И все это, сказала она Родни, вернувшись домой, было очень печально.
А Родни, словно сознательно не желая ничего понимать, спросил:
— Мне показалось, ты говорила, они счастливы вместе?
— Ну-у, да-а, по-своему.
Родни заметил, что, с его точки зрения, Лесли Шерстон сумела добиться успеха, взявшись за безнадежное дело.
— Она конечно же ведет себя необычайно самоотверженно. И — только подумать — собирается родить еще ребенка.
Услышав это, Родни встал и медленно подошел к окну. Он стоял и смотрел в окно точно так же — только теперь Джоан подумала об этом, — как Лесли.
Прошло несколько минут, прежде чем он поинтересовался:
— Когда?
— В августе, — ответила Джоан. — По-моему, чистое безумие с ее стороны.
— Думаешь?
— Милый мой, рассуди сам. Они еле сводят концы с концами. С маленьким ребенком забот будет больше.
— Лесли двужильная, — уверенно произнес Родни.
— Но можно и надорваться, взвалив на себя слишком много. Вид у нее и без того нездоровый.
— Она выглядела нездоровой, когда уезжала отсюда.
— Но она ужасно постарела. Легко сказать, что это, видите ли, чрезвычайно важно для капитана Шерстона.
— Она так сказала?
— Да. Сказала, что это чрезвычайно важно.
— Наверное, это правильно, — задумчиво сказал Родни. — Шерстон из тех, для кого важно, что о них думают. Когда судья огласил приговор, он сник, словно проколотый воздушный шар. Смотреть на него было жалко, но и противно. Шерстону совершенно необходимо восстановить тем или иным способом уважение к себе. Но это тяжелая работа.
— Но все-таки, по-моему, еще один ребенок…
Родни не дал ей договорить. Он отвернулся от окна, и его побелевшее от злости лицо напугало Джоан.
— Она его жена, не так ли? У нее было только два выхода — бросить его совсем и забрать детей или вернуться и тогда уж быть ему настоящей женой. Вот так она и поступила, а Лесли во всем идет до конца.
И Джоан тогда спросила: стоит ли так волноваться? А Родни ответил, что, конечно, нет, но ему осточертел расчетливый, осторожный мир, где, прежде чем что-то сделать, все заранее взвешивают и никогда не рискуют! И она сказала, что, хочется надеяться, он не говорит этого своим клиентам, а Родни ухмыльнулся и ответил, что ей не стоит беспокоиться, потому что он всегда и всем советует не доводить дело до суда!
Глава 7
Ничего удивительного, что в ту ночь Джоан приснилась мисс Гилби. Мисс Гилби в тропическом шлеме шла рядом с ней по пустыне и говорила назидательным тоном: «Тебе следует уделять побольше внимания ящерицам, Джоан. Естествознание у тебя хромает».
На что она, вполне естественно, отвечала:
«Да, мисс Гилби».
А мисс Гилби продолжала:
«Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты все отлично понимаешь. Дисциплина, дорогая моя».
Когда Джоан проснулась, ей с минуту казалось, что она снова в Святой Анне. Комната на самом деле немного напоминала школьную спальню. Просторно, железные кровати, гигиеничные стены.
Вот ужас, вспомнила Джоан, предстоит пережить еще один день.
Что ей сказала во сне мисс Гилби? Дисциплина.
Ну что ж, стоит задуматься. Глупо, что накануне она без всякой причины пришла в такое болезненное состояние. Она должна навести порядок в своих мыслях, разложить все по полочкам и разобраться, раз и навсегда, с этой самой агорафобией.
Сейчас, в гостинице, она чувствует себя совершенно нормально. Может, разумнее совсем не выходить на улицу?
Но от подобной перспективы сердце у нее екнуло. Целый день в полумраке нюхать бараний жир и парафин, целый день ничего не читать, изнывать без дела.
Чем занимаются заключенные в камерах? Возможно, делают упражнения и шьют почтовые мешки или что-то в этом роде. Иначе, решила Джоан, они бы посходили с ума.
Но ведь еще существует одиночное заключение… и там люди лишались рассудка.
Одиночное заключение — день за днем, неделя за неделей.
В чем дело, почему ей кажется, что она здесь уже много недель?
А на самом деле сколько? Два дня?
Два дня! Невероятно. Как там у Омара Хайяма:[310]
Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,
Придется все-таки покинуть этот свет[311].
Что-то похожее. Почему она не может ничего толком вспомнить?
Нет-нет, достаточно. Ее попытки вспомнить и прочитать стихи не принесли успеха — ни малейшего. Дело в том, что в поэзии много грустного. Горечь, заставляющая задуматься о возвышенном…
О чем это она? Естественно, чем более возвышенны мысли, тем лучше. А она относит себя к людям очень даже возвышенным…
У тебя всегда была рыбья кровь…
Почему голос Бланш прорвался сквозь ее мысли? Весьма вульгарное и нелепое замечание… вот именно, как и сама Бланш! Что ж, вероятно, такой она видится людям вроде Бланш, тем, кто позволяет себе отдаваться страстям. Не стоит порицать Бланш за ее откровенность, уж так она устроена. В детстве это не было заметно — хорошенькая, воспитанная девочка, но за этим всегда скрывалась грубость.
