— Не знаю. Это чья-то дурацкая шутка, уверяю вас. И, я, кажется, знаю, чья, — выпалил мулла.
— Да говорите же толком, шайтан вас раздери!
— Насреддин, — тихо сказал мулла съеживаясь.
— Что-что?
— Мне кажется, это был Насреддин.
— Насреддин? — поразился мулла. — Вы хотите сказать, что это он обрядил вас в эти дурацкие шкуры, напялил вам на голову рога, притащил ко мне в дом и уложил на мою постель?
— Д-да, — не совсем уверенно качнул рогами мулла.
— Зачем же ему это понадобилось?
— Он хочет изжить меня со свету, — всхлипнул мулла, пустив слезу, и она сбежала к его подбородку, оставив темную дорожку на грязной щеке.
— Но как же он умудрился все это с вами проделать? Неужели вы так крепко спите?
— Понимаете ли, почтенный Шарифбек, — замялся мулла, переходя на шепот, — тут дело вот в чем…
И он сбивчиво поведал кази историю своих злоключений, не забыв присовокупить к ней все те страдания, коих он натерпелся от Насреддина. Шарифбек слушал крайне внимательно, не проронив за все время ни единого слова, а когда мулла закончил свой рассказ, то еще долго молчал, хмурясь и почесывая затылок.
— Да-а, — наконец протянул он. — Вам сильно досталось от этого нечестивца. Значит, вы полагаете, что те два шайтана, ожидавшие вас во дворе мечети…
— Были ходжа и его дружок Икрам.
— И после того как вы потеряли сознание…
— Они перенесли меня к вам, почтеннейший, — вновь качнул рогами мулла и преданно уставился в глаза кази.
— Да снимите вы, наконец, эти дурацкие рога! — взорвался кази. — Еще войдет кто-нибудь, а вы в таком виде.
— Да-да, конечно, — забормотал мулла, развязывая многочисленные веревочки, которыми бараний череп с давно погасшими огарками свечей в глазницах крепился к шкуре.
— И снимите эту вонючую шкуру. О всевышний, как же от вас несет!
— Но я не виноват! — воскликнул мулла, стягивая с головы череп. — Меня заставили прыгнуть в эту проклятую канаву.
— Вы дурак, мулла!
— Что? — опешил тот, застывая с черепом на коленях.
— Да-да, дурак, которого еще свет не видывал! — вскипел Шарифбек. — Вы решили бороться с Насреддином в одиночку, хотя нужно было все хорошенько обдумать сообща.
— Но ведь, насколько я знаю, он и вас обвел вокруг пальца, — прищурился мулла, а кази лишь поморщился, вспомнив о дележе клада.
— Сейчас это не имеет значения! — отрезал он. — Важно другое: если вас в таком виде застанут в моем доме…
— О великий кази! — в спальню Шарифбека вбежал его слуга и замер на пороге, увидев муллу, замотанного в шкуры и сплошь покрытого грязью. Мулла же поспешно спрятал череп, который все еще держал в руках, за спину и уставился в потолок, будто изучал лепнину.
— Держи язык за зубами! — бросил Шарифбек застывшему на пороге комнаты слуге.
— Слушаюсь, господин, — пробормотал тот, склоняя голову и прикладывая дрожащую ладонь к груди.
— Что ты хотел сказать?
— Там к вам пришли, — ожил слуга.
— Кого еще принесло в такую рань?
— Народ…
— Народ?
— Да-да, народ. Много народу. Они требуют защиты и справедливости, о справедливейший!
— Так, — щеки кази обвисли. — Мулла, вам нужно как можно скорее покинуть мой дом!
— Но как? Ведь там… — указал мулла в сторону окна.
— Проведи его к заднему ходу, — обернулся Шарифбек к слуге.
— Слушаюсь, господин! — вновь поклонился слуга.
— А я пока отвлеку этих оборванцев.
Кази тяжело поднялся с курпачей, натянул штаны с рубахой, накинул халат, поданный слугой, и вышел из комнаты. За его спиной мулла со слугой скользнули в боковой проход. Шарифбек, продолжая хмуриться, прошел в комнату, в которой он обычно вершил правосудие, и направился к дверям во двор, туда, где его ожидала нетерпеливо гомонящая толпа. Эта история ему совсем не нравилась. Все явно подстроено эти проходимцем Насреддином, но лучшим будет, разумеется, придать своему лицу невинный вид. Хотя вряд ли это поможет. В крайнем случае придется отдать им на откуп муллу — этого самовольного дурака. Ведь сам-то Шарифбек со всей этой глупейшей историей с шайтаном никак не связан. Знать бы только что задумал ходжа. В том, что это именно его проделки, Шарифбек нисколько не сомневался.
Несколько поколебавшись у закрытых дверей и решив, что мулле уже удалось скрыться, кази сделал шаг вперед, растворил створки дверей и вышел на лестницу, вертя в пальцах четки. Толпа перед его домом мгновенно стихла, устремив взоры на судью. Кази обвел людей надменным взглядом: одни смотрели на него с потаенным страхом, другие — с надеждой, третьи — с сомнением, в глазах четвертых читались откровенные сомнения. Однако, в толпе Шарифбек не обнаружил Насреддина. Не было и его дружка дехканина. Кази сначала решил, что это хорошо: выходило, приход к нему этих оборванцев никак с ходжой не связан. Но вспомнив о хитрости Насреддина, кази усомнился в своих преждевременных суждениях — с этим нечестивцем всегда нужно держать ухо востро. Но тягостные размышления Шарифбека никак не отразились на его лице — кази умел хорошо скрывать эмоции, иначе как бы он смог быть судьей и вершить правосудие, что с ним случалось крайне редко, и «кривосудие»? Это слово Шарифбек придумал сам, и оно ему очень нравилось, тем более что оно, вернее, то, что за ним скрывалось, приносило кази неплохой доход.
