ь, а над ней солнце в дымке. Подальше в море был виден белый катер, с него ловили угрей. Берт и я уже хотели было сдаться. Но киношники — народ терпеливый, они не отступают ни перед какими трудностями. Мы спустились по шоссе к морю. Наконец-то кинооператор обнаружил кусок безлюдного обрывистого пляжа; глинистый спуск, а под ним жалкая полоса пляжа, узкая и каменистая. Киношники возрадовались; нам понравилось усердие, с каким они устанавливали камеру, их товарищеское обращение друг с другом. Из музея они взяли напрокат греческие доспехи, наколенники, щит, шлем с султаном… Кто-то пододвинул Берту доспехи и сказал:
— А теперь натягивай на себя этот железный лом, малыш.
Берт, бегун, который передал Афинам весть о победе, должен был бежать во всем снаряжении. «Велика была победа! Кто принесет весть о ней в Афины?»
Как жаль, что на съемках не было Лунца! Старику Лунцу, крестному отцу гимнастов, следовало бы присутствовать на этих съемках. У меня сохранилась тетрадь с его записями о марафонском беге, многие из этих записей пригодились мне сейчас. Берт изображал наяву то, о чем до самой смерти грезил старик. Идеал бегуна, гибель в ореоле славы, гибель у цели.
— Пора начинать! — сказал один из киношников.
Внизу на каменистой полоске берега уже стоял Берт в греческих доспехах — в сандалиях, со щитом, с коротким мечом на боку. Художник все предусмотрел, даже доблестный пот, покрывавший чело воина, который только что покинул поле брани. Берт стоял внизу один как перст, вокруг него громоздились гладкие, отшлифованные морем валуны; он смотрел наверх — ждал сигнала начинать. Но на сей раз сигнала так и не последовало. Кто-то из киношников обнаружил на воде красного игрушечного зверя, которого ветер отнес в этот пустынный уголок. Надувного зверя выловили. Наконец Берту подали знак. И он побежал. Он бежал внизу вдоль моря, а его огромная тень скользила по коричневому глинистому откосу. Я слышал, как ударялись друг о друга камешки, которые он отбрасывал ногами, слышал легкое позвякивание щита. Из-под полуопущенных век я видел, как он бежал под размытым, как бы разорванным откосом; его фигура, все уменьшалась, вырисовываясь на фоне моря… И вдруг мне почудилось, что Берт увлек меня куда-то за пределы действительности. Да, да, тот древний грек, наверно, бежал именно так, слегка сгибаясь под тяжестью боевых доспехов и еще больше под тяжестью ответственности — шутка ли, ему поручили передать столь важную весть! Бегун из Марафона! Его напутствовали Терсип или Эвклес, это они приказали его сердцу и легким не щадить себя. Еще одна гора! Сердце, не подведи… легкие… Да, тот древний марафонец бежал так, как бежал Берт, сопровождаемый собственной тенью. А когда тропка оборвалась, только одна эта тень и показывала еще, что он бежит… Я, как сейчас, вижу бегущего по берегу Берта, вижу, как бриз шевелит султан на его шлеме.
Сколько раз ему пришлось повторить пробежку? Уже не помню. Киношники хотели отснять как можно больше кадров, они сняли бегущего Берта снизу, с моря, сняли его сверху, а потом сняли отдельно его тень, которая скользила по песку, по кустам и бирюзовой морской воде, беспрерывно видоизменяясь. Когда она пробегала под острым углом к земле, то казалась длинной, когда распластывалась по морю, — короткой…
На берегу уже появились зеваки. Покинув свои песчаные крепости, они примчались сюда; их интересовало все — и бег Берта, и работа съемочной группы. Некоторые справлялись, когда фильм о марафоне выйдет на экраны. Снизу бег не казался таким впечатляющим. Но вот Берт приблизился, и часть зрителей узнала его. У меня за спиной и рядом в толпе шептали имя Берта. А какой-то тип с ожогами от солнца громко выкрикнул его имя и помахал ему рукой, словно они были закадычными друзьями. Великое дело — популярность! Только тут я понял, что значит быть знаменитостью. Знаменитости приходится мириться с тем, что целый народ обходится с ней за пани-брата. Берт был на пути к этому… Дядя с ожогами протянул ему руку, они с Бертом обменялись рукопожатиями. Берт терпеливо отвечал на все вопросы, выражал сожаление по поводу того, что не может принять приглашения, позировал фотографам-любителям, которые обязательно хотели иметь его карточку «на память» об этом отпуске… И так же, как во время встречи на аэродроме, мне вдруг стало боязно. Слава богу, киношники скоро прекратили съемку, и от сердца у меня отлегло.
— Можешь сбросить эту жесть, малыш! Мы сделали пять дублей.
Они помогли Берту разоблачиться и отвезли нас обратно на пляж в курортный городок. Берт потащил меня за собой. Уже спустились сумерки. Мы шли мимо темных, похожих на разинутые пасти плетеных кресел с тентами, а потом поднялись по песчаной тропинке между соснами к ярко освещенному казино.
— Давай заглянем сюда, старина, — сказал Берт. — Может, сегодня мне привалит счастье. После того как целый день вкалываешь, необходима разрядка. Иначе не будешь в форме. Это как тренировка у Гизе.
У меня не было ни гроша за душой, я вообще не хотел идти, но Берт взял меня под руку и потащил. Мы уже стояли у входа в казино, как вдруг словно из-под земли вырос Матерн, за ним маячил Уве Галлаш с сонной улыбкой на губах. Они появились совершенно неожиданно. Короткое приветствие… Никто не жал друг другу руки, никто не хлопал друг друга по плечу, мы ограничились самыми необходимыми словами.
