Но какое до всего этого дело Виктору Авксентьевичу!
— Я человек от земли, таким и останусь, — любит он повторять в кругу друзей, хотя той земли, которую Перепелкин описывал всю жизнь, давно уж и на свете нет.
Среди собратьев по перу, хорошо знакомых Виктору Авксентьевичу, было немало таких, которые вдруг на полгода или на год исчезали из столицы и так же неожиданно возвращались с рукописями романов и повестей о Колхиде или Сахалине. А иные и вовсе обосновывались где-нибудь под Курском или Рязанью. Эти мятущиеся души были чужды нашему герою, он их просто не понимал: к чему эта суета?
Вот и сейчас Виктор Авксентьевич сидит в своей квартире, что выходит окнами на новое здание Московского университета, и перелистывает тома трилогии о Гнилушках, готовя очередное издание. Иногда он впадает в глубокую задумчивость…
Легко догадаться, о чем может думать писатель на склоне лет. Конечно же о бессмертии, о благодарной памяти потомков!
А ведь может случиться и такое…
В распоряжении будущих исследователей останется один-единственный документ, освещающий связь писателя В.А.Перепелкина с современностью: запись беседы с древней обитательницей Средних Гнилушек, сделанная в свое время сотрудником литературного музея.
«Виктор Авксентьевич Перепелкин, говоришь? Книги, говоришь, пишет? Врать не стану, — может, и пишет. Чего ведь, батюшка, с людьми-то не случается!.. А вот что приезжал ко мне — это хорошо помню. Расспрашивал все, курятником моим любовался. А потом попросил цыплачка одного прирезать и сготовить ему.
Очень, очень хвалил. Совсем, говорит, как в какой-то там Арагве.
Он и объяснил мне тогда, не то река такая при царе была, не то столовка… Запамятовала я. Да ведь и то сказать: сколько годков прошло!»
И останется навсегда писатель, живущий сегодня, в наше необыкновенное время, всего-навсего гражданином Гнилушек. Именно Средних Гнилушек, а не Верхних и не Нижних.
Двое в палате
В палате № 4 стояло две кровати, но занята была только одна. Больной Назаров, по заключению заводской санаторно-отборочной комиссии, страдающий повышенной возбудимостью, прибыл в санаторий рано утром. Тишина располагала к отдыху, и теперь Назаров крепко спал, что было легко объяснимо: он отправился на вокзал сразу после ночной смены, а в дороге его одолевала бессонница.
Когда он проснулся, то увидел, что на второй кровати уже лежит человек.
— Что у вас? — спросил Назаров.
— Да головные боли замучили, подозревают сужение сосудов. Здесь. — И больной потрогал рукой голову, такую же курчавую, как и у Назарова.
— Ну, что ж, в санатории подлечат, — голосом хорошо выспавшегося человека промолвил Назаров и, надев пижаму, вышел из палаты, решив ознакомиться с санаторными окрестностями.
Через некоторое время в палате появилась женщина-врач.
— Ну как, отдохнули? — бодро спросила она больного.
— Ничего, спасибо.
— А я решила вас сразу не беспокоить, пусть, думаю, человек придет в себя после дороги, — продолжала врач, присаживаясь на стул около кровати. Затем сосчитала пульс больного и углубилась в изучение полученной в регистратуре санаторно-курортной карты. — Так, так… — задумчиво произнесла она, — и часто это у вас случается?
— Почти каждый день.
— И в очень выраженной форме?
— Да, иногда в очень сильной форме.
— Скажите, а у вас в семье кто-нибудь страдал психическим расстройством?
— Нет, а что?
— Может быть, бабушка, дедушка или какой другой дальний родственник?
— Кажется, нет. Правда, вот у супруги моей иногда завихрения случаются… Но ведь ко мне это отношения не имеет?
— К счастью, нет.
Тем временем в коридоре разыгралась такая сцена.
— Вы Назаров, из четвертой палаты? — встретила прогуливающегося по коридору больного медицинская сестра. — Мария Александровна у вас была?
Больной ответил, что никакой Марии Александровны он не видел.
— Ну все равно, поведу вас прямо к консультанту. А то теперь он будет принимать только на будущей неделе.
И подхватила больного под руку.
Консультант, пожилого возраста человек, долго изучал санаторно-курортную карту, а потом спросил:
— Скажите, товарищ Назаров, а ушибов у вас не было? Может быть, в раннем детстве?
— Нет, доктор, не случалось.
— А может быть, вы занимаетесь боксом? Или играете в этот… как его называют… бейсбол?
— Нет, доктор, только в шашки. Иногда в домино. Но больше двух партий я никогда не выдерживаю. Терпения не хватает.
— В вашем состоянии и не следует себя переутомлять. Ну что ж, батенька, я тут напишу, какие надо провести исследования, а в следующую пятницу посмотрю вас еще раз. Больше гуляйте. Вот вам мой совет.
На следующий день началось лечение.
С утра того Назарова, что жаловался на головные боли, обработали мощной струей душа Шарко, а Назарова, страдающего повышенной возбудимостью, повели в физиотерапию на процедуру, изобретенную французским врачом д'Арсанвалем. Затем первого больного заставили принять пантокрин и несколько других тонизирующих средств, второй же получил сосудорасширяющие лекарства.
