Мама была в панике, я приехала из Беркли, чтобы побыть с ней те двадцать четыре часа, пока отец добирался до дома. Все мы, включая Мэтью, отправились встречать его в аэропорт. Когда папа вышел из дверей таможни, он был бледнее обычного, но при этом сиял широченной улыбкой. Мы отправились прямиком домой и закатили настоящий пир: омлет с колбасой, приправленный тмином и чили, которые он не забыл купить в Тель-Авиве перед самым вылетом.
– Ты испугался? – допытывались мы. – О чём ты думал, когда сидел в бомбоубежище?
Отец был несколько озадачен нашими вопросами.
– Честно говоря, не помню, – ответил он. – То есть наверняка испугался – а кто бы не испугался? Была суматоха, в отеле все говорили на разных языках, и никто не мог мне толком объяснить, куда идти. Зато в бомбоубежище я познакомился с одним стариком, он раньше выращивал на ферме гранаты. Он не знал ни слова по-английски, но там оказались люди, которые помогли с переводом. Так вот, этот старик рассказал, что приехал на север, чтобы поприветствовать рождение своего пятнадцатого правнука! Ему восемьдесят шесть лет, у него шестеро детей и двадцать три внука. Я ему сказал: ребёнок, который родится под обстрелом, вырастет настоящим воином. А он забавно помотал головой и ответил: «Дети приносят счастье, дети приносят несчастье». – «Хотелось бы и мне иметь столько потомков, чтобы позволить себе подобную философию», – сказал я ему. А он ответил: «Бог посылает человеку погоду по его потребностям».
Скорость, с которой наш жизненный опыт превращается в воспоминания, получает особое значение, если принять во внимание, что ожидание будущего счастья основаны не на подлинном опыте, а на воспоминании о нём. Открыв для себя секрет личного счастья, отец проецирует свои воспоминания на будущее и ожидает, что его дети, то есть Мэтью и я, сумеют использовать его опыт для достижения схожих результатов. Любой другой путь к счастью он отвергает как глупость.
Впоследствии он сосредоточился на идее, что мне и Мэтью следует найти постоянных партнёров и вступить в брак. Я годами пыталась внушить ему, что брак нужен далеко не всем и что моё обсессивно-компульсивное расстройство, пусть и слабо выраженное, возбраняет мне даже думать о детях. Он отвечал, что всё понимает, и, однако же, продолжал знакомить меня с пригодными для брака холостяками и осыпал меня фотографиями внуков своих друзей. Точно так же отцу кажется, что стоит только Мэтью жениться, как в своё время поступил он сам, и сознание ответственности за семью рано или поздно выведет его на верный путь.
Вопрос только в том, что случится, если мы с Мэтью уклонимся от выполнения этого прекрасного плана: понесёт ли тогда отцовское счастье непоправимую утрату или его способность к радости победит и сумеет превратить наши неудачи в приятные воспоминания? Мне скоро исполнится тридцать пять, и мама то и дело напоминает, что время уходит и мой долг перед ней и отцом – «сделать их счастливыми».
– Мы потратили лучшие годы своей жизни на то, чтобы вырастить тебя и Мэтью, а теперь ваша очередь позаботиться о нашем будущем, подарить нам внуков.
Подобная риторика свидетельствует о том, что у мамы нет собственного источника счастья, который позволил бы ей оставаться независимой от внешних факторов: присутствия рядом отца, нашего с Мэтью поведения, диеты, физических упражнений, погоды и лекарств.
Другое дело папа. По всем трём главным философским критериям он – безусловно счастливый человек. Я пытаюсь представить его на следующий день после того, как окончательно объявлю ему, что не собираюсь выходить замуж и рожать детей, или когда Мэтью бросит свою солидную работу и снова займётся пением, – я ведь знаю, что брат пробовал попасть на телепроект «Америка ищет таланты». Что же тогда будет делать отец?
Разумеется, на следующий день он встанет так же рано, как и всегда, польёт в саду розмарин, шалфей и лаванду, а также бугенвиллею, абрикосовые и вишнёвые деревья. После чего наденет ветровку и сходит в кафе за бейглом. Приветливо поболтает с соседом о погоде, а потом поедет на работу. Ничего особенно в его жизни не изменится, и впечатления от её течения будут такими же приятными, как и раньше. Возможно, даже более приятными – если день окажется солнечным, а из раскрытого соседского окна донесётся несколько тактов музыки, которая напомнит ему о чём-то отрадном.
Если бы мне довелось послать отцу любой из десятка опросных листов, которые я разрабатываю как часть своей диссертации, он вернулся бы с высшими отметками, выражающими удовлетворение по всем пунктам. Я абсолютно уверена в этом, как уверена и в том, что мы с Мэтью разочаровываем его, что наша неспособность воспринимать жизнь так же, как он, омрачает ему каждодневную радость существования. Каким же образом точно измерить уровень счастья, которое испытывает мой отец? Это и есть главная задача, которую призвана решить моя диссертация. План первой главы и аннотированная библиография прилагаются к данному обоснованию её темы.
