— О Господи, — охнула Джоан, — мне так жаль.
— Что я могу умереть? Но какое это имеет значение? Когда-то все равно придется умереть. А может, и не умру. Я решила: если выживу, уйду в один монастырь, о котором я слышала, с очень строгими порядками. Там не разрешено говорить, надо все время думать и молиться.
Воображение Джоан отказывалось рисовать углубленную в себя, навеки умолкнувшую Сашу.
— Скоро, когда начнется война, всем нам придется много молиться, — вдруг сказала Саша угрюмо.
— Война? — изумилась Джоан.
Саша утвердительно кивнула.
— Ну да, война обязательно будет. В следующем году или через год.
— Ну что вы, — удивилась Джоан, — мне кажется, вы ошибаетесь.
— Да нет, у меня есть очень хорошо осведомленные друзья, это они мне сказали. Все решено.
— Но где война — против кого?
— Везде. Все народы будут втянуты в нее. Мои друзья думают, что Германия победит быстро, но я с ними не согласна Победа не будет молниеносной. Я знакома со многими англичанами и американцами и знаю, что их голыми руками не возьмешь.
— На самом деле, — сказала Джоан, — никто не хочет войны.
Она произнесла это неуверенно.
— А почему же тогда существует «Гитлер югенд»?[328]
— Но многие из моих друзей бывали в Германии, и им показалось, что в нацистском движении есть много положительного, — простодушно призналась Джоан.
— О-ля-ля! — воскликнула Саша. — Посмотрим, как они заговорят через три года.
Она выглянула в окно, потому что поезд, постепенно сбавив ход, остановился.
— Смотрите, мы подъехали к Киликийским воротам[329]. Красиво, правда? Давайте выйдем.
Они вышли из вагона и остановились, глядя вниз, сквозь громадную прореху в горной цепи на голубые, окутанные дымкой долины…
Близился закат, и воздух был удивительно свежим и неподвижным.
«До чего красиво…» — подумала Джоан.
Ей захотелось, чтобы Родни оказался рядом и тоже любовался всем этим великолепием.
Глава 12
Виктория…
Джоан почувствовала, как сердце у нее застучало от волнения.
Приятно было вернуться домой.
На секунду ей показалось, что она и не уезжала. Англия, ее родина. Славные английские носильщики… Не слишком славный, но зато очень английский туманный денек!
Не романтичный, не красивый, но зато милый ее душе вокзал Виктория нисколько не изменился: знакомый вид, знакомый запах!
Ох, подумала Джоан, я рада, что вернулась.
Такое долгое утомительное путешествие через Турцию и Болгарию, Югославию, Италию и Францию. Таможенники, проверки паспортов. Разные униформы, разные языки. Она устала, да, именно устала, от иностранцев. Даже эта своеобразная русская дама, которая ехала с ней от Алеппо до Стамбула, и та под конец утомила ее С ней было любопытно, замечательно, хотя бы просто потому, что она была совсем другая. Но когда они уже ехали вдоль Мраморного моря[330] к Хайдарпаше[331], Джоан очень захотелось с ней распрощаться. Во-первых, она испытывала неловкость из-за того, что поделилась, не раздумывая, сокровенными мыслями с совершенно чужим человеком. А во-вторых, по какой-то непонятной причине рядом с Джоан почувствовала себя на редкость провинциальной. Не самое приятное открытие. Что толку было твердить себе, что она, Джоан, ни в чем ей не уступает! Она понимала, что это неправда. Ей было неловко сознавать, что Саша, несмотря на всю свою простоту, — аристократка, а она принадлежит к среднему классу — типичная жена деревенского адвоката. Что ни говори, ощущение глупое…
Но, так или иначе, все позади. Она опять дома, на родной земле.
Ее никто не встретил, потому что больше она не телеграфировала Родни, не сообщала даты приезда.
Джоан не покидала уверенность, что ей лучше встретиться с мужем дома. Она хотела сделать ему признание сразу, не откладывая в долгий ящик. Так, решила она, будет проще.
Ведь не просить же, в самом деле, прощения у изумленного мужа прямо на перроне вокзала Виктория!
Не стоит делать это на платформе, среди толпы, спешащей к таможенным стойкам.
Нет, она спокойно переночует на Гросвенор-сквер[332], а завтра уедет в Крейминстер.
Не повидать ли ей сперва Аврелию? Она может позвонить ей из отеля.
Да, решила Джоан, так она и поступит.
С собой у нее была только ручная кладь, которую уже проверили в Дувре, так что в сопровождении носильщика она направилась прямо в отель.
Приняв ванну, Джоан переоделась и позвонила Аврелии. К счастью, дочь оказалась дома.
— Мама? Я понятия не имела, что ты вернулась.
— Я приехала сегодня.
— Папа в Лондоне?
— Нет, я не сообщила ему, когда вернусь. Он бы поехал меня встречать, а это ни к чему, утомительно, он и без того очень занят.
Джоан почудилось, что в голосе Аврелии слышится едва уловимое изумление, когда та сказала:
— Да, наверное, ты права. Он все время очень занят.
