– Не мешай! – крикнул дядя Степа сверху.
– Китай – большая страна, мы с ней когда-то дружили, – рассеянно ответил дядя Валера. – Ты иди, ладно? Некогда нам.
Я отошла с трепещущим сердцем. Мне, конечно, нестерпимо захотелось тотчас же увидеть страну, с которой когда-то дружили дяди Степа и Валера! Дружили и, видимо, раздружились. Я еле дождалась их ухода на волейбольную площадку.
Лестница казалась надежной, абсолютно безопасной, но на верхней ступеньке я осмелилась глянуть на землю, и коленки мои затряслись. Все-таки было очень высоко и страшно.
Внезапно из-за угла дома выкатилась коляска, – разумеется, не сама по себе.
– Эй, ты зачем туда забралась?! – закричал Алеша.
– Китай смотреть.
– Вруша!
– Не вруша – Валера сказал, что оттуда Китай видно!
– Ну-ка спускайся, а то маме скажу!
– Жалобная книга, – сказала я, соображая, какой маме – моей или своей? Лучше бы бабушке, мама строже…
Сестренка проснулась от Алешиного крика и захныкала. Я обрадовалась – сейчас дядька уйдет. Но нет, оставив коляску с плачущим ребенком, он встал на первую ступень лестницы. На вторую… третью.
– Алеша!
– Дядя Алеша! – завопил он. – Дядя, понятно?! Спускайся, говорю!
– Дядя Алеша, ты что, не слышишь? Викша плачет!
– Свалишься, дурочка, слезай!
– Сам дурачок!
Он вдруг переменил тактику. Голос его стал вкрадчивым, почти нежным:
– Хочешь, я тебе Москву покажу?
– Хочу.
– Тогда спускайся.
– А Китай?
– Китай подождет…
Лезть вниз оказалось гораздо труднее, чем вверх.
… Более подлого обмана еще не знала моя доверчивая душа. Уши болели целую вечность, полыхали, как пунцовые коробочки бабушкиных духов «Красная Москва».
Самое обидное, что взаправдашнего Китая дядя Валера с чердака, как выяснилось, не видел. Дядя Валера просматривал там ночью при свечке старые подшивки журнала «Китай». С этой страной дружили и почему-то раздружились не мои дяди, а все мы. То есть Советский Союз.
Этимология
В пять лет все домашние, кому было не лень, учили меня алфавиту. Скоро я начала читать по складам и писать печатными буквами. Только буква «я» никак не поддавалась – получалась справа налево.
От уличной ребятни я набралась бранных словечек, которых не слышала дома. Один добрый мальчик объяснил, что слово на букву «х» означает письку, а смачным, как шлепок, словом на «б», оказывается, называют плохих тётек.
– А дядек так называют? – поинтересовалась я.
Мальчик кивнул:
– Да, самых гадских.
Как раз выпал первый снежок. У дороги к дому я нацарапала веткой имя «гадского дядьки», добавив к нему более пристойное и подходящее, на мой взгляд, ругательство.
Вряд ли разоблачат, думала я мстительно. Детей на улице много. Вполне вероятно, не одна я затаила обиду на умельца показывать Москву…
Дядюшка-то и засвидетельствовал улику.
– Это она матерщинское слово на снегу начеркала! – убеждал он сомневающуюся сестру. – Пойдем, Вика, ты увидишь и сразу поймешь, что она!
Чего тут доказывать… Я уже поняла, что буква «я» выдала меня в слове на букву «б». Пришлось сознаться.
– Дети, которые с малых лет сквернословят, как правило, вырастают хулиганами, – расстроилась мама.
– Жаль, что я против физического наказания детей, – сказал папа. – А то бы выпорол.
– Я больше не буду, – торопливо пообещала я, думая, что до конца жизни не смогу посмотреть в праведные лица родителей, и – бывает же такое! – именно в эту скорбную минуту меня озарило лингвистическое вдохновение. По первому звуку в выражении «хулиган» мне вдруг стало совершенно ясно, что оно образовалось от неприличного слова на букву «х»!
Конечно, я не хотела вырасти хулиганкой и постаралась больше не вспоминать дурных фонем, а если слышала нечто подобное на улице, закрывала ладонями уши.
Скоро судьба предоставила мне возможность обелить себя в родительских глазах.
Мы стояли на остановке в ожидании автобуса. На стене чернело накорябанное углем словцо на букву «х», и я, отныне борец со сквернословием, попыталась стереть его носовым платком. Оно не стиралось. Тогда я подобрала валявшийся внизу уголек и дописала к трем буквам: «… лиган».
В моей интерпретации буква «й» не была лишней, поэтому я не поняла смешков папы и маминого смущения.
Мудрые несмышленыши
Утомленные моим воспитанием родители решили отдать меня в шесть лет в школу. Но пока еще стоял жаркий июль, и главной наперсницей моих игр стала подросшая Викша. Теперь я, старшая и умная, учила ее алфавиту.
– Смотри, это «а».
– А-а-а.
– Это буква «б», бяка, – вздыхала я, невольно вспоминая совсем другое слово.
– Бяка.
Викша быстро научилась узнавать буквы «а» и «бяка». Я страшно гордилась плодами своих педагогических трудов.
Мы играли на песчаном пятачке в бабушкином цветочном садике, иногда я читала сестренке вслух «Мойдодыра» и «Украденное солнце». Сама я с зимы перешла на более солидные книги и уже прочла про Буратино, Айболита и Пенту, а «Незнайка в Солнечном городе» меня просто очаровал.
