— Да, не слишком приятно.
— Приятно? Да это просто омерзительно, глубоко омерзительно! Людей следует наказывать за подобную ложь.
— Письмо гадкое, но это не ложь, — тихо сказала Аврелия.
Комната сделала сальто и завертелась, завертелась… Джоан с усилием выдавила из себя:
— Что ты… о чем ты?
— Не стоит поднимать такой шум, мама. Мне жаль, что ты вот так об этом узнала, но рано или поздно все равно бы пришлось…
— Ты хочешь сказать, что это правда? Что ты и… доктор Каргил…
— Да. — Аврелия кивнула.
— Но ведь это позор… это неприлично. Взрослый мужчина, женатый мужчина… и ты, молоденькая девушка…
— Не стоит разыгрывать здесь деревенскую мелодраму. Ничего похожего нет. Все получилось само собой. Жена Руперта больна, больна уже много лет. Мы… мы просто стали не безразличны друг другу. Больше ничего.
— Вполне достаточно!
Джоан было что сказать по этому поводу, и она не пожалела слов.
Аврелия молча пожала плечами и дала буре отбушевать. Под конец, когда Джоан выдохлась, она ответила:
— Мне совершенно понятна твоя точка зрения, мама. Наверное, на твоем месте я ощущала бы то же самое, хотя, думаю, не стала бы говорить многое из того, что сказала ты. Но факт остается фактом. Мы с Рупертом друг другу необходимы. И хотя я чувствую себя виноватой, не представляю, что ты тут можешь изменить.
— Изменить? Я поговорю с твоим отцом — немедленно.
— Бедный папа. А стоит ли волновать его?
— Я уверена, он найдет выход.
— Вот уж он-то точно не будет знать, как поступить. Но ужасно разволнуется.
Так наступило поистине разрушительное время.
Аврелия, ураган вокруг которой не затихал, держалась стойко и внешне безмятежно.
И совершенно непреклонно.
Джоан твердила Родни снова и снова:
— Меня не покидает ощущение, что у нее это только поза. Не похоже, что Аврелия на самом деле во власти сильного чувства.
Но Родни только качал головой.
— Ты не понимаешь Аврелию. Для нее главное не эмоции, а разум и сердце. Но если уж она любит, то любит так глубоко, что едва ли это у нее когда-нибудь пройдет.
— Ой, Родни, а по-моему, то, что ты говоришь, сущая чепуха! Ведь я все-таки знаю Аврелию лучше, чем ты. Я ее мать.
Но это вовсе не означает, что ты знаешь о ней все. Аврелия намеренно хочет казаться сдержанной — на всякий случай, нет, скорее по необходимости. Чувствуя сильно, она на словах приуменьшает свое ощущение.
— Для меня это чересчур сложно.
— Хорошо, тогда поверь мне. Это и вправду так.
— А мне все-таки кажется, что ты склонен переоценивать обычное для девчонок глупое увлечение. Аврелия фантазерка и любит выдумывать…
Родни не дал ей закончить.
— Джоан, милая моя, не стоит успокаивать себя, твердя то, во что ты сама не веришь. Аврелия всерьез увлечена Каргилом.
— В таком случае, это неблагородно с его стороны… ужасно неблагородно…
— Да, именно таким будет общий приговор. Но поставь себя на место бедняги. Жена, которая уже никогда не выздоровеет, и щедрое сердце Аврелии. Живость и свежесть ее ума, которые сулят ему радость и счастье.
— Он старше ее на двадцать лет!
— Знаю, знаю. Будь он хотя бы лет на десять моложе, искушение было бы меньшим.
— Он наверняка чудовище… настоящее чудовище.
Родни вздохнул.
— Нет, он не чудовище. Он приятный и очень благородный человек, который страстно любит свою профессию и сделал выдающуюся работу. К тому же он неизменно проявлял доброту и порядочность по отношению к жене.
— Ну вот, теперь ты хочешь сделать из него святого.
— Вовсе нет, Джоан. А вообще многие из святых были подвержены страстям. У большинства из них в жилах текла кровь, а не водица. Да, Каргил мужчина. Мужчина, который вполне способен влюбиться и страдать. А возможно и разбить свою собственную жизнь, свести к нулю дело, которому он посвятил себя. Это не от него зависит.
— А от кого?
— От нашей дочери. От того, насколько она окажется волевой и дальновидной, — произнес Родни задумчиво.
— Мы должны забрать Аврелию отсюда, — решительно заявила Джоан. — Что, если отправить ее в круиз? По северным столицам или на греческие острова — что-нибудь в этом роде.
Родни улыбнулся.
— Ты предлагаешь лекарство, которое прописывали твоей школьной подруге Бланш Хаггард? Ей, если помнишь, оно не помогло.
— Думаешь, Аврелия примчится назад из какого-нибудь иностранного порта?
— Сомневаюсь, что она вообще уедет.
— Чепуха. Мы настоим.
— Джоан, родная, пожалуйста, постарайся оценить ситуацию трезво. Нельзя силой заставить послушаться молодую, но уже взрослую женщину. Мы не сможем ни запереть Аврелию в ее комнате в Крейминстере, ни заставить уехать, да мне, откровенно говоря, не хотелось бы ни того, ни другого. Все это временные меры. Аврелию способны убедить лишь доводы, к которым она отнесется с уважением.
— То есть?
— Реальность. Правда.
— А почему бы тебе не сходить к нему, к Руперту Каргилу. Пригрози ему скандалом.
Родни опять вздохнул.