Ошибка разъяснилась лишь поздно вечером, и все как будто встало на свое место. Но утром, когда на дежурство пришла другая сестра, все началось сначала.
Перед тем, как отойти ко сну, Назаров-первый пожаловался:
— Что-то дует мне здесь у окна, боюсь, как бы не простудиться. Не поменяться ли нам кроватями?
Назаров-второй охотно согласился: ему все казалось, что в палате душно.
Рано утром новая сестра, войдя в палату, уверенно направилась к больному, который лежал у окна. Откинув одеяло, она решительным голосом сказала:
— Повернитесь на спину и приспустите трусы.
Назаров-второй молча повиновался.
А его однофамилец, переселившийся вчера вечером в угол, уткнулся в подушку и, задыхаясь от смеха, прислушивался, как охал и кряхтел сосед от болезненного, но, впрочем, невинного по своему действию укола…
Но настала и его очередь.
Сестра приказала Назарову-первому надеть пижаму и следовать за ней. Они долго шли по длинным коридорам, куда-то поднимались и опускались по лестницам, пока не очутились в подвальном помещении, над входом в которое висела табличка «Лаборатория».
Пожилая женщина усадила Назарова на стул и, подав ему длинный резиновый шланг, коротко сказала:
— Глотайте.
По своей природе Назаров-первый не был брезгливым, но запаха резины не переносил совершенно. Он почувствовал, как что-то нехорошее тяжелым комком подкатывает к его горлу. А женщина торопила:
— Глотайте же, наконец!
Назаров судорожно вцепился зубами в шланг…
— Да не жуйте вы резину, а глотайте, я же, кажется, русским языком вам говорю. Вот взяли все в привычку шланги жевать, будто телята. Жуют и жуют… Так на вас инвентаря не напасешься… Глотайте!
…В палату Назаров-первый вернулся бледный и осунувшийся. Пользуясь отсутствием своего соседа, он опять передвинул кровати, решив, что лучше уж терпеть уколы, чем снова глотать какую-нибудь гадость.
И опять равновесие как будто восстановилось. Но ненадолго. Однажды, когда Назаров-первый находился в палате один, его позвала няня.
— Ты, милок, Назаров будешь? Так вот тебя там внизу какой-то гражданин дожидается…
Удивленный Назаров спустился вниз. В слабо освещенном вестибюле его заключил в объятия какой-то толстяк и громко, с причмокиванием, облобызал.
— Ну, как живешь-можешь, дружище?
Назаров пожаловался на расшатавшиеся нервы.
— Не говори, друг, не говори, нервы у нас у всех просто никуда! А я вот с печенью мучаюсь, узнал, что ты тоже в санатории, и решил навестить. Как там Петя, все сидит?
— Да нет, уже ходит.
— Свободно?
— Ну, не совсем свободно, иногда то за стул уцепится, то за шкаф.
— Болен, что ли?
— Слава богу, здоров. Но ведь не сразу же ребенок…
— Погоди, да ты какого Петю имеешь в виду?
— Как какого? Внука, конечно, своего.
И тут выяснилось, что толстяк приходится дальним родственником Назарова-второго и интересовался судьбой его племянника Пети, попавшего в каталажку за кражу.
Пришлось Назарову-первому извиниться и пойти на розыски своего соседа по палате. Поднимаясь по лестнице, он нещадно клял судьбу и ожесточенно стирал со щек следы поцелуев, которыми наградил его мнимый любвеобильный родственник…
Создавшееся критическое положение стало предметом разбирательства на общесанаторной летучке.
— В палате номер четыре, — говорил главный врач санатория, — оказались однофамильцы. Нестеровы, что ли…
— Назаровы, — хором подсказало собрание.
— Да я и говорю, Назаровы, — продолжал главный врач. — Средний и младший медицинский персонал путает их, отчего назначения врачей идут не по назначению. Происходят недоразумения с анализами и исследованиями, что еще больше затуманивает клиническую картину заболеваний обоих больных и тормозит их скорейшее излечение. Создавшийся конфликт можно было бы ликвидировать расселением Назаровых, но при нынешнем наплыве отдыхающих не вижу возможности… Поэтому предлагаю персоналу усилить внимательность и, если хотите, бдительность…
И бдительность была повышена, в этом вскоре убедились оба Назарова.
Когда Назаров-первый на следующее утро возник перед сестрой, отпускающей водные процедуры, то она потребовала, чтобы тот подтвердил, что он именно Николай Иванович Назаров, а не замаскированный Федор Федорович Назаров. И положение Николая Ивановича оказалось тем более затруднительным, что он стоял перед сестрой гол как сокол и в качестве единственного удостоверяющего его личность документа сжимал в руках лохматое полотенце.
А Федора Федоровича засекли на крыше санатория, в солярии.
— Больной Назаров, встаньте с лежака и немедленно спускайтесь вниз! — распорядилась дежурная медицинская сестра. — При вашей повышенной возбудимости находиться под солнцем равносильно самоубийству.
И сколько Федор Федорович не доказывал, что чувствует себя на воздухе великолепно,