– Прежде всего запомните, что Альфред Бэчрэч всегда держится настороже. Он не зевает, ничто не может от него ускользнуть… В бытность свою вагоновожатым, он всегда подмечал все, что происходило на улице. А вагон его целый день курсировал по улицам.
– Между прочим, он обратил внимание на то, что у всех детей лица грязные, липкие… Это явление и теперь наблюдается, а раньше дети были еще грязнее. Казалось, их обмазали клеем. «Молодой Бэчрэч, стоя на передней площадке вагона, стал размышлять, почему платья и мордочки детей всегда замазаны чем-то липким и как нужно с этим бороться.
– Тщательное наблюдение выяснило, что почти девяносто процентов детей держат в руках леденцы, леденец тает, а ребенок вытирает руки о платье и лицо.
– Вопрос был разрешен, теперь оставалось только найти лекарство. Он стал производить эксперименты. Чуть с ума не сошел. Все было испробовано… Завертывали леденцы в свинцовую бумагу, делали пакетики из картона, но ничто не помогало. Вы сами знаете, что это не достигает цели.
– Наконец Бэчрэч разрешил проблему ночью, во сне. Ему снилось, будто он видит процессию мальчиков и девочек, которые сосут леденцы, прикрепленные к маленьким палочкам… Он видел, как процессия прошла мимо него. Каждый ребенок держал в руке палочку и грыз леденец.
«Проснувшись, он вскочил с постели и тотчас же набросал план… конечно, в самых общих чертах. – Так появилось на свет великое изобретение».
– Ему приснилось, будто они сосут леденцы, насаженные на палочки? – переспросил Майкл Уэбб. – Это очень интересно.
– Да, не правда ли? – отозвался м-р Придделль. – И этот сон его обогатил… Первые свои леденцы он продал сам, стоял с корзинкой на улице… Идея привилась… Да, сэр, привилась буквально по всей стране. В настоящее время в Америке работают восемь фабрик, есть такие фабрики и в других странах. Существует множество всевозможных сортов леденцов. Специальные леденцы, которые тают медленно, для Мексики и других жарких стран… леденцы от кашля… леденец – погремушка… должно быть, вы видели рекламу? «Каждый ребенок может съесть свою погремушку».
«Однажды я зашел к Альфреду в контору, и он познакомил меня со статистическими данными. Трудно поверить, какое огромное количество леденцов выпускается на рынок. Я шутливо показал на карту Соединенных Штатов, висевшую на стене, и заметил: «Леденцовые Штаты Америки». Признаюсь, мне самому эта острота понравилась… так сказать, экспромт. А Альфред быстро повернулся и воскликнул: «Вздор! Это пустяк… Вот мои владения». И он указал на карту земного шара. Наполеоновский жест… Безграничное честолюбие…
– Я бы хотел встретиться с м-ром Бэчрэчем, – сказал Сэмуэль Харлей. – Должно быть, это замечательный человек.
– Я вам дам письмо к нему, – предложил м-р Придделль и благосклонно посмотрел на м-ра Харлея.
– Если вы к нему пойдете, – начал Рэндольф Кипп, который все время молча сидел на траве и прислушивался к разговору, – я вам советую захватить с собой лупу, а то вы рискуете его не заметить.
– Что вы хотите этим сказать! – воскликнул м-р Придделль и густо покраснел.
М-р Придделль, было время, когда я служил у него и, следовательно, имел возможность разглядеть оборотную сторону медали, – пояснил Кипп. – Хотя он и ваш друг, но, пожалуйста, не обижайтесь, если я скажу, что считаю его самым презренным, скаредным и ничтожным человеком на свете.
Все, что было в м-ре Придделле от Рузвельта, всплыло на поверхность.
– Черт возьми! – крикнул он. – Это уже слишком…вы…вы…
Все задвигались. Начали перешептываться. Назревала ссора.
– Подождите, подождите! – воскликнул Кипп. – Вы уже говорили, а теперь дайте мне сказать. «На огромных фабриках м-ра Бэчрэча, выпускающих леденцы и прочие изделия, работают почти исключительно девушки. Сотни этих девушек получают не больше пяти долларов в неделю. Только высоко квалифицированная работница может заработать семь или восемь долларов. Даже с управляющими он обращается, как с собаками, платит им мизерное жалование, внезапно увольняет, руководствуясь своими наполеоновскими капризами.
«Вы мне ничего возразить не можете. Я знаю все, потому что на него работал… Что же касается девушек, служащих на его фабриках, то я сам видел их скудные завтраки, завернутые в газету, их потертые, изношенные платья. На деньги, какие он им платит, они не имеют возможности есть досыта, а он держит великолепных лошадей, наряжает жену.
«Наполеон? Наполеон бледных, голодных девушек… Этот человек спекулирует на голоде так, как другие спекулируют на недвижимом имуществе.
«Да, это Наполеон из низкопробного металла… Мужества у него меньше, чем у мышонка. Он смотрит вам в глаза и лжет, потому, что у него не хватает смелости говорить правду».
М-р Придделль вскочил.
– Это самое гнусное оскорбление, какое мне когда-либо приходилось слышать. Недопустимая…
Его жена подбежала к нему и зажала ему рот рукой.
– Тише, тише, тише, – зашептала она.
Шум привлек внимание тех, кто «накрывали на стол»… Мисс Уэйн, мисс Кольридж, м-р и м-с Бюфорд расстелили на траве скатерть, положили по углам камни и расставляли тарелки. Армия муравьев пыталась отвоевать скатерть, и мисс Уэйн сражалась с ними, когда вспыхнула ссора. Не прошло секунды, как м-с Уэйн уже стояла возле Киппа.