— Я опасаюсь, очень опасаюсь необдуманных шагов.
— Что ты имеешь в виду?
— Что Каргил все бросит, и они уедут вместе.
— Разве это не будет означать конец его карьеры?
— Несомненно будет. Не думаю, что такое поведение сочтут несовместимым с его профессиональной деятельностью, но он совершенно уронит себя в глазах общества — ведь у него не совсем обычные обстоятельства.
— Тогда, конечно, если он это ясно осознает…
— Он немного не в себе сейчас, Джоан. Ты вообще-то хоть чуть-чуть понимаешь, что такое любовь? — теряя терпение, спросил у нее Родни.
Что за странный, однако, вопрос! Она ответила сердито:
— Нет, что такое подобная любовь, слава богу, не понимаю…
И тогда Родни повел себя совсем уж неожиданно. Он улыбнулся ей, очень ласково сказал: «Бедная крошка Джоан», поцеловал и ушел как ни в чем не бывало.
Все-таки хорошо, что он тогда с сочувствием отнесся к ее переживаниям из-за этой ужасно неприятной истории, вспоминала Джоан.
Да, беспокойное было времечко. Аврелия замкнулась в себе и ни с кем не разговаривала, иногда даже не отвечала матери.
Я стараюсь повлиять на девочку, говорила себе Джоан, но что можно сделать, если она даже не хочет слушать?
Бледная, силясь оставаться вежливой, Аврелия просила:
— Послушай, мама, может быть, не стоит продолжать? Разговоры, разговоры, разговоры. Я тебя понимаю, но неужели ты не способна усвоить простую истину: все, что бы ты ни говорила и ни делала, бесполезно.
Так и шло до тех пор, пока однажды в сентябре Аврелия, побледнев еще больше, не сказала им обоим:
— Я решила поставить вас в известность. Мы с Рупертом считаем, что дольше так продолжаться не может. Мы уезжаем вместе. Я надеюсь, жена даст ему развод. Но если и не даст, это ничего не изменит.
Джоан начала было бурно возражать, но Родни ее остановил:
— Будь добра, Джоан, позволь разобраться мне. Аврелия, я хочу поговорить с тобой. Пойдем ко мне в кабинет.
— Ну в точности директор школы, да, папа? — Аврелия изобразила что-то похожее на улыбку.
— Я мать Аврелии, я настаиваю, — не утерпела Джоан.
— Прошу тебя, Джоан. Я хочу поговорить с Аврелией наедине. Будь любезна, оставь нас.
В голосе Родни было столько спокойной решимости, что Джоан повернулась, чтобы выйти из комнаты. Задержала ее Аврелия, негромко, но отчетливо попросив:
— Не уходи, мама. Я не хочу, чтобы ты уходила. Ты должна слышать все, что скажет папа.
Ну что ж, решила Джоан, это показывает, что быть матерью все же что-то значит.
Как странно Аврелия и ее отец смотрят друг на друга: подозрительно, оценивающе, недружелюбно — будто два врага на сцене.
Потом Родни слегка улыбнулся и заключил:
— Ясно. Испугалась!
Аврелия отвечала спокойно и чуть-чуть удивленно:
— Я не понимаю, о чем ты, папа.
Вдруг Родни почему-то сказал:
— Жаль, ты не мальчик, Аврелия. Вероломством ты иногда поразительно напоминаешь твоего двоюродного дедушку Генри. Он как никто умел затемнить уязвимые места в деле, которое вел сам, в деле противника ловко выставлял напоказ.
— В моем деле нет уязвимых мест, — поспешила заверить его Аврелия.
— А я докажу тебе, что есть, — настаивал Родни.
— Я уверена, ты не поведешь себя так неприлично и неразумно, Аврелия, — решительно вмешалась Джоан. — Мы с твоим отцом этого не допустим.
И тут Аврелия ухмыльнулась и посмотрела не на мать, а на отца, будто бы Джоан обращалась не к ней, а к нему.
— Прошу тебя, Джоан, не вмешивайся, — снова попросил Родни.
— Мне кажется, — вставила Аврелия, — что мама имеет право говорить то, что думает.
— Спасибо, Аврелия, — поблагодарила ее Джоан. — Я с тобой совершенно согласна. Мое дорогое дитя, ты должна отлично понимать, что все твои планы совершенно неосуществимы. Ты молода, романтична и видишь мир в немного искаженном свете. Ты несомненно пожалеешь впоследствии о столь необдуманном шаге. И еще подумай о горе, которое ты причинишь мне и отцу. Ты думала об этом? Я убеждена, что ты не хочешь доставить нам боль — мы всегда так горячо любили тебя.
Аврелия слушала терпеливо, но не отвечала. Она пристально всматривалась в лицо Родни.
Когда Джоан замолчала, Аврелия все еще смотрела на отца, и губы ее по-прежнему кривились в чуть заметной ухмылке.
— Итак, папа, — обратилась она к Родни, — у тебя есть, что добавить?
— Я не добавлю, — ответил Родни, — я изложу собственное мнение.
Аврелия взглянула на него с интересом.
— Аврелия, ты понимаешь, что такое супружеская жизнь? — спросил Родни.
Аврелия слегка вытаращила глаза, помолчала, а потом спросила:
— Ты хочешь объяснить мне, что супружество есть таинство?
— Нет, — ответил Родни. — Для меня не существенно, таинство это или нет. Но тебе я хочу объяснить, что это контракт.
— О? — удивилась Аврелия.
Она казалась теперь немного, совсем немного, озадаченной.