Выдержав многозначительную паузу, кази раскрыл полные губы и обратился к собравшимся:
— Что вас привело ко мне, люди, в столь ранний час?
— Защиты и справедливости, о кази! — выкрикнул башмачник Али, и остальные вновь загомонили.
— Правосудие — мой долг! — надменно ответил ему Шарифбек. — Поведайте мне о вашей беде.
Люди зашептались, не зная, как начать, и тогда вперед выступил Али и низко поклонился кази.
— Вчера ко мне во двор пробрался шайтан, — начал он.
— Постой, постой! — протянул к нему руку кази, делая крайне удивленное лицо. — Но я занимаюсь исключительно земными делами, а грешники — это по части муллы. Ведь только к великому грешнику мог явиться шайтан, и только мулла в силах разрешить твою проблему.
— Вы недослушали меня, о кази. Мы уверены, что это вовсе не проделки шайтана — да оградит нас всевышний от его мерзкого лика! Это был человек, самым бесстыдным образом принявший обличье «нечистого».
— Э, разве у тебя есть доказательства этого?
— О справедливейший, разве будет настоящий нечистый бегать, словно загнанная лиса по дворам, прячась от гнева людей?
— Это еще ничего не значит, башмачник! Разве можем мы проникнуть в помыслы всевышнего, которому подвластен и сам шайтан? Вы, кстати, изловили его?
— Нам не удалось этого сделать. Он трусливо бежал от нас.
— Так с чем же в таком случае вы пришли ко мне? Для того чтобы осудить виновного, мне нужны сам виновный и доказательства его вины, — напыщенно произнес кази, вскидывая подбородок.
— Они есть! — выкрикнул кто-то, отчего Шарифбек вздрогнул и резко повернул голову на голос. — Они у нас есть, кази: и виновный, и доказательства!
Говорил, как оказалось, Икрам, тащивший упирающегося, бледного от страха муллу. С ним рядом шли еще трое. Одним из них оказался Насреддин, несший рогатый череп. Шарифбек поджал пухлые губы, едва сохраняя присутствие духа — вот оно, началось! Зря он решил отправить муллу через задний ход — нужно было дать ему отсидеться дома, ведь можно было догадаться, что бегство муллы могли ожидать и позади дома. Но как известно, человек силен задним умом.
Тем временем Икрам дотащил муллу до самой лестницы дома кази и вытолкнул вперед. Насмерть перепуганный, тот затравленно сжался, стреляя глазами по сторонам.
— Вот! — сказал Икрам. — Это шайтан, нарушающий по ночам сон правоверных. А вот и доказательства: шкура, надетая на нем, и бараний череп, от которого наш дорогой мулла попытался избавиться, когда мы его изловили.
— Ничего не понимаю, — развел руками Шарифбек, быстро сообразив, как следует себя вести. — Мулла, вы ли это?
— Я, — пискнул мулла, преданно глядя в глаза кази.
— Но, скажите нам, зачем вы обрядились в эту шкуру?
— Я… я хотел развеселить людей, — нашелся мулла. — Это была шутка. Да-да, шутка! — обрадовался он своей выдумке.
— А уворованное из домов в прошлый раз — это тоже шутка, а мулла? — спросил Насреддин.
— Я ничего не крал! — взмахнул руками мулла. — И вообще это был не я. Это был другой шайтан. Совсем другой.
— Постой, старик! — вытянул руку Шарифбек. — Здесь я кази, если ты не забыл.
— Я помню об этом, — кивнул Насреддин. — Но вы, о справедливейший, почему-то молчите.
— Я не молчу. Я думаю!
— И что же вы надумали?
— Не понимаю, из-за чего столько шуму? — пожал плечами кази. — Мулла у нас известный шутник. Он много раз веселил меня, а теперь решил развеселить и вас, своих прихожан. В чем же его вина?
— Вы считаете, это очень весело, — с угрюмым лицом заметил судье Али, — когда в дом ночной порой вламывается шайтан, бьет посуду и начинает угрожать карами?
— Ну-у, — протянул кази, не найдя, что на это ответить. — Впрочем, должен признать, шутка и вправду не совсем удачная. По-моему, мулла, вы несколько перегнули палку. Ай-яй, такой важный человек и так нелепо шутить!
— Да-да, сознаюсь в этом, полностью признаю свою вину и прошу прощения.
— К тому же вы — хе-хе! — уже с лихвой получили свое. Идите с миром. Хе-хе, святые дубинки!
— О добрейший из судей! — возопил мулла, падая на колени.
— Полностью в этом согласен с муллой, — выступил вперед ходжа. — Я имею ввиду доброту. Но остался один невыясненный вопрос.
— Какой же? — кази, нервничая, завертел четки.
— Откуда добрейший знает про то, что мулла уже получил свое? И еще про святые дубинки — о них уж точно никому не было известно, разве что мулле, да и то это знание досталось ему несколько болезненно. Ведь никто из нас о дубинках не обмолвился ни единым словом.
— Ну как же? Я слышал… думал… — растерялся кази.
— Так слышали или думали? — продолжал настаивать ходжа, видя замешательство кази.