два. Но он чешет ее постоянно, будто намекает на что-то».
На что намекают, почесывая ладонь в присутствии судьи, известно было не только кази, но и остальным присутствующим. Пулат тоже неотрывно наблюдал за противным стариком, вполне могущим помешать исполнению договоренности с кази. Теперь уже Пулат вовсе не был уверен в положительном для него исходе этого простого, как он полагал, дела, и оттого богач заметно нервничал, а потом принялся едва слышно позвякивать мошной, запустив руку под халат, напоминая тем самым кази о себе. Но тот только поморщился.
Наконец кази принял решение.
— Ты неправ, старик, — важно произнес он. — Мой суд зиждется на справедливости, и только на ней. Поэтому уважаемый Пулат, разумеется, расскажет…
— О благородный кази, — склонил голову ходжа, — в этом нет необходимости, поскольку я вполне осведомлен о предмете недовольства моего соседа Пулата: все дело в дыре его стены.
— Это не моя стена! — не выдержал Пулат, чьи нервы были уже на пределе.
— Вот видите, кази, — покачал головой Насреддин. — Он вновь взялся за свое. Если это не его стена, то почему он пытается принудить нас заделать в ней дыру?
— Да, да, это очень важный вопрос, — обернулся кази к покрасневшему от негодования Пулату. — Поясни нам, уважаемый Пулат, в чем здесь дело.
— О кази, разве мы с вами не обсуждали это?
— Но вы не говорили мне, что стена не принадлежит вам! — начал изворачиваться хитрый кази.
— Разве это так важно? — вновь позвенел мошной Пулат.
— Очень важно! Мой суд, как ты знаешь, справедлив, и я не могу допустить, чтобы был обвинен невиновный. Поэтому мы должны во всем как следует разобраться.
— Но как же… — растерянно поморгал Пулат.
— Не спорь со справедливейшим и мудрейшим кази! — гневно бросил ему ходжа и льстиво улыбнулся судье, склонив голову.
— Ты прав, старик, — похвалил его кази, взял в руки четки и начал их перебирать. — Со мной не надо спорить. Здесь не базар, а суд!
— С вашего позволения, уважаемый кази, вот тут у меня бумаги. — Ходжа достал документы и протянул их судье. Тот принял бумаги и с весьма величественным видом проглядел их, а Насреддин вновь почесал ладонь.
— Перестань, наконец, чесаться! — не вытерпел Пулат.
— Разве человек уже не хозяин себе, что не может почесать собственную руку? — удивился ходжа.
— Да, да, уважаемый Пулат, — поддакнул ходже кази, — вы что-то уж слишком того. И знаете, я просмотрел бумаги… — кази пожевал губами. Он все еще сомневался, чью сторону надлежит выбрать в споре.
— И? — поторопил его Пулат, дернув щекой.
— Не торопите меня, уважаемый! Вопрос очень серьезный. Очень.
— Да, да, очень, — согласился с ним ходжа и опять, в который раз поскреб ладонь, и кази решился.
— Как ни жаль, а старик прав: из бумаг следует, что вы выкупили землю и забор в том виде, в котором они есть. Эта стена действительно вам не принадлежит, но она стоит на вашей земле, поэтому вы вправе поступить с ней так, как сочтете нужным.
— А как же ремонт? — лицо у Пулата вытянулись. — Дыра — что мне с ней делать?
— Вы можете оставить все как есть или заделать дыру. Или вовсе снести стену и достроить забор.
— Но… — попытался поспорить с кази Пулат.
— Ай-яй, уважаемый Пулат, — покачал головой кази, возвращая бумаги Насреддину и хмуря брови. — Вы ставите под сомнение справедливость моего решения?
— Нет, нет, что вы, почтенный судья! — пошел на попятную Пулат. — Я только хотел сказать…
— Что? — спросил его судья. Это дело ему уже порядком надоело, и он никак не мог дождаться, когда же наконец все разойдутся, и они останутся наедине со стариком.
— Нет, ничего, — повесил голову Пулат и поплелся к выходу.
Судья нетерпеливо перебирал четки, наблюдая, как толпа постепенно, очень медленно редеет — это очень раздражало кази, но приходилось ждать. И когда с лестницы спустился последний из людей, он обернулся к ходже.
— Я слушаю тебя, старик, — качнул он головой.
— Благодарю тебя, о справедливейший. Теперь все убедились, что вы честный человек, и Аллах не зря хвалил вас, — сказав так, Насреддин развернулся и направился к выходу.
Кази, увидев это, на миг онемел, но потом окликнул ходжу:
— Постой, старик!
— Да? — ходжа остановился у самых дверей и повернулся к взволнованному кази.
— А как же?.. Как же моя половина клада?
— Все остается в силе, благородный судья.
— Правда? — с великим облегчением выдохнул кази.
— Истинно так, — подтвердил Насреддин. — Только здесь имеется одна загвоздка.
— Какая еще загвоздка? — пробормотал кази, предчувствуя недоброе.
— Совсем маленькая, вот такая, — показал ходжа кончик пальца. — Этот нехороший человек Пулат своим криком разбудил меня в тот самый момент, когда мой покойный отец — мир праху его! — собирался сообщить мне, в каком именно месте он зарыл клад. Так что придется вам подождать, пока я вновь не увижу отца и не допытаюсь у него, где он спрятал деньги.
