Оказалось, что ревизор обнаружил какую-то недостачу. Так Альф, по крайней мере, слышал. Вот почему они на всякий случай отстранили Берта от дел. Впрочем, они уже выяснили, что недостача пустяковая; просто бухгалтерские книги велись не очень аккуратно. Никакой выгоды Берт из этого не извлек.
— Что они, собственно, хотят от Берта? — недоумевал Альф. — Никто не сделал для «Виктории» столько, сколько сделал Берт. Благодаря ему «Виктория» получила известность, благодаря ему о ней заговорили. В этом он им потрафил. Боссы «Виктории» отнюдь не возражают против того, чтобы Берт выполнял свои обязательства и впредь. Они возражают против другого — не хотят за это платить. Удивительная история! Когда правление отчисляет суммы для себя, боссы подписывают ведомости с закрытыми глазами, но когда это делают для какого-нибудь спортсмена, они смотрят на него как на завзятого мошенника. Можно подумать, что правила для спортсменов-непрофессионалов написаны серной кислотой. Наши боссы не хотят к ним прикасаться. У них только одна мысль — как бы не обжечь себе пальцы… Я знаю, что Берт хотел покрыть недостачу из собственного кармана. Но боссы не согласились. Подождем, что будет дальше.
Альф снова сокрушенно покачал головой, словно хотел меня успокоить. Потом поднял глаза и улыбнулся. Я понял, что он мне все выложил, больше он ничего не знал. И в то же время я чувствовал — произошло еще какое-то событие, а может быть, не произошло, а только произойдет. История с магазином была всего лишь прелюдией. Я спросил Альфа, где Берт. Дома его уже не было. Еще до обеда он уехал на озеро. Тогда я спросил, скоро ли он вернется?
— Он вернется сегодня вечером. В цирке у тигрицы родились малыши, Берт должен окрестить их. Ведь сегодня суббота… Да?
Я молчал. И Альф ощутил в моем молчании недовольство. Он понял, что я осуждаю Берта. Так явственно понял, что счел своим долгом сказать несколько слов в его защиту.
— Ты вообще здесь не судья. Когда человек приобретает такую известность, как Берт, он не может сидеть взаперти, ему необходимо присутствовать на всяких церемониях, так же необходимо, как, например, стричься. Человек, у которого такое имя, как у Берта, уже не принадлежит себе, он должен считаться с окружающими, у него появляются определенные обязанности… Давай сходим в цирк и посмотрим, как он будет крестить тигрят.
Как сейчас, вижу Альфа, его красивое неинтеллигентное лицо. Мы выпили кофе, потом пошли в кино, а вечером отправились в цирк.
Черная, мокрая, отяжелевшая от дождя крыша цирка Шапито провисла; повсюду виднелись мокрые пальто и блестящие дождевики; теплые испарения поднимались кверху, остро пахло опилками и аммиаком… Клоун с синими, озябшими руками продавал программки, в проходе маячила белокурая большеротая капельдинерша. Оркестр играл марш, он без конца наяривал марши. Оркестранты были одеты в тесные зашнурованные униформы с золотыми позументами — их набирали всего только на одну неделю… В тот вечер публика так и не заполнила шатер цирка. Дешевые места в верхних ярусах пустовали. Уже после первого номера я почувствовал тоску, привычную гложущую тоску… Так было со мной в цирке всегда. Вымученные шутки клоунов, которые орали друг на друга, стоя на арене; вялые фокусы дрессированного льва, заученное изящество велофигуристки, еще совсем ребенка. А главное, главное, эта натужная спешка, это наигранное веселье. Каждый раз я испытывал в цирке неприятное чувство удивления и невольную грусть. Мы с Альфом нетерпеливо ждали антракта, ждали Берта, этих самых крестин новорожденных тигрят… Наконец-то антракт наступил. Альф подтолкнул меня. Служители в униформе уже готовились раздвинуть занавес главного входа. А вот и Берт. Рядом с пим в блестящем фраке шел директор цирка, его держала под руку цветущая девушка с длинными волосами.
— Марион, — сказал Альф. — Королева красоты, избранная этой осенью. Она будет крестить второго тигренка.
Луч прожектора осветил всех трех и неотступно следовал за ними, пока они шли к середине арены. Директор цирка сделал знак, служитель в униформе побежал и принес мегафон; потом директор обвел взглядом зрителей и подождал, пока наступит тишина; только после этого он представил обоих восприемников. Имя Марион Климшат было встречено аплодисментами, при имени Берта публика зааплодировала еще громче. В петлице у Берта красовалась гвоздика, точно так же, как в петлице у директора; зрителям он дружески кивнул, словно они были его старые знакомые… Помню, как его представлял директор:
— А теперь я познакомлю вас со вторым восприемником. Впрочем, и его мне не надо представлять. Все мы знаем Берта Бухнера, прославленного чемпиона гаревой дорожки, на которого мы так уповаем в преддверии Олимпийских игр. Итак, красота и быстрота…
Марион Климшат была в лучезарном настроении; переминаясь с ноги на ногу, она неопределенно улыбалась… В конце концов на арене появилась серебряная купель, и два служителя в униформе внесли новорожденных; директор бодро открыл две бутылки шампанского, бодро разлил шампанское по бокалам; тигрята, наморщив носы, смотрели на мир с глубоким недоверием; служители бережно прижимали их к расшитым униформам, тигрята демонстрировали свои пузики, покрытые мягким пухом… Директор обратился к Берту, предлагая ему окрестить тигренка. Берт опустил палец в бокал с шампанским и стряхнул несколько капель на помятую мордочку тигренка, после чего мохнатый клубочек чихнул, фыркнул и недовольно отвернулся, прижав уши к затылку.
