения указанный малолетний гражданин Чехословацкой Социалистической Республики на всю жизнь запомнит, что на скамью, предназначенную для сидения, нельзя вставать ногами.
Пусть поймут меня правильно: я не за истязание детей. Но некоторые твердые понятия и правила надо вкладывать в их умы в совершенно непререкаемой и категоричной форме. И, конечно, воздействовать на ребят личным примером, не устраивать лазейки в правилах, обязательных для всех.
Если внимательно осмотреться вокруг, то нетрудно заметить, что мы дружно скапливаемся у касс магазинов и театров, у газетных киосков, на автобусных остановках. В таких случаях каждый из нас становится в очередь и считает справедливым, если на ожидание у него уходит пять-семь минут. Но вот вы находитесь в театральной раздевалке после окончания спектакля. И видите небольшую стайку людей, которых работники гардероба обслуживают вне очереди. Сначала вам кажется, что это одевается какая-то приезжая делегация. Но нет, не похоже. В этой стайке собрались разные люди и, одевшись, уходят поодиночке. Одно лишь их объединяет: у каждого из них вы видите в руке бинокль. Оказывается, что человек, взявший на вешалке эту принадлежность, имеет право получить свою одежду без очереди. Почему? Думается, что ни один даже самый мудрый театральный администратор не сможет дать на этот вопрос сколько-нибудь членораздельный ответ.
Вы стоите в очереди у кассы магазина и видите, как некая гражданка с ребенком на руках получает чек раньше вас. И вы не протестуете, потому что гражданке тяжело, потому что ее питомец уже сотый раз категорически повторяет одно и то же слово: «Тпруа!». Это настойчивое желание симпатичного бутуза совершить небольшую прогулку по свежему воздуху вполне законно, и его нужно уважать. Но разве можно уважать неписаное правило, введенное в некоторых магазинах, когда правом внеочередного обслуживания в продовольственном магазине пользуется гражданин, покупающий водку или вино! Какова морально-этическая основа этого правила?
Стремление к соблюдению порядка должно быть обоюдным, тогда порядок не будет нарушаться.
Наша страна может по праву гордиться высокой дисциплиной труда, сознательной дисциплиной. Но нам нужна и высокая дисциплина быта.
Мы все грамотны. Похвально, что многие из нас проводят долгие часы за чтением многотомных романов. Но нельзя пренебрегать и малым. Нужно с подобным же старанием читать и такие лаконичные сочинения: «Курить воспрещается», «Переходите улицу здесь», «Соблюдайте очередь».
Говорящая бумага
Сергей Карцев, секретарь Н-ского горкома, считался очень энергичным комсомольским работником. Он был из разряда тех людей, о которых говорят: «У него в руках горит любое дело». Сергей горячо брался за всякую работу. Но с особенным рвением писал он решения горкома. Любовь к этому виду руководящей деятельности давно уже свила прочное гнездо в секретарском сердце. Писал Сергей всегда быстро, с подлинным вдохновением, да и сама идея многих решений, выходящих из-под секретарского пера, рождалась в результате некоего наития свыше.
Случалось это обычно так.
Сергей приходил в горком, здоровался со всеми сотрудниками и удалялся в свой кабинет. Через минуту управделами Зоя Тужилкина объявляла:
— Товарищ Карцев просит зайти к нему.
Когда все собирались в кабинете, Сергей говорил:
— Сегодня ночью я проснулся от громкого лая соседской собаки. Было два часа ночи. За окном шумел густой листвой тополь. Я встал, прошелся по комнате и подумал…
Здесь Сергей делал паузу и обводил проницательным взглядом работников аппарата горкома. Убедившись, что все слушают внимательно, он решительно заканчивал:
— Необходимо, повелительно необходимо принять решение, обязывающее комсомольцев города двинуться в поход за развитие кролиководства. Кролики — прыгающее золото. Кролики — это мясо, это пух, это сырьевая база нашей растущей кожевенной промышленности… Скажите, разве я не прав?
Но никто и не собирался спорить с Сергеем. Горкомовцы молчали, пораженные неожиданным ходом мыслей секретаря и его чудовищной работоспособностью. Подумать только, идеи рождаются у него даже в два часа ночи! В почтительном молчании соратники Сергея удалялись, а он садился за составление проекта.
Если случалось забрести в горком кому-нибудь из старых друзей, Сергея, он непременно затаскивал приятеля к себе в кабинет, усаживал в кресло и доставал из папки бумагу, липкую от свежей ротаторной краски.
— Ну как? — спрашивал он с затаенным волнением, столь знакомым всем начинающим поэтам.
— Ничего, — отвечал приятель. — Но не находишь ли ты, что решение несколько длинновато?