Три потери (Пер. А. Степанова)
Если принять во внимание тот жуткий хаос, в котором жила джазовая певица Жанна… Каждый день эти чёртовы концерты, а потом Сид садится пить бурбон со всяким, кто только похвалит его игру на синтезаторе, а потом на рассвете приходится умолять его ехать домой, да и что это за дом, одно название – в двух шагах от Чайна-тауна, квартира-студия на седьмом этаже, и раковина только одна, хочешь – мойся сам, хочешь – мой посуду, а когда она выгнала Сида, к ней двинулись один за другим одинокие мужики в поисках заботы и любви, и как же они все кряхтели, как отдувались, поднимаясь наверх, как, запыхавшись, валились на диван и хватались за бока от усталости… Если принять во внимание всё это, а также учесть и то, что Жанна всё-таки ухитрилась стать успешной певицей – записывала диски, летом ездила на гастроли и ещё выкраивала недельку, чтобы заехать к маме в город Сиракузы, в штате Нью-Йорк, – в общем, если принять всё это во внимание, остаётся только удивляться: да как она вообще держалась?
Однажды летом, когда Жанна возвращалась в Нью-Йорк с концерта в Калифорнии, у неё случились три потери кряду. Во-первых, она потеряла ребёнка. По крайней мере, сама она думала о нём как о ребёнке, девочке, хотя на девятой неделе беременности она считалась ещё эмбрионом. Во-вторых, в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке, когда она была уже почти дома, у неё украли гавайскую гитару, с которой Жанна выступала после ухода Сида. И наконец, в-третьих, прямо в самолёте, во время полёта, куда-то подевалось кольцо, которое она носила на большом пальце. Жанна сидела в кресле, слушала айпод, пытаясь найти успокоение в музыке между походами в туалет, и вдруг заметила, что кольца нет. Колечко было простое, серебряное, безделушка, которую Сид как-то подобрал, когда они прогуливались в Атлантик-Сити. Подобрал в буквальном смысле: поднял с земли и надел ей на палец. Не обращая внимания на участливые взгляды пассажиров, Жанна обследовала проход, порылась между подушками кресла и вымела из-под него все конфетные обёртки и пакетики от наушников.
– Чёрт бы его побрал, – бормотала она про себя. – Чёрт бы побрал этого Сида.
Снова сильный приступ – у неё из глаз хлынули слёзы, и Жанна буквально упала на четвереньки. Подошла стюардесса и с приторно-заботливым выражением лица помогла ей сесть в кресло.
– В следующий раз, если будете чувствовать себя так плохо, лучше отложите полёт, – посоветовала она.
Позднее врач объяснит Жанне, что она всё равно никак не смогла бы предотвратить выкидыш. Скорее всего, отторжение произошло оттого, что с эмбрионом было не всё в порядке. Неправильное число хромосом, генетический дефект. Клетки делились, умножались, а потом перестали. Случается со многими. В самолёте у Жанны началось сильное кровотечение, во время спазмов она кусала от боли губы и сжимала кулаки, но слёзы все равно лились из глаз. Раньше она не могла решить, говорить или нет Сиду о своей беременности, а теперь уже и не о чем было говорить. Сид болтался рядом с ней больше десяти лет, каждый вечер напивался и постоянно перекладывал на неё ответственность, – разумеется, она превратилась в настоящую ведьму. А может, кольцо слетело с пальца, когда она, скорчившись, устраивалась в крошечном туалете самолёта? Она поискала кольцо даже в своих выделениях, но ничего в тёмной воде с кровяными сгустками не разглядела.
Когда самолёт приземлился в аэропорту Кеннеди и Жанна прошла в здание аэровокзала, начались новые спазмы, и кровотечение заставило её снова запереться в туалете. Её тело словно разрывалось изнутри, а когда становилось легче, она не могла решить, что ей причиняет боль – утрата кольца или ребёнка? Она убрала за собой, подтянула брюки и вышла вымыть руки. Тут и обнаружилось, что кто-то увёл гитару. Она её оставила вместе с сумочкой возле раковины, под сушилкой для рук. Сумочка лежала на месте, а гавайской гитары в чёрном футляре не было. Эта гитара – единственная вещь, которую Жанна купила себе после расставания с Сидом. Ей вспомнился Сид, каким он был, когда они только встретились в Атлантик-Сити. Тогда после концерта он повёл её на пляж и бросал пригоршнями песок в звёзды и твердил, что любит её. Жанна постояла немного возле раковины, глядя на свои руки: если смотреть в зеркало, то видишь сразу четыре руки – крупные кисти с длинными мозолистыми пальцами и красными костяшками, а вот след на большом пальце – там, где было кольцо. Жанна вымыла лицо, забрала сумочку и вышла навстречу душному нью-йоркскому вечеру ловить такси. Сегодня предстояло дать ещё один концерт. Надо продержаться хотя бы вечер.
Тевтонский рыцарь (Пер. М. Платовой)
Всевышний наведался в Центр семейной истории в тот июньский вечер во вторник, когда дежурства Пегги и Уинстона случайно совпали. Слонялся по павильону, расположенному позади парковки возле церкви Иисуса Христа Святых последних дней, и подслушивал их разговор из затенённых углов полупустого помещения.
Весь учебный год Уинстон был поглощён делами внуков и записывался на дежурства в Центре только в утренние часы – сегодня он впервые оказался здесь вечером. Больше двух лет прошло с тех пор, как Уинстон, выйдя на пенсию, поселился рядом с Центром, за это время они с Пегги успели заметить друг д