— Отныне, — громко возвестил директор, — этого тигра будут звать Берт!
Зрители захлопали в ладоши: ведь и они присутствовали при сем знаменательном событии. Фрейлейн Климшат, окрестившая второго тигренка, также удостоилась аплодисментов.
— Отныне этого тигра будут звать Марион!
Откуда ни возьмись набежали фотографы и стали снимать улыбающихся крестных и крестников. По просьбе фотографов всю церемонию повторили сначала, бокалы снова подняли, только после этого фотографы успокоились. Оркестранты, которых нанимали всего на неделю, грянули марш. Зрители начали отбивать такт ладонями, и вся группа в такт маршу, в такт аплодисментам прошествовала по арене. Первыми шли служители, бережно прижимая тигрят, которые носили теперь имена знаменитостей… Марион и Борт, красота и быстрота… Мне повезло, я присутствовал при этом. Ведь главное в жизни — присутствовать на всяких церемониях. Это так же необходимо, как стрижка и бритье… Вокруг Берта образовалась давка, после представления он давал автографы. Прислонившись спиной к брезентовой стене цирка, Берт быстро расписывался в многочисленных тетрадях, блокнотах и карманных календарях, которые протягивали ему со всех сторон. Получив его роспись, люди нетерпеливо проталкивались сквозь толпу, шли в какой-нибудь укромный уголок и там с некоторой недоверчивостью и удивлением снова раскрывали блокнот или записную книжку и читали имя Берта, словно никак не могли поверить собственному счастью. Можно было подумать, что они заполучили Берта себе в родственники… Не прекращая писать, Берт кивнул мне. Добраться до него не было никакой возможности. А после того как толпа схлынула, директор цирка пригласил восприемников в ресторан. Берту пришлось остаться: он ведь должен был присутствовать.
Я пошел домой и всю дорогу думал о снах, которые преследовали Берта. Он сам рассказывал мне об этих снах… Берт без конца видел во сне бегство, черный от преследователей горизонт, ему казалось, что он хоть и бежал, но не мог сдвинуться с места; какое-то невидимое препятствие не давало ему скрыться из глаз врагов, он спотыкался, ему не хватало воздуха. Вдалеке уже раздавались крики, выстрелы, яростный собачий лай. Потом преследователи замолкали, ибо им казалось — беглец уже у них в руках. Эти темные трагические сны повторялись из ночи в ночь. Берту спилось, что ноги больше не держат его, что легкие и сердце отказали ему на полпути… В снах этих была своя последовательность, своя логика. Та самая последовательность, которой подчинялась и жизнь Берта. Берт убегал от всех, но не мог убежать от себя. Он был самым опасным соперником себе самому. И этого соперника он не мог обойти ни за какие силы мира.
В год Олимпийских игр я уже многое предчувствовал. Я понимал, что Берт достиг той точки, после которой следует ждать неминуемых сюрпризов. Поэтому, когда «черное» воскресенье настало, я поразился и испугался гораздо меньше, чем все остальные. Ох уж это воскресенье! В тот день проходили соревнования по легкой атлетике ФРГ — Венгрия. Сидя на трибуне, я махнул Берту рукой еще перед тем, как он вышел на старт. Но вдруг заметил, что мне чего-то недостает. Я не обнаружил в себе былой уверенности в его победе. Я уже не верил в Берта столь безусловно, не верил в непреложность его победы. Внутренне я противился этому, но что-то разлетелось в прах… Вот как все это произошло: я глядел на Берта, который, согнувшись, стоял на стартовой черте, и вдруг меня охватила полная растерянность. Дело в том, что на этот раз я не знал, придет ли Берт первым. Рядом с Бертом я увидел Шилвази, чемпиона Венгрии, бегуна с волосатой грудью, с длинными болтающимися руками, с длинными ногами; от европейского рекорда Берта его отделяла всего лишь секунда. Шилвази находился в отличной форме. Соревнования ФРГ — Венгрия были последней пробой перед Олимпийскими играми… Стадион замер, ощутив те же сомнения, что и я. Неужели и другие зрители потеряли уверенность в Берте? Да нет же! Нет! Как только старт был дан и Берт повел бег, публика начала подбадривать своего любимца криками, на некоторых трибунах люди хором скандировали его имя. Да, они все еще верили в Берта. Но Шилвази и Дорн шли с ним почти вровень. Берту не удалось оторваться от них, во всяком случае, не удалось до последнего круга. Тут он увеличил темп и добился преимущества метров в восемь, в десять. Это преимущество Берт удерживал до той поры, пока спортсмены не вышли на финишную прямую. Забег, по всей видимости, должен был кончиться тем же, что и все другие забеги, в которых участвовал Берт в последние годы. Многие зрители сочли, что с них свалился последний груз неуверенности, мысленно они уже видели Берта разрывающим финишную ленточку, как вдруг Шилвази сделал последний рывок, хотя никто не верил, что он еще способен прибавить темп. Я и сам не ожидал от него ничего подобного. Да, это был поразительный рывок! Длинные руки Шилвази болтались, он согнулся и оскалил зубы — Шилвази походил теперь на разъяренного шимпанзе, казалось, его подгоняла мысль о мести или о смерти. Трибуны бушевали. Он отвоевывал у Берта метр за метром, движения его были дики, он загребал руками воздух; вот он нагнал Берта еще на три метра, еще на метр, пошел с ним вровень; теперь они бежали рядом… Финиш! К финишу они пришли одновременно. Стадион в страхе замер, потом в репродукторах раздался легкий треск, и диктор сообщил результаты соревнований: Берт и Шилвази показали одинаковое время, забег не выявил победителя…