в ногах рюкзак, выпрямился и опустил руку мне на плечо. Я попыталась вывернуться, но он не отставал. От его лица и одежды так разило спиртным, что нестерпимо захотелось глотнуть вина, только бы перебить его запах.
– Всех иностранцев, которые приезжают на Украину, вывозят в Крым, на местные курорты, – хвастался водитель. – Сам президент Соединённых Штатов бывал на этой горе! Начальство даже деньги отыскало на новую дорогу – единственное, на что оно раскошелилось – старая в дождь становилась совсем непроходимой. Все продукты приходилось из Ялты по тропе на собственных спинах поднимать.
– Так, значит, пешеходная тропа существует! – обрадовался Гога. – Я же помню, что была!
Как я ни крутилась, его рука чугунным ошейником повисла у меня на плечах. Я вывернулась, ухватила её обеими руками и оттолкнула от себя, на это Гога усмехнулся и погрозил толстым пальцем перед моим носом, ну, дескать, погоди…
Подъём к вершине занял пятнадцать минут. Перед самым плато лес поредел и исчез окончательно. В дальнем свете фар, нависая над самой землёй и мешаясь с темнотой ночи, клубился туман; воздух казался густым и текучим, звёзды исчезли, жизнь обнаруживалась только в пределах пятен от фонарей, всё остальное скрывалось за завесой мглы. Миновали скопление тёмных сарайчиков и закрытых на ночь придорожных лавок; по обеим сторонам шоссе ютились машины, в большинстве своём советские модели, их аккумуляторы освещали приткнувшиеся к дороге палатки.
– А вот заведение моего брата, – объявил водитель, останавливаясь возле одной из них. – Если проголодались, добавьте двадцать гривен, я сделаю такую шаверму, что, клянусь Аллахом, никогда её не забудете.
Гога распахнул дверцу автомобиля, и поток ледяного воздуха вздыбил мою футболку. Стриженые волосы встали торчком. Содрогаясь от холода, я полезла в рюкзак за рубахой с длинными рукавами, но что могла поделать тонкая ткань против жестоких порывов ветра? Завернувшись в неё как можно плотнее, я поспешила к ближайшей палатке.
Там под провисшим парусиновым пологом болталась единственная лампочка, едва освещавшая складной столик, за которым несколько седых, небритых мужиков резались в карты. Гранёные, ещё советских времён стаканы с водкой и едкая сигаретная вонь. Стоило мне возникнуть на пороге, как все оживились:
– Место прекрасной даме! Давай, давай в нашу компанию.
– Душечка, садись ко мне на колени!
Один уже наливал в пустой стакан водку:
– Немного на мой вкус тощая. А ну-ка, улыбнись, глядишь, и сойдёт!
Я в панике выскочила из палатки.
Гога и Влад топтались вокруг большого мангала, а на решётке уже скворчали куски мяса. Водитель открыл багажник, и они вместе с невысоким, жилистым мужчиной, по-видимому, его братом, выгружали сумки с мясом, корзины с овощами и маслом, бутылки с вином и водой. Возле мангала стоял столик; сгрузив припасы в палатку, брат принялся рубить на нём морковь, лук, чеснок, перцы. Мясо поджарилось, он завернул его вместе с овощами в тёплые листы лаваша, сбрызнул острым соусом и передал моим спутникам.
– Хочешь? – спросил меня Гога. – Угощаю.
Я кивнула, и Гога дал знак сделать ещё.
Налили вино. Я с жадностью выпила, а парни вытащили по фляге и перешли на крепкое. Когда-то (в другой жизни, похоже), я знала, что алкоголь – лишь временная защита от холода, но сейчас, чёрт побери, я исправно отхлёбывала, когда мне наливали. А стоило только мясному духу пощекотать ноздри, как тут же проснулся зверский голод; жареная баранина проваливались в желудок, откуда волны тепла разносились по всему телу, выставляя горячий щит холодному ветру; соус сочился сквозь лаваш и капал на землю. Наконец растаял во рту последний кусок, я облизала пальцы – эх, ещё бы немного! Но мужики уже закрывали своё заведение на ночь.
– Вы не против, если мы расположимся рядом? – спросил Влад.
– Можете ночевать здесь, – быстро ответил повар, показывая на свою палатку. – Сто гривен. Вода, и завтрак, и всё, что вам будет угодно!
Пока я приканчивала содержимое фляги и наполняла её из бутылки, открытой поваром, Владик с Гогой ставили палатку через дорогу от заведения братьев, показывая тем самым, что мы не приняли их предложения. По вкусу новая водка напоминала картофельную кожуру, и будь я хоть чуточку трезвей, сразу бы её выплюнула – а я таки сделала несколько глотков.
– А как же ваши друзья? – напомнила я Гоге. – Вы не хотите узнать, где они?
– А как же твой приятель? – парировал Гога. – Он не будет волноваться?
Я вытащила мобильник, делая вид, будто проверяю сообщение; телефон был разряжен, экран включился и тут же выключился окончательно, требуя подзарядки.