Я пересказывала сюжеты книг деревенским ровесникам, добавляя в содержание что-нибудь свое. Они читать не умели, а дома моей стремительной эволюции никто не удивлялся. Напротив, считалось, что я «поздняя», дяди наперебой хвастали своими читательскими успехами чуть ли не в трех-четырехлетнем возрасте.
На самом деле, сказала бабушка, в четыре года по-настоящему читал книги только дядя Валера. Причем пренебрегая играми, и не какие-нибудь сказки, а взрослые романы!
Дедушка тогда работал в представительстве по линии просвещения, семья жила в Москве, и обеспокоенные ранним развитием ребенка родители показали его именитому врачу. Тот сказал, что мальчик – вундеркинд, но со временем это пройдет, и велел запретить ему многочасовое чтение. Мама вспоминала, как братишка ходил за ней по пятам и со слезами на глазах просил: «Викочка, дорогая, любимая, дай книжку, умоляю! Хотя бы детскую…»
Валера мечтал стать космонавтом-испытателем, но не прошел в военное училище по зрению и годам. Школу он окончил в двенадцать лет одновременно с «нормальным» братом Степаном (старшим в троице послевоенных братьев). Вместе они поступили в пединститут.
Степа в отчаянии писал из Ленинграда родителям: «Мама, папа, заберите отсюда Валерку, пожалуйста, он все везде забывает и ничего не умеет, в общежитии над ним смеются! Вчера сварил суп, и я нашел в супе свой грязный носок!!!»
Валера оправдывался в письме: «… это случилось потому, что Степа куда-то засунул столовую тряпку, и я взял первую попавшуюся, чтобы помешать суп, поварешка была горячая. Я немножко зачитался и не заметил, как носок нечаянно упал в кастрюлю с супом (а пусть Степа не бросает свои носки где попало!). Мамочка, не волнуйся, я изо всех сил стараюсь быть внимательнее… Папа, я учел твои замечания, Степа зря жалуется, что я не занимаюсь спортом, мы с ним часто играем в теннис».
Игру в настольный теннис любила вся семья. Собираясь как-то в спортзал, братья попадали от хохота на пол, когда Викша спросила: «Опять в пенис иглать?», хотя ничего смешного в обмолвке, по-моему, не было.
Я обижалась за сестренку, если кто-то смеялся над ее детским произношением. Сумку она называла «сункой» (от слова «сунуть»), вазелин – «мазелином» (тоже логично), густую сметану, взбитую с земляникой, – «мечтаной».
Лучше всех домашних понимая ее, я не могла разгадать, что означает слово «казиказяйки». Викша подняла пальчик вверх – смотри, и это оказались стрекозы, парящие над бабушкиными цветами.
– У них кылыски (крылышки), лучки и паття (ручки и платья). Они холосые силавечки.
– Человечки? – удивилась я… и замерла. Под золотыми стрекозьими крыльями отчетливо мелькнуло человечье лицо. Крохотное, с мерцающими клетчатыми глазами, оно успело улыбнуться мне.
Казиказяйки, стрекозы-хозяйки… Дюймовочка… феи, эльфы? А может, и Носов ничего не придумывал, и всюду в цветах, травах, листьях, живут невидимые коротышки?!
Задыхаясь от невероятного открытия, я побежала искать Алешу. На зов он откликнулся неохотно. Выслушав, по обыкновению, обозвал меня врушей, но потом пошел и терпеливо разобрался в Викшином лепете. Не стал смеяться над малышкой (это ж не я) и так же, как я, переспросил:
– Человечки?
– Силавечки.
– А разве крылатые человечки бывают?
– Есь, казиказяйки вон, – сестренка задрала голову и махнула рукой стрекозам.
Тщетно я до рези в глазах вглядывалась в «крылатых человечков», напрасно, ползая, извозила в земле и зелени сарафан, – солнечные города спрятались от меня. За обедом я не утерпела и спросила дедушку:
– Деда, как ты думаешь, коротышки существуют?
– Что за коротышки?
– Незнайка, Винтик со Шпунтиком, Пачкуля пестренький…
– Пачкуля – это ты, – проворчала бабушка, но дед не стал шутить:
– Если ты веришь в них, значит, существуют.
– А крылатые человечки?
Алеша презрительно скривился:
– Ребенку поверила!
– Силавечки холосые, – сдвинула бровки Викша.
Дедушка, смеясь, подхватил ее на руки:
– Пойдем-ка баиньки, мудрый мой несмышленыш!
Когда сестренка уснула, я кое-что заметила в саду. В зарослях ирисов голубела рубашка Алеши, и, конечно, я подкралась с огорода посмотреть, чем он там занимается. А вот чем: осторожно придерживая на ладони стрекозу, мой почти десятилетний дядька сосредоточенно изучал ее сквозь дедушкину лупу.
В огород пришел дедушка с ведрами и понятливо шепнул:
– Человечков разглядывает.
Шепнул-то шепнул, но громко.
Дедушка оглох после контузии в бою под Ржевом и носил слуховой аппарат, который в шутку называл «соловьем-разбойником». Не всегда исправное устройство имело обыкновение пронзительно свистеть в самый неожиданный момент. Например, на совхозных собраниях. Народ к свисту привык, и, если кто-нибудь чужой начинал возмущаться, его успокаивали: «Не обращайте внимания, это «соловей-разбойник» Александра Степановича хулиганит».