— Ах ты, старый ишак! — взбеленился кази, взмахнув четками. — Гнусный проходимец!
— Но кази, разве я в чем виноват? — состроил удивленную мину ходжа. — Вся вина на Пулате! Не разбуди он меня в такой важный момент из-за какой-то проклятой дыры, мы оба с вами были бы счастливы, как никогда. А так и вы, и я остались без денег. Но вам проще пережить это.
— Это почему еще? — кази уже начинал косеть.
— Вы богатый человек, Шарифбек, а мне — что прикажете делать мне? Э-эх! — Насреддин выудил из кармана тряпицу и трубно высморкался в нее.
— Но зачем ты тогда все время чесал ладонь? — вскричал кази, багровея от ярости.
— Понимаете, кази, я занозил ладонь, когда таскал доски, а вытащить занозу не успел — за мной как раз пришли ваши стражники. Всего вам доброго, справедливейший, — поклонился ходжа и заспешил прочь, а кази так и остался сидеть с открытым ртом, глядя ему вслед.
Наконец, спустя некоторое время, он немного пришел в себя, захлопнул рот и, отпихнув ногой блюдо с давно остывшим мясом, воскликнул:
— О, проклятая лиса в человечьем обличье! Говорили же мне, не доверять ни единому слову этого плута Насреддина. Ох, я несчастный! Ну, погоди у меня! Я до тебя еще доберусь, не будь я кази Шарифбек!
Это было слабым утешением, и потому, чтобы немного успокоиться, кази взялся придумывать страшную месть ходже, но, как назло, в разгоряченный обидой мозг судьи ничего путного не приходило.
Глава 9Нечистый во плоти
После дела о злополучной дыре Пулата, рассмотренного кази, о прибытии в селение ходжи Насреддина знали уже все богачи (среди бедноты эта новость разошлась куда быстрее). И это вполне понятно — так ловко выкрутился ходжа, опозорив жадного Шарифбека. Кази пребывал в страшной ярости, рвал и метал, но ничего поделать не мог. Ведь нельзя же было просто сказать, что он ошибся и неверно рассмотрел дело — справедливейший не может ошибаться! А повторное рассмотрение жалобы Пулата лишь вызвало бы еще большие насмешки, и в этом случае кази окончательно утратил доверие народа, пусть судье и было на него глубоко наплевать. К тому же свидетелями этого дела было столько людей.
Но нервничал кази больше не из-за самого дела — шайтан бы с ним, с этим Насреддином! Во-первых, он поссорился с Пулатом — этот уж точно больше никогда к нему не обратится и найдет способ отплатить за все. Во-вторых, с «дырявого» дела он не получил никакого дохода. А в третьих, — и это самое обидное, — стал всеобщим посмешищем. Непонятно было одно: откуда в народ просочился конец истории с кладом ходжи. Ведь кази был уверен, что поблизости в тот момент никого не было. Неужели этот гнусный проходимец Насреддин самолично разнес весть об унижении кази? Или нищий оборванец Икрам распустил где-нибудь язык? Однако, как выяснилось, история о кази и половине клада ушла в народ благодаря длинному языку одного из стражников, который по секрету поделился ей с приятелем на базаре, а уж тот, не в силах держать в себе подобную тайну, рассказал о ней своим знакомым, а те, в свою очередь, своим. И пошло-поехало. К вечеру эту удивительную историю передавали из уст в уста десятки людей, а их смех был так силен, что доносился с базарной площади до ушей Шарифбека, отчего у несчастного кази началась мигрень и разболелись зубы. Но пока судья строил коварные планы мести Насреддину, оскорбленный мула, чьи ежедневные подношения иссякли, будто вода во внезапно пересохшем роднике, после мучительных размышлений придумал, как ему вернуть свое утраченное величие и почтение к своей особе. Все хорошенько обдумав еще раз, он вызвал к себе слугу.
— Послушай, что я тебе скажу, Гази, — начал медовым голосом мулла издалека, поскольку прекрасно знал, как труслив и несговорчив его слуга.
— Я весь обратился в слух, хозяин, — почтительно склонился тот перед топчаном, на котором возлежал мулла. В душе Гази затрепетала неясная тревога, ведь чем слаще бывал голос муллы, тем страшнее оказывалось содержание его слов — это Гази хорошо усвоил за долгие годы служения мулле.
— Народ, — мулла поморщился и отхлебнул чай из пиалы, — народ становится скуп. И хотя прихожане исполняют свой долг перед всевышним как положено, прошлого рвения в них нет и в помине. Наши доходы падают.
— Да, хозяин, — пробормотал слуга, не поднимая головы. — Вы правы.
— Я всегда прав! Так вот, в нашем плове все меньше мяса, он уже не так жирен, и скоро мы перейдем на чай с черствыми лепешками.
— Только не это! — при этих словах Гази вздрогнул и попятился от топчана.
— Да-да! Именно так и будет, — покачал головой мулла. — Но это только начало. Потом мы с тобой уподобимся неверным с востока, что едят пустой рис, запивая его водой, а хлеб считают лакомством. А после… — мулла замолчал, сверкнув глазами.
— Говорите же, о хозяин. Почему вы вдруг замолчали? — молитвенно сложил ладони Гази. Непередаваемый ужас застыл в его вечно печальных глазах.
— А после, Гази, мне придется избавиться от тебя, поскольку сухих лепешек и риса на нас двоих не хватит.