— Что ты! — возражал Сергей. И продолжал мечтательно: — Эх, если бы можно было все разнообразие комсомольской работы выразить в стройной, завершенной системе решений! Какого идеального порядка мы достигли бы во всех делах! В сравнении с этим формулировка «живое общение» выглядела бы просто смешной и, я бы даже сказал, вредной.
Живое общение! Ведь это же обнаженный, ничем не прикрытый ползучий эмпиризм! А я спрошу поборников этой, с позволения сказать, формы руководства: в какие календарные сроки работник аппарата должен общаться с массами, какие конкретные цели ставить перед собой? Обстоятельное, продуманное решение не вызывает этих вопросов. Оно дает руководство к действию, оно все разъясняет и уточняет. Единственно, чего не делает решение, — со вздохом закончил Сергей, — оно не говорит…
Но однажды то, что секретарь горкома считал невозможным, произошло. Решение заговорило. И не одно, а все решения, написанные Сергеем за год его работы.
Это случилось поздно ночью, когда засидевшаяся в горкоме Зоя Тужилкина убрала наконец со стола бумаги, накрыла чехлом пишущую машинку и, выключив свет, захлопнула дверь с наружной стороны. В горкоме наступила тишина, прерываемая лишь попискиванием мышей, забравшихся в мусорную корзину. Но вскоре шум и шорох послышались в другой стороне — в том углу, где стоял шкаф. Оттуда доносилась какая-то возня, вздохи, кашель, а затем явственно раздался чей-то голос:
— Кхе, кхе! Я отлежал себе все бока. И потом, этот проклятый сквозняк! Вот уже целый год я лежу у щели, в которую все время дует из окна. И никто не додумается забить щель или хотя бы пододвинуть шкаф к печке.
Это говорил старый Протокол, датированный еще прошлым январем.
На его голос хором отозвались Директивы:
— Да, тут уж не дождаться заботы и внимания! Посмотрите, какая в шкафу теснота. А почему? Нас вот напечатали сто семь экземпляров и должны были разослать по организациям, да так и оставили без внимания. Лежим уже второй месяц, желтеем, стареем.
И Директивы усиленно захлопали бумажными ладонями, очищая себя от пыли. Они подняли такую возню, что старый Протокол не выдержал и прикрикнул на них:
— Да перестаньте вы, стрекотуши! Подумаешь, они два месяца лежат! Мне уже за второй год перевалило, и то не беспокоюсь, как вы. Вчера взяла меня в руки Зоя Тужилкина и говорит: «Как мне надоел этот противный протокол, никак от него не избавишься! И когда только эти волокитчики из учета раздадут все комсомольские билеты?» А чем виноват я? Придут люди за билетами, понесут меня в отдел учета, а там нет никого. Или постучатся к товарищу Карцеву, а он занят, пишет решение. И кому нужна такая прорва решений?
— Да, да, именно прорва, — подхватило Постановление об усилении политехнического воспитания. — Ведь со мной просто конфуз вышел. Послали меня в комсомольскую организацию порта. Прочитал секретарь и прямо в горком. «Вы, — говорит, — думаете, когда принимаете свои постановления, или нет? Нас обязывают: „Направить всю внешкольную работу на развитие политехнических знаний и трудовых навыков у всех ребят“. Но, помилуйте, какие у нас ребята? Или вы пишете: „Организовать комсомольцев и несоюзную молодежь на составление гербариев и сбор дикорастущих лекарственных растений“. Нашу несоюзную молодежь заставить собирать ромашку? Ведь это же грузчики, грубый народ, они, извиняюсь, пиво пьют, а вы их хотите заставить по лугам бегать». Бросил меня секретарь Карцеву на стол, хлопнул дверьми и ушел. А товарищ Карцев взял и поставил вопрос на бюро, и секретарю порта за недисциплинированность объявили выговор!
— С пр-р-редупреждением, — хриплым голосом поправила Папка с размашистой надписью «конфликтные дела».
Все опасливо покосились на Папку и благоразумно отодвинулись от нее.
— Видите ли, пленум считает… — вмешалась в разговор Резолюция пленума горкома, но ей не дал договорить Стенографический отчет городской конференции.
— Знаем, знаем, что считает пленум, уже слышали: «В работе бюро горкома имеются в наличии отдельные недостатки». Хороша формулировка, нечего сказать! Написать что угодно можно, бумага все терпит. Да я только скажу — не всякая бумага. Пусть бы меня спросили члены горкома, я бы ни о чем не умолчал. Посмотрите, например, на мою двадцатую страницу, о чем здесь говорится: «Горком все свое руководство свел к заседаниям и резолюциям. Первичные организации буквально завалены постановлениями бюро горкома. Секретари не успевают их даже прочитывать…» А на двадцать шестой: «Горком не проверяет выполнение своих решений, они остаются на бумаге». Эх, да что там говорить, короткая память у вашего пленума! — с силой закончил свой монолог Стенографический отчет.