— Брак, — продолжал Родни, — это контракт, который заключают двое людей, взрослых людей, обладающих определенными правами и ясно осознающих, на что они оба идут. Это своего рода партнерство, и каждый из партнеров берет на себя особые обязательства, состоящие в том, чтобы соблюдать условия контракта, а это и означает поддерживать друг друга в самых различных обстоятельствах: в болезни и в здравии, в горе и в радости, в богатстве и в бедности. Оттого, что слова эти произносят в церкви, в присутствии священника, они не перестают быть контрактом, подобным любому соглашению, достигнутому двумя людьми по доброй воле. И то, что не все из возложенных на себя сторонами обязательств подлежат рассмотрению в суде, вовсе не означает, что они меньше связывают. Надеюсь, ты согласна, что это справедливо?
Помолчав, Аврелия сказала:
— Возможно, когда-то так и было. Но в наше время все изменилось, многие не венчаются в церкви и не повторяют слов вслед за священником.
— Может быть. Но восемнадцать лет тому назад Руперт Каргил связал себя клятвой, произнесенной в церкви, и я уверяю тебя, что тогда он верил в нее и собирался ей следовать.
Аврелия пожала плечами.
Родни продолжал:
— Согласна ли ты, что Руперт Каргил заключил такой контракт, пускай и не оформленный юридически, с женщиной, которая является его женой? В то время он сознавал, что опасность бедности и болезни существует, и прямо сказал, что ни то, ни другое не повлияет на прочность брачных уз.
Аврелия еще больше побледнела.
— Не понимаю, к чему ты клонишь? — спросила она.
— Я хочу, чтобы ты признала, что супружество — не только возвышенные чувства и мысли, но и обычный деловой контракт. Ты признаешь это или нет?
— Признаю.
— А Руперт Каргил предлагает разорвать такой контракт при твоем попустительстве?
— Да.
— Не принимая в расчет прав и преимуществ другой стороны?
— У нее все будет нормально. Она не очень-то любит Руперта. Ее заботит только собственное здоровье и…
Родни решительно перебил ее:
— Меня не интересуют твои домыслы. Я хочу, чтобы ты признала факты.
— Домыслы ни при чем.
— Неправда. Ты понятия не имеешь, о чем думает и что ощущает миссис Каргил. Ты выбираешь то, что удобней тебе. А я добиваюсь от тебя, чтобы ты признала, что у нее есть права.
Аврелия упрямо откинула назад голову.
— Отлично. У нее есть права.
— В таком случае, ты понимаешь, что делаешь?
— Ты все сказал, папа?
— Нет, еще кое-что оставил напоследок. Ты понимаешь, не так ли, что Каргил занимается весьма важной и нужной работой, что его методы лечения туберкулеза принесли ему признание, что в медицинском мире он весьма заметная фигура и что, как это ни печально, личная жизнь человека может повлиять на его карьеру. Это означает, что работе Каргила, которой он занимается во благо человечества, будет не только нанесен значительный ущерб, но что, возможно, она вовсе сойдет на нет из-за того, что вы с ним задумали вдвоем.
— Ты хочешь убедить меня в том, что мой долг — отказаться от Руперта, ради того, чтобы он продолжал приносить пользу человечеству? — спросила Аврелия с издевкой.
— Нет, — ответил Родни. — Я беспокоюсь только о нем… — Голос его неожиданно стал взволнованным. — Можешь мне поверить, Аврелия, что мужчина, который не занимается той работой, какой он хочет заниматься, работой, для которой он создан, — неполноценный мужчина. Могу дать тебе голову на отсечение, что, заставив Каргила отказаться ради тебя от любимого дела, ты однажды поймешь, что человек, которого ты любишь, несчастлив, неудовлетворен, постарел прежде времени, устал, ко всему равнодушен и живет не в полную силу. И если тебе кажется, что твоя любовь, или вообще любовь женщины, сможет заменить ему все остальное, то, скажу тебе прямо, ты просто сентиментальная дуреха.
Родни замолчал. Он откинулся в кресле. Провел рукой по волосам.
— Это ты так думаешь, — сказала Аврелия, — а откуда мне знать… — Она запнулась и начала сначала: — Откуда мне знать…
— Что это правда? Я отвечу тебе, что таково мое мнение и что я сужу по своему опыту. Я разговариваю с тобой, Аврелия, не только как отец, но и как мужчина.
— Да, — сказала Аврелия. — Я понимаю…
Родни заговорил опять, усталым, хрипловатым голосом.
— Решать тебе, Аврелия. Ты должна обдумать все, что я тебе сказал, согласиться с моими доводами или не принять их. Я верю в то, что у тебя есть мужество и здравый смысл.
Аврелия медленно подошла к двери. Остановилась, взялась за ручку, обернулась.
Джоан испугала горечь, с какой она произнесла:
— Не надейся, что когда-нибудь я буду благодарна тебе, папа. По-моему… по-моему, я ненавижу тебя.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
Джоан хотела броситься за ней, но Родни жестом остановил ее.
— Оставь ее, — сказал он. — Оставь. Ты не понимаешь? Мы победили.
Глава 8
Тем все и закончилось, вспоминала Джо.
Аврелия бродила по дому молчаливая, отвечала односложно, если к ней обращались, а первой вообще старалась не заговаривать. Она худела и бледнела.
Через месяц она сказала, что хочет поехать в Лондон, чтобы учиться там в школе секретарей.
Родни сразу же согласился. Аврелия уехала, даже не сделав вид, что ей грустно с ними расставаться.
Вернувшись спустя три месяца навестить домашних, она держалась уже нормально, и, судя по ее рассказам, лондонская жизнь пришлась ей по вкусу.
Джоан успокоилась и поделилась своей радостью с Родни.
— Видишь, оказалось, все дело не стоило и выеденного яйца. Я ни секунды не сомневалась, что у нее это несерьезно — глупая девичья фантазия, не более того.
Родни взглянул на нее, улыбнулся и сказал:
— Бедная крошка Джоан.
Джоан всегда злилась, когда он так говорил.
— Согласись, что эта история доставила немало горя.
— Да, — подтвердил Родни, — конечно, доставила. Но не тебе, правда, Джоан?
— Что ты хочешь сказать? Все, что касается детей, задевает меня гораздо больше, чем тебя.
— Неужели? — удивился Родни. — Странно…
Правда, подумала Джоан, отношения у Аврелии и Родни стали довольно прохладными. Прежде они были большими друзьями. Теперь же остались взаимно вежливы, и не более того. И напротив, с матерью дочь вела себя очень мило, хотя, как всегда, достаточно сдержанно и независимо.
Наверное, предположила Джоан, покинув родные стены, она стала больше ценить меня.
Ей хотелось, чтобы Аврелия приезжала почаще. Ее рассудительность, думала она, способствует порядку в доме.
Барбара повзрослела, и поладить с ней стало непросто.
Джоан все чаще огорчалась из-за того, каких она себе выбирает друзей. Дочь оказалась на редкость неразборчивой. В Крейминстере было полным-полно приятных девочек, но Барбара, будто ей назло, не желала дружить ни с одной из них.
…Они ужасно скучные.
— Глупости, Барбара. Я уверена, что и Мери, и Элисон очаровательные веселые девочки.
— Они гадкие. Они носят банты.
Джоан озадаченно смотрела на нее.
— Послушай, Барбара, как тебя понимать? Какое это имеет значение?
— Имеет. Это как символ.
— По-моему, дорогая, мы обсуждаем какие-то глупости. Есть еще Памела Грейлинг — мы с ее мамой были большими подругами. Почему бы тебе не встречаться с ней почаще?
— Ой, мама, она такая противная, ну совсем не симпатичная.
— Знаешь, а по-моему, все они славные девочки.
— Да, славные такие зануды. И потом, не все ли равно, что думаешь ты?
— Ты грубишь, Барбара.
— Ну я хочу сказать, что не тебе же с ними дружить. Поэтому важно то, что думаю я. А мне нравятся Бетти Эрл и Примроуз Дин, а ты вечно воротишь нос, если я приглашаю их к нам.
— Честно говоря, детка, они обе довольно невоспитанные. Отец Бетти устраивает эти никому не нужные автобусные экскурсии и вообще он некультурный.
— Зато богатый.
— Богатство — это еще не все, Барбара.
— В общем-то, вопрос в том, могу я сама выбирать себе друзей или нет.
— Конечно, можешь, детка, но ты должна позволить мне помогать тебе. Ты же еще так неопытна.
— Это значит, что не могу. Меня просто бесит, что я не могу делать ничего, что мне нравится! Наш дом — настоящая тюрьма.
Именно тут Родни вошел и спросил:
— Что за тюрьма?
— Дом — тюрьма! — крикнула Барбара.
И вместо того, чтобы отнестись к ее словам серьезно, Родни прыснул со смеху и говорит:
— Бедная малышка Барбара — с ней обращаются как с рабом на плантации.
— Да, именно так.
— Вот и прекрасно. Я одобряю обращение с дочерьми как с рабынями.
И Барбара, обняв его, выпалила:
— Родной мой папочка, ты такой… закон. Я никогда не могу на тебя долго злиться.
— Я надеюсь, что… — начала было Джоан с возмущением.
Но Родни захохотал, а когда Барбара ушла из комнаты, сказал:
— Не воспринимай все слишком серьезно, Джоан. Молоденьким кобылкам иногда необходимо чуть-чуть побрыкаться.
— Но у нее такие ужасные подруги…
— Короткий период, когда привлекает все яркое. Пройдет. Не волнуйся, Джоан.
Легко сказать «не волнуйся», с возмущением подумала она.
Что было бы с ними со всеми, если бы она не волновалась? Родни все-таки слишком беззаботен, он не способен понять, что такое материнские чувства.
Но беспокойство из-за подружек Барбары померкло когда на горизонте замаячили молодые люди, к которым она испытывала симпатию.
Это были Джордж Хармон и еще более неподходящий молодой Уилмор — не просто сотрудник юридической фирмы-конкурента (бравшейся за самые сомнительные юридические дела в городе), но еще выпивоха, болтун и любитель поиграть на бегах. Именно с молодым Уилмором Барбара исчезла из городской ратуши во время рождественского благотворительного бала, а явившись после пяти пропущенных танцев, чуть смущенно, но независимо поглядывала в сторону матери.
Они, видите ли, сидели на крыше, а это, объяснила Джоан Барбаре, позволяют себе только на все готовые девчонки, и поэтому она безмерно огорчена.