— Я хотел бы с вами поговорить, Берт.
И мы снова поплелись вниз, во второй раз прошли мимо разинутых, как пасти, плетеных кресел. Такова была воля Матерна, вице-президента общества «Виктория»… Над бухтой разнесся дробный перестук мотора — рыбацкая шлюпка возвращалась домой. В сумерках мерцала кромка пены. Над нашими головами прошумела стая птиц. Наконец-то Матерн остановился. Многозначительно прикрыл глаза, многозначительно оглядел всех нас. И только после этого высказал свою угрозу… Теперь я окончательно понял, что между ними что-то произошло. Я круто повернулся и пошел.
— …вы знаете, мы не мелочны…
Я спустился к самому морю.
— …но вы нам солгали. Не захотели выступать на чемпионате, придумали пустяковый предлог. Вам это, видите ли, ничего не давало…
Я стоял и курил у самой воды, волны лизали мои подошвы.
— Но для кино вы согласны бежать… Стоило им поманить вас пальцем, и вы забыли о своей усталости. А мы узнаем обо всем последними…
Недалеко от берега бесшумно проплыла лодка, с нее доносились звуки музыки.
— …Да, я знаю, вы не получаете гонорара. Можете мне об этом не рассказывать. Я достаточно хорошо информирован обо всем, в том числе и о сумме ваших издержек. Но не в этом суть. Главное, что с «Викторией» вы, видно, не очень-то церемонитесь… Ну что ж, и мы можем перестать церемониться со спортсменом, который…
Я отошел еще дальше, при каждом моем шаге под ногами у меня хлюпала вода.
— …Да, это мы знаем. Можете ничего не говорить. Тем более у вас нет причин удивляться, если мы сочтем нужным сделать соответствующие выводы… Добрый вечер.
Я быстро повернулся и увидел спину удалявшегося Матерна, увидел спину Уве Галлаша. Они шли по направлению к машине. Секунду Берт стоял неподвижно, ошеломленный, потом он что-то крикнул им вдогонку и быстрым шагом пошел вслед за Матерном и Галлашем, у машины Матерна он нагнал их. Теперь Берт знал себе цену. Победы, встречи, которые ему устраивали, известность, которую он приобрел… Нет, его цена выше, чем думают эти молодчики… Он чувствовал себя совсем иначе, чем в ту пору, когда работал на вонючей фабрике и выступал за «Львов гавани»… Он знал, что человек с таким именем, как он, не обязан выслушивать оскорбления. Голос его звучал уверенно; отвечая им, он был полон чувства собственного достоинства.
— Подумайте, чего стоит ваше общество без меня! Кто бы стал говорить о «Виктории», если бы я не выступал за вас? Быть может, люди говорили бы о ваших празднествах, но уж никак не о ваших спортивных достижениях. Известность вам принесли мои рекорды. Ваша известность добыта мною. Широкая публика знает не вас, а меня. И она делает ставку на меня. Да, один раз я бежал не для вас. Ну и что же! Можно подумать, будто я совершил бог знает какое преступление. В чем я, собственно, провинился? Меня попросили сняться в кино, и я бежал перед кинокамерой. Но бежать перед кинокамерой куда легче, нежели выступать на соревнованиях. Пора бы вам это усвоить. А если вы это еще не усвоили, то пожалуйста… Можете делать выводы. Но и я считаю себя вправе сделать свои выводы. После возвращения из Америки у меня было много предложений. Возможно, я выберу время и внимательно рассмотрю эти предложения. Добрый вечер.
Дверцы машины захлопнулись. Берт подозвал меня к себе, голос его звучал спокойно.
— Теперь в самый раз поиграть, старина. Лучшая разрядка.
В этот вечер он и впрямь «поиграл». Он был вообще единственным, кто играл по-настоящему. Все остальные посетители казино — по-моему, это были сплошь мелкие торговые служащие или секретари, мечтавшие поправить свое финансовое положение с помощью двухмарковых фишек, — все остальные бодро ставили на черное или на красное; мысленно они уже отнимали от будущего выигрыша стоимость проезда, проигрыш они вообще не принимали в расчет… Но Берт играл по-настоящему. Каждый раз он ставил на «зеро» и проигрывал. Он поставил на «зеро» четырнадцать раз подряд. Во время игры он не сказал ни единого слова. Я поместился напротив него, видел как он проигрывает. И, не выдержав, посоветовал ему поставить на трансверсаль[2]. Но Берт опять поставил на «зеро» и проиграл. По виду никто не принял бы его за азартного игрока. Если бы киношники решили снять фильм о рулетке, они не взяли бы Берта на главную роль; главную роль у них сыграл бы актер с блуждающим взглядом и иссохшим лицом, с тонкими, нервными пальцами, человек, который курит сигарету за сигаретой. Правда, таких игроков, по-моему, не существует в природе, во всяком случае, их не существовало в этом казино, где фортуна повернулась лицом к демократии. Да, Берт не производил впечатления настоящего игрока. Но потом, когда я увидел, что множество господ очень вежливо, хотя и ненавязчиво кланяются Берту, я понял, что Берт был завсегдатаем казино, так сказать, их постоянным клиентом. А к постоянным клиентам здесь были чрезвычайно внимательны, как, впрочем, и во всех других заведениях, где успех предприятия зависит именно от таких постоянных клиентов… После того как Берт проигрался в пух и прах, поставив все свои деньги на «зеро», он опять заговорил со мной. Но я, увы, не мог ему ничем помочь, у меня не оказалось даже двадцати марок. Я не знал точно, сколько он просадил, решив «поиграть» в тот вечер, но уверен, что он оставил в казино не менее половины своего месячного жалования. Не менее…