— Что ты себе позволяешь, старик?! — вскричал кази. — Ты меня в чем-то обвиняешь? Меня, справедливейшего из кази?
— Я — нет, но вот мулла, выбравшийся из вашего дома ранним утром, словно какой вор, в костюме шайтана… И еще эти разговоры про дубинки. Не странно ли все это, а, уважаемый кази?
— Как ты смеешь возводить на меня напраслину, гнусный мошенник, когда именно ты и твой дружок притащили в мой дом муллу ночью? — сорвался кази, нервы которого были уже на пределе. — Ведь это ты заварил всю эту кашу.
— Докажите! — усмехнулся мулла.
— Я не буду ничего доказывать! Я просто посажу тебя в зиндан, и люди наконец вздохнут спокойно.
— А как же доказательства вины, о которых вы не так давно говорили? Или у кази разная справедливость для муллы и меня?
— Я это… да… — пожевал губами кази. — Законы едины для всех, ты прав. Извини, я погорячился.
— Понимаю, — ходжа чуть склонил голову набок. — Значит, вы не будете сажать меня в зиндан?
— Пока нет, — надулся кази. Связываться с Насреддином, да еще при таком столпотворении ему вовсе не хотелось.
— Значит, выходит, никакой вины на мне нет?
— На тебе вины нет! О старик, оставишь ли ты теперь меня в покое?
— В таком случае мы все же хотели бы знать, почему такой справедливый кази, как вы, пытается отослать из своего дома «шайтана», вот уже дважды досаждавшего людям и совершающего подобные злые выходки, вовсе не похожие на шутки, выпроваживая его через черный ход, и при этом утаивает, что все знает?
— Э, разве я утаивал это? Я же сказал про дубинки! А то, что выпроводил его из своего дома, то как бы ты поступил на моем месте, окажись шайтан в твоей… твоем доме?
— Как простой человек, я бы, скорее всего, отколотил его. А будь я честным кази, осудил бы согласно шариата за злобные выходки, что совершил этот человек, которого и муллой-то назвать язык не поворачивается. Ведь разве достоин человек, решившийся запугивать людей, строя из себя шайтана, называться духовным пастырем?
— Чего же ты от меня хочешь? — повысил голос судья. — Ты же слышал: это была глупая шутка!
— Он шут или мулла?
— Мулла, любящий пошутить.
— Шутка должна быть смешной, может быть, остроумной.
— Шутки бывают разные, и каждый шутит так, как может.
— Значит, если я, предположим, сегодня или завтра, или на днях явлюсь к вам в дом ночью в образе страшного чудища, переверну все в доме вверх дном и перебью посуду, украду съестное…
— Я ничего не крал! — выкрикнул мулла, но под холодным взглядом Насреддина вновь примолк.
— То мне за это ничего не будет? — закончил свой вопрос ходжа. — Ведь я скажу, что решил подшутить над вами.
— Знаешь, это сложный вопрос, — замялся кази в полной растерянности. — К тому же ты добрый и умный человек, и не будешь так глупо шутить.
— Почему бы и нет? — пожал плечами Насреддин. — Мне кажется, будет очень весело.
— Нет-нет, это вовсе не весело. Совсем.
— В таком случае вы накажете меня?
— Послушай, чего ты от меня добиваешься? — застонал кази.
— Правосудия, о кази! Только правосудия и ничего более.
— Но я не могу судить муллу! Я светский судья.
— Ты признаешь его вину?
Глаза у кази забегали, он надул щеки.
— Так «да» или «нет»? — никак не унимался Насреддин.
Кази молчал, будто воды в рот набрал.
— Если у кази имеются сомнения в его виновности, то можно призвать еще одного свидетеля, которого отлично знает мулла, и который не хуже знает муллу. Я даже больше могу сказать: он знает все!
— Да, признаю! — выпалил кази, которому все это уже порядком надоело. Да и оказаться в очередной раз в дураках кази не очень-то и хотелось. — Но осудить не могу. Он не в моей власти. И оставь уже меня в