– Ну, Рэнни, Рэнни… пожалуйста… пожалуйста…держите себя в руках, – проговорила она. Последовало напряженное молчание.
М-р Тангрин, изучавший двенадцатый том, «Истории человеческой глупости», понятия не имел о том, что произошло. Молчание его вдохновило, и он прочел вслух:
«Пятнадцати лет Нинон де Ланкло распрощалась с девичьей скромностью и решила отныне вести жизнь веселую. Не внимая трогательным мольбам своей матери, она отдалась капитану Сент-Этьену, который оказался негодяем. Затем безграничное честолюбие побудило ее повести атаку на кардинала Ришелье. Ришелье был в то время уже пожилым человеком и пользовался неограниченной властью. Мечта ее не осуществилась. Великий кардинал был тверд, как алмаз, и не поддался ее чарам.»
– Я бы вас попросил больше со мной не разговаривать, сказал м-р Придделль м-ру Киппу, когда чтец умолк.
– Я и не собираюсь с вами разговаривать отозвался м-р Кипп.
Кажется, будто у озера Бельведерсовая стрелка всегда стоит на пяти часах пополудни. Застыли в раздумье синие воды, неподвижны черные тени деревьев. Здесь тяжело быть одному. Слишком глубоко молчание. Чудится – природа затаила дыхание…замерла… время остановилось. Но когда приходишь сюда с людьми, нет места тяжелым мыслям. Красивым кажется озеро, не замечаешь зловещего его вида, странные предчувствия не овладевают тобой. Присутствие людей… Все становится иным в присутствии людей. Есть в этом что-то непонятное.
3
Мередит Купер спас кусок торта «безе» от эскадрона муравьев и осторожно положил на ладонь. Он намеревался его съесть и размышлял, как к нему подступиться: этот торт очень хрупок, и, если откусить кусок, крошки разлетаются во все стороны.
– Художник Ван Гог, – заметил м-р Тангрин, не заглядывая в книгу, а цитируя наизусть, отрезал себе ухо бритвой и послал его одной леди, как знак любви и преданности. Он едва не истек кровью, а леди не оценила этого дара.
М-р Тангрин обращался ко всей компании, но все были заняты разговором, и это замечание расслышал только м-р Торнтон, сидевший рядом.
– Да, это было очень глупо, отозвался м-р Торнтон. – Я знал одного парня, который лишился пальца на…
– Их двое, – сказал Эрнест Торбэй м-с Уолкер, ослепительной блондинке.
Торбэй недоумевал, почему он до сих пор не обращал внимання на м-с Уолкер; у нее был красивый бюст, и она умела вести разговор… Он решил наверстать потерянное.
– Их двое, – сказал Торбэй. (Черт возьми! Кто ее муж? Он никогда не приезжал в гостиницу.) – Я думала, их гораздо больше, возразила м-с Уолкер. – Есть Теккерей, Толстой, Бальзак, Харди… Она была так возбуждена, что больше ей никто не пришел на ум. Впервые беседовала она с писателем, пользующимся известностью… и в то же время ощущала в нем мужчину.
– Да, – протянул Торбэй. – Те, кого вы назвали, – первоклассные писатели… первоклассные… но эти двое стояли выше всех… Они узрели бога…
– Узрели бога! – как эхо, повторила м-с Уолкер.
Торбэй заглянул в ее круглые голубые глаза и вспомнил женщин, у которых были такие же глаза.
– Как интересно! – сказал м-с Уолкер; другого слова она не могла придумать.
– Сегодня утром вы объявили, что можете в самом непродолжительном времени стать миллионером, обратился Сэмуэль Харлей к Майклу Уэббу. – Кажется, вы добавили: «при условии некоторых разоблачений»… Расскажите-ка нам, в чем тут дело… если это не секрет.
Майкл засмеялся.
– О, нет! Не секрет! Я-законный наследник миддлтоновских миллионов, – провозгласил он. Искоса посмотрел он на Торнтонов. Они его не слышали. М-р Торнтон говорил м-ру Тангрину:
– Да, сэр, этот парень работал на лесопильне, и ему отрезало палец. На следующий день он явился с забинтованной рукой и стал объяснять всем и каждому, как это случилось. Да, сэр, а пока он объяснял и для наглядности показывал другой рукой, ему отхватило еще два пальца…
М-р Тангрин захихикал, а м-р Торнтон ему вторил; обоим это казалось очень забавным.
– Как интересно! – нараспев протянула м-с Уолкер. – Кто же это, м-р Торбэй?
– Это Достоевский и Марсель Пруст, – ответил тот. – Знаете, дорогая моя… вы разрешите мне так вас называть?.. У вас удивительно красивые глаза.
– О! Вы мне говорите комплименты, – сказала м-с Уолкер, очень возбужденная. – Ведь вы этого не думаете… Достоевского я, конечно, знаю, но всегда путаю его с другим русским – этим Горьким… Разве это не один и тот же писатель? Знаете, у русских всегда бывает два или три имени… Это сбивает с толку… А Марсель Пруст?.. Должно быть вы имеете в виду Марселя Прево… Так я произношу его фамилию… Марсель Прево… и, мне кажется, у меня правильное произношение… У него есть прекрасные романы – «Demi-Vièrges» и еще что-то в этом роде.