– А давайте сегодня закроем Центр пораньше? – сказала Пегги и почувствовала, как её сердце замерло, пропустило один удар и снова пошло. У неё даже мелькнуло желание сжать левое запястье и измерить пульс.
– Я сегодня ответил на 109 электронных писем. Не так уж мало для одного вечера, – быстро подсчитал Уинстон. Вопрос Пегги был очень похож на предложение. – Что вы имеете в виду? – осторожно спросил он.
– «Хол Фудс»[10] ещё открыт, вы могли бы купить сэндвич или салат, у них замечательные салаты. Хотя, это, конечно, опасное место. На днях я отправилась туда купить хлеба, а там была распродажа свежей клубники. В конце концов я вышла с двухкиллограммовой коробкой клубники, – и что я теперь буду с ней делать?
– А что вы собираетесь делать? Я имею в виду – сегодня вечером? Хотите пообедаем вместе? – спросил Уинстон.
Оба не отрывали глаз от экранов своих компьютеров, как будто опасались встретиться взглядами и разглядеть что-то неодобрительное в свой адрес.
У Пегги даже запястья зачесались от волнения. Это окончательно напугало её. С трудом скрывая панику, Пегги выключила ноутбук, собрала стопку бумаг – как много работы осталось недоделанной!
– Да я не знаю. Вообще-то у меня дома есть бутерброд, – неуверенно проговорила она, и в этот момент… Всевышний тихо выскользнул из здания и комната опять погрузилась в тишину.
На этот раз тишина была мирная и уютная, она позволила Пегги и Уинстону прийти в себя и успокоить дыхание. Сквозь тонкие, как бумага, стены библиотеки послышался шум автомобиля, покидающего церковную парковку. Уинстон снова почувствовал, что у него урчит в животе, его охватила неожиданная слабость. Обычно он старался питаться регулярно – давненько же он не пропускал ужин. Пегги вспомнила, что собиралась позвонить дочери; она любила делать это из Центра. Дочь жила в Нью-Йорке, в трёх часовых поясах отсюда, и сейчас звонить было уже поздно.
– Скажем нашему посетителю, что мы хотим закрыться в девять? – спросил Уинстон.
– Да-да, только сделайте это вы. Мне как-то неловко.
– Я тоже стесняюсь. – Уинстон удручённо вздохнул, но однако же поднялся со стула. Он подбоченился и потянулся, разминая затёкшие ноги. – Как необходимо человеку движение!
Пегги тоже встала и, следуя его примеру, потянулась. Потом нагибаясь, попыталась коснуться пальцев ног. Вместе они обошли копировальную машину.
– Центр закрывается через пятнадцать минут, пожалуйста, заканчивайте! – громко, чересчур громко объявил Уинстон у входа в зону чтения микрофильмов.
Он хотел было объявить часы работы на завтра, но остановился на середине фразы, потому что и он, и Пегги увидели, что все аппараты выключены, рулоны микрофильмов убраны, а закуток стоит пустым, как будто там никогда никого и не было.
Журналистская карьера (Пер. А. Нитченко)
«Оклендская пчела» поменяла формат и теперь становилась почти полностью виртуальной. Отправляясь на встречу с главным редактором Энджи терялась в догадках, что с ней будет: уволят ли её с должности внештатного сотрудника или, наоборот, наймут на полный рабочий день, а если наймут, то чем обернётся новая работа: благом или наказанием?
Главный редактор – невысокий, подвижный мужчина лет пятидесяти провёл Энджи в крохотный кабинет и сразу приступил к делу.
– Мы ценим ваше умение быстро работать, – начал он и замолчал, давая Энджи возможность выразить благодарность за оказанное ей доверие, что она и постаралась сделать как можно более красноречиво, не чураясь и лести. Уразумев, что её не уволили, как большинство сотрудников «Пчелы», Энджи испытала поистине тёплое чувство к этому человеку, своего рода подвижнику: сколько же мужества и воли требовалось на то, чтобы бесконечно выпрашивать спонсорскую помощь и клянчить взаймы во имя преображения допотопной издыхающей газеты в качественное онлайн-издание!
Выслушав благодарность, редактор кивнул и приступил к описанию обязанностей штатного сотрудника. Теперь ежедневно от неё ожидалось как минимум четыре поста на темы музыки, кино и культуры, плюс четыре репоста с комментариями по текущим событиям; раз в неделю четыре статьи объёмом не менее восьмисот слов, публицистическая колонка, три слайд-шоу или списков ссылок по категориям; и один раз в две недели развёрнутый очерк.
– И к сожалению, пока мы не в состоянии увеличить вам почасовую оплату.
– Спасибо, – сказала Энджи. – Я вам так благодарна за то, что вы даёте мне возможность профессионального роста.
Про себя она попыталась подсчитать, на какое количество часов только что подписалась, – при той ставке, что платили в «Пчеле», в окрестностях Сан-Франциско не прожить – но вслух из неё почти непроизвольно лилось:
– А вам не приходила в голову идея живого блога? Так многие делают, я могла бы посылать материал прямо с места событий, из галерей и концертных залов. Фото, аудиозаписи, подслушанные разговоры и всё в таком роде. – Какой-то злой дух дёргал её за язык.
«Всё же свалится на мою голову, – думала она, – с чего я так стараюсь? Меня уже приняли!» Но слова вырывались сами собой.
Редактор пожимал ей руку, а лицо его складывалось в нечто среднее между улыбкой и оскалом. «Намерения у тебя хорошие, – казалось, говорила эта ухмылка, – посмотрим, что время покажет. Множество голодных выскочек побывало здесь до тебя, – Энджи так и читала его мысли, – а только большинство из них не добежало до финиша!»
Вечером Энджи устроила себе праздник с гамбургером и молочным коктейлем. Притащила еду домой и, оторвавшись на полчаса от всех экранов, съела, уставившись в книжку. Компьютер выключен, телефон обеззвучен, она пережёвывала каждый кусочек по тридцать раз, пытаясь поймать, наконец, ощущение полной удовлетворённости. К тридцати трём годам у Энджи за плечами было две степени бакалавра, две магистерские, заброшенная диссертация и до этого вечера глубочайшее убеждение, что одной жизни недостаточно для того, чтобы воплотить весь свой потенциал или хотя бы оплатить все учебные займы. И вот она – полноценный журналист, слова которого будет читать обещанные сто тысяч посетителей сайта в месяц. Если, конечно, газета выживет в новой своей реинкарнации. Казалось, Эджи было, чем гордиться, а между тем буквы книжки прыгали перед глазами и никак не складывались во фразы.
Вспоминался напряжённый разговор с отцом три года назад, когда она собралась бросить диссертацию по риторике ради годичного магистерского курса по журналистике.
– Почему ты не можешь выбрать себе дело и целеустремлённо продвигаться вперёд? Боюсь, у тебя слишком короткое дыхание, – бросил он жёстко и отстранённо.
И до сих пор его предсказание сбывалось. Последние два года, после окончания курса, ей с трудом приходилось сводить концы с концами, работая посменно в баре пятизвёздочного отеля, триста долларов в не очень удачную ночную смену в баре – ровно столько ей платили за двадцать часов работы в «Пчеле».
Энджи хотелось предъявить отцу официальное письмо найма: вот так вот, а ты сомневался. Нет смысла выбирать карьеру, в которой нет вызова, испытания. В аспирантуру по риторике её занесло по инерции, а выбор журналистики был чуть ли не первым самостоятельным решением. В журналистике каждый сюжет может обернуться жизненно важным; статьи о культуре апеллируют к её знанию истории, языков, литературы и философии. Впрочем, Энджи подозревала, что отец найдёт что возразить против выбранной ею профессии. Поверхностно! Плоско! Ты обращаешься к неразборчивой публике, а могла бы заниматься интеллектуальной деятельностью.
И почему всегда так: то пусто, то густо. На следующий день, в субботу, после того как она выложила на сайт «Пчелы» фотографии с первого акта балета, а потом в баре шесть часов подряд смешивала коктейли (пока что её финансы не позволяли Энджи бросить работу в баре), пришло письмо от её бывшего научного руководителя с кафедры риторики. Заболел коллега и не сможет вести занятия в двух группах. Не согласится ли Энджи, одна из самых способных его аспирантов, в особенности среди тех, кто до сих пор живёт неподалёку, заменить его на остаток семестра? Он намекал, что кафедре нужен новый преподаватель – у Энджи ещё нет степени, но, если она проявит себя как командный игрок и выручит его, можно надеяться на специальное разрешение.
Сомнения вновь нахлынули на неё. Чуть хмельная от виски, выпитого в конце смены с коллегой, сидя на кровати в пижаме с компьютером на коленях, она долго вглядывалась в сообщение, на экране, а её руки с голубыми прожилками, с умными лёгкими пальцами распластались над клавиатурой и легонько подрагивали от непроизвольного напряжения мышц.
Ей представлялся длинный коридор и арочные двери аудиторий, где вокруг классных досок веером расставлены столы, где всё пропахло грифельной пылью и цветочным запахом моющих средств, – детские мечты об университете, навеянные ещё рассказами родителей-преподавателей. Сердце сжималось от печали: хотя она и отказалась от защиты диссертации, но не потеряла любовь к ученичеству. И вот теперь в ней нуждаются, её хотят видеть. Как можно ответить нет?
Она поднялась с кровати. Из окна кухни можно было увидеть кусочек расцвеченного огнями города по другую сторону залива. В воскресенье днём она идёт на фестивальный концерт, ближе к вечеру – открытие выставки. Понедельник – первый полный рабочий день в «Пчеле».
Жаль, на воскресенье не запланировано никакого свидания – ничего, кроме работы. Надо бы позвонить маме, но мешает трёхчасовая разница во времени. Мама, скорее всего, только усложнила бы ситуацию. Энджи, казалось, уже слышала её голос, такой энергичный и звучный: «Почему бы тебе не совместить и то и другое? Кто знает, может, ты снова вдохновишься писать диссертацию? У тебя голова просто устроена для научной работы, надо только сосредоточиться». Диссертация была заветной мечтой родителей.
Со всех сторон её маленькой квартирки сверху вниз на неё смотрели книги. Они возвышались на полке сбоку от кровати, на письменном столе, на кухонном столе и стульях; во всех углах и закоулках высились кипы журналов. Энджи надела спортивные шорты и кроссовки и выскочила наружу в предзакатную тишину, пробежаться вдоль Оклендского порта. Вернувшись, она уже не думала ни о чём, кроме бутерброда с арахисовым маслом и постели.