Придумала — рыбья кровь! Ничего подобного. Бланш пошло бы на пользу, если бы у нее самой кровь была попрохладнее!
Ведь она, судя по всему, прожила жизнь, достойную сожаления.
И еще какого сожаления!
Что она сказала? «Можно всегда подумать о собственных грехах!»
Бедняжка Бланш! Но она добавила, что у Джоан это не отнимет много времени. Значит, она понимает, что они разные. И хотела сказать, что Джоан быстро наскучит пересчитывать собственные добродетели. (Видимо, правда, что в своих добродетелях мы не сомневаемся!) А что же она говорила еще?
Что-то довольно странное…
Ах, да. Насчет того, можно ли узнать о себе что-то новое, если день за днем ничего не делать, а только думать…
Идея по-своему любопытная.
Вообще-то, весьма любопытная.
Однако Бланш призналась, что ей самой не хотелось бы пробовать…
Она сказала это… почти… испуганно.
Интересно, размышляла Джоан, можно ли узнать о себе что-то новое?
Конечно, я не привыкла думать о себе…
Я никогда не относилась к тем женщинам, которые целиком сосредоточены на собственной персоне.
…Любопытно, как я выгляжу со стороны?
…Я имею в виду не вообще, а в частности.
Она попробовала вспомнить что-нибудь из того, что ей говорили другие…
Например, Барбара:
— Но у тебя, мама, слуги первоклассные. Ты об этом заботишься.
Неплохая, между прочим, оценка, подтверждающая, что дети искренне считают ее распорядительной, хорошей хозяйкой. И это — справедливо: она всегда умело и успешно занималась домом. И слуги любили ее, во всяком случае, выполняли все ее распоряжения. Пускай они не выказывали особого сочувствия, когда Джоан мучилась от головной боли или ей нездоровилось, но этого от них и не требовалось. А что ей заявила как-то раз та превосходная кухарка, когда она сделала ей замечание, — что-то вроде того, что она не может работать, если ее никогда не поощряют — что-то весьма странное…
— Всегда говорите, если вышло не так, мэм, и ни словечка приятного, когда хорошо, — знаете, даже стараться нет настроения.
Джоан хладнокровно ответила:
— Но вы же должны понимать — вам ничего не говорят, потому что все хорошо и все довольны.
— Наверное, так, мэм, но у меня нет настроения. Ведь я же тоже человек и очень старалась, когда готовила рагу по-испански, которое вы попросили, хотя с ним ужасная возня, а я сама не люблю составные блюда.
— Рагу вышло превосходное.
— Да, мэм, я тоже так подумала, раз вы его доели в столовой без остатка, но мне-то ни словечка не сказали.
— Вам не кажется, что это довольно глупо? — рассердилась Джоан. — Ведь вас наняли за хорошие деньги, чтобы вы готовили…
— Верно, мэм, заработок меня очень устраивает.
— …Таким образом, вам должно быть ясно, что и вы устраиваете меня как хорошая кухарка. Если что-то не так, я всегда замечаю.
— Верно, мэм.
— И это, очевидно, вас обижает?
— Да нет же, мэм, и давайте больше не будем об этом, а я отработаю месяц как положено и уйду.
Слуги, подумала Джоан, вечно недовольны. Такие ранимые и обидчивые. Конечно, все они обожали Родни просто потому, что он мужчина. Услужить Хозяину они были готовы всегда. А Родни иногда узнавал о них самые неожиданные вещи.
— Не цепляйся к Эдне, — мог он сказать ни с того ни с сего. — Ее молодой человек встречается с другой девушкой, и это совершенно выбило ее из колеи. Вот почему она роняет предметы, дважды подает овощи и все путает.
— Откуда ты знаешь, Родни?
— Эдна сказала мне сама утром.
— Просто невероятно, что она поделилась с тобой.
— Видишь ли, я вообще-то спросил у Эдны, что случилось. Заметал, что глаза у нее красные, будто она плакала.
Родни, подумала Джоан, необыкновенно добрый.
Однажды она сказала ему:
— Мне казалось, ты, давно практикующий юрист, должен был устать от людских дрязг.
А Родни объяснил:
— Да, так могло быть. Но на деле иначе. Я думаю, только доктору неприглядная сторона человеческого бытия знакома больше, чем деревенскому семейному адвокату. Но это лишь усугубляет сочувствие ко всему роду человеческому: такому уязвимому, столь сильно подверженному страху, подозрительности и алчности и в то же время бесконечно самоотверженному и отважному. Вероятно, возможность сострадать большому числу людей и помогает смириться.
У Джоан чуть не сорвалось с языка:
«Смириться? Что ты имеешь в виду?» — но она почему-то промолчала. Лучше не спрашивать, подумала она. Лучше не уточнять.
Надо сказать, иногда ее беспокоили отдельные проявления этого легко пробуждающегося в Родни чувства сострадания.
Взять, к примеру, историю с закладной старого Ходдесдона.
Джоан узнала об этом не от Родни, а от словоохотливой жены племянника Ходдесдона и вернулась домой всерьез озабоченная.