Были, были у меня и другие мальчики. На первом курсе, например, я увлеклась «настоящим американцем» – что называется all American guy. А секс с Андреем меня даже отпугивал. Про русских тут ходила ужасная слава: они грубые, понятия не имеют о женском устройстве, помнят только о своём удовольствии. Два года назад Андрей приезжал на мой выпуск, я тогда жила с родителями в Бронксе, его поместили в гостиной, но как только представилась возможность, прикончив початую бутылку водки из папиных запасов, мы решили покончить и с детством, и это была наша первая ночь, на потёртом диване, извлечённом отцом из мусорного контейнера, когда мы ещё только-только переехали в Америку. Я заранее приготовилась к тому, что ночь будет не фонтан, но если я испытаю физическую боль и переживу её, значит, у нас настоящая любовь.
Родители спали крепко в другом конце коридора, а мы волновались, и всё у нас шло наперекосяк – чуть ли не падали с раздвинутого консолью антикварного дивана. Но я уже завелась, сунула презерватив и сама помогла ему войти. Когда всё закончилось, и довольно быстро, я показала, что и как делать рукой, а поскольку моя нетерпеливость успеху не способствовала, в конце концов я завершила всё сама.
«Всё путём?» – пели пружины, пока Андрей тщился подняться и путался в штанах. В небольшой полутёмной комнате его шарахания напоминали о давней, тайной для меня, хлопотливой мальчишеской жизни. Попыталась дотянуться ладонью до его живота, впитать тепло гладкой, сухой кожи. Андрей замер с джинсами в руках, мышцы затвердели под моей ладонью, тело напряглось, будто устремляясь к побегу. Опустился на диван рядом со мной и со смешком спросил: «Ну что, добилась своего»? – «Нет, конечно. И ты – нет. Что дальше?»
Мне не удалось разглядеть лицо, но по его позе, развороту тела я ощутила напавшую на него слабость. Не обязательно произносить что-нибудь вслух, мы знали всё друг про друга, каждый из нас правильно понимал другого.
А что если со временем мы оказались бы заложниками этой прочитанности?
– Замёрзла? – спросил Владик, обхватывая мои ладони.
И тут, в опасной близости от источника чужого тепла в моём теле случилось короткое замыкание, и оно заколотилось, словно отбойный молоток. Владик притянул меня к себе и обнял, а я уткнулась ему в шею, от которой шёл жар, обхватила за голову и поцеловала. В тот же момент гниль чужого дыхания, проступившая сквозь запах мяса и алкоголя, настигла и затопила меня – я попыталась оттолкнуть его, но поздно, поздно! Он был сильнее, он сжимал мои ягодицы, тянул на себя, его твёрдый член упирался мне в живот. Хмельной угар мгновенно испарился, я сопротивлялась этому человеку что было мочи и, вместе с тем, чувствовала полную обречённость: первый шаг сделала я сама, и сейчас, как бы ни пыталась его оттолкнуть, он, похоже, думал, что это игра и предложение идти дальше. Мелькнуло в сознании: двинуть ему коленом в промежность, – но тут земля поплыла из-под ног, он поднял меня на руки и понёс.
Мир вращался, и меня от этого вращения уже тошнило.
Далеко тащить ему не пришлось, в палатке были расстелены спальные мешки, я поискала глазами Гогу, потому что в этот дикий момент мне казалось, что Гога поможет, но поблизости никого не было.
И вот Владик валит меня на спину и пытается стянуть шорты.
– Хочу тебя, – сообщает он. – У тебя красивое тело.
А я пытаюсь перевернуться и кричу:
– Не надо! Я не хочу!
– Ну ты и напилась, – говорит он. Плюёт на руку и толкает пальцы во влагалище.
– Asshole?! – кричу ему по-английски. – Какого хрена?!
Одновременно пытаюсь сесть и отползти от него, ноги путаются в шортах, от алкоголя мышцы расслабились и не слушаются. Владик одной рукой стискивает мне рот, чтобы заглушить крик, другую – не пойму, это его пальцы или член, – с силой загоняет в меня, как будто хочет взломать. Я мотаю головой, пытаюсь увернуться от руки, зажимающей рот. Где-то неподалёку тусклый свет соседней палатки, голова плывёт – сейчас зареветь бы, но глаза сухие от злости. Его рука притискивает мои губы к зубам, рот полнится вкусом крови, израненное влагалище и живот горят, прямо пылают от боли. Кажется, это мучение длится бесконечно.
Наконец он кончил, отнял зажимавшую мне рот руку – словно затычку вынул, и даже попытался поцеловать, и это была последняя капля: смрад из его рта поднял во мне такую волну рвоты, что, едва успев присесть, я извергла всю шаверму ему на грудь и на спальный мешок.
– Сука! Нажралась! – он в ярости отпихнул меня в сторону.
Я поползла на четвереньках к выходу из палатки, пытаясь по пути найти шорты. Окончательно взбешённый, он стал шарить вокруг себя, искать, чем бы собрать блевотину. Я всё-таки выбралась наружу, встала на ноги и вдохнула чистый холодный воздух. Снова вырвало. Следующая волна тошноты качнула к покрытой затоптанным мхом земле – я схватилась за палатку, чтобы удержаться на ногах, и чуть было не свалила её.
– Пойди протрезвись! – прорычал он изнутри.
Ухитрившись кое-как натянуть шорты, я огляделась. Людей поблизости не было видно, в большинстве разномастных палаток и навесов свет потух, все болтавшиеся возле мангала исчезли, скорее всего, забрались в большую палатку. До меня долетал невнятный гул мужских голосов, но слов было не разобрать, да и не нужно. Палатка позади меня заколыхалась, и я почуяла, что её обитатель сейчас выберется наружу.