— Ты часто с ним виделась?
— Нет. Папа приезжал в Лондон на один день три недели назад, и мы вместе позавтракали. А что ты делаешь вечером? Может быть, пообедаем где-нибудь?
— Я бы предпочла, чтобы ты приехала сюда, дорогая. Если не возражаешь. Я немного утомлена с дороги.
— Еще бы. Хорошо. Я приеду.
— А Эдварда не возьмешь с собой?
— У него сегодня деловой обед.
Джоан положила трубку. Сердце опять колотилось быстрее, чем обычно. «Аврелия… моя Аврелия», — подумала она.
Какой бесстрастный и ровный у нее тон… спокойный, сдержанный, равнодушный.
Через полчаса к ней в номер позвонили, чтобы сообщить, что приехала миссис Харрисон-Уилмот, и Джоан спустилась вниз.
Мать и дочь приветствовали друг друга по-английски сдержанно. Джоан подумала, что Аврелия хорошо выглядит. И не слишком худая. Джоан даже ощутила приступ гордости, пока шла с дочерью в обеденный зал гостиницы. Аврелия в самом деле была хороша: изящная, изысканная.
Они уселись за столик, и Джоан, встретившись с дочерью взглядом, на секунду пришла в замешательство.
Взгляд был до того холоден, до того безразличен…
Аврелия, как и вокзал Виктория, не изменилась.
Это я изменилась, подумала Джоан, но она об этом не догадывается.
Аврелия расспросила о Барбаре и о Багдаде. Джоан рассказывала всякие истории, которые приключались с ней по дороге домой. Но разговор отчего-то не клеился. Разговор не получался доверительным Аврелия расспрашивала о Барбаре небрежно Вопросы личного свойства она, вероятно, находила нескромными. Но ведь не могла же она знать правду Просто проявляла свою обычную деликатность и не хотела показаться любопытной.
А вообще-то, неожиданно подумала Джоан, откуда мне знать, что с Барбарой все было именно так? Не исключено, что я это все напридумывала. У меня нет никаких конкретных доказательств.
Ей не хотелось об этом думать, но сама мысль пугала ее: что, если она из тех, кто воображает то, чего нет…
— Эдвард вбил себе в голову, что рано или поздно начнется война с Германией, — говорила Аврелия своим ровным голосом.
Джоан встрепенулась.
— То же самое утверждала одна дама в поезде. Она была в этом уверена. Она вращается в высших кругах и, судя по всему, хорошо осведомлена. Но мне как-то не верится. Гитлер ни за что не осмелится развязать войну.
— Не знаю, — задумчиво произнесла Аврелия.
— Никто не хочет войны, детка.
— Но люди иногда получают то, чего не хотели.
— По-моему, такие разговоры очень опасны. Не стоит внушать окружающим вредные идеи, — решительно заявила Джоан.
Аврелия улыбнулась.
Они еще немного поболтали о том о сем. После обеда Джоан зевнула, и Аврелия сказала, что не станет ее дольше задерживать — мать наверняка устала.
Джоан сказала: да, еще как.
Назавтра, пробежавшись с утра по магазинам, Джоан успела на поезд, отходивший в Крейминстер в два тридцать. Это означало, что она окажется там около четырех. И будет поджидать Родни дома, к чаю.
Она с удовольствием смотрела в окно вагона. Пейзаж не особенно привлекателен в это время года — голые деревья, мелкий моросящий дождик, но все такое знакомое, родное. Багдад с его людными базарами, ярко-голубыми с золотом куполами мечетей казался до того далеким и нереальным, словно его вовсе и не было. И это долгое неправдоподобное путешествие, долины Анатолии[333], снега и горные пейзажи Тавра, скалистые вершины, длинный спуск сквозь ущелья к Босфору, стамбульские минареты[334], смешные воловьи повозки на Балканах, Италия, синее Адриатическое море, так сверкавшее, когда они покидали Триест, Швейцария и Альпы в сумерках, череда разнообразнейших видов и сцен, и вот все завершается — путь к дому мимо притихших деревень…
Будто я и не уезжала, думала Джоан. Будто никогда не уезжала..
Она снова почувствовала, что запуталась, не способна разобраться в собственных мыслях. Вчерашняя встреча с Аврелией огорчила ее — безразличные глаза дочери смотрели на нее равнодушно, без интереса. Аврелия, подумала она, не заметила произошедшей во мне перемены. А почему, собственно говоря, она должна была что-то заметить?
Ведь внешне Джоан не изменилась.
— Родни… — произнесла она с нежностью.
Ощущение тепла вернулось к ней, а вместе с ним сожаление, жажда любви и прощения…
Нет, все верно, решила она… я начинаю новую жизнь…
У станции Джоан взяла такси. Агнес открыла ей и изумилась, обрадовалась.
Хозяин, сказала Агнес, будет доволен.
Джоан поднялась в спальню, сняла шляпу и снова спустилась. Комната показалась ей пустоватой, но это потому, что в ней не было цветов.
Я должна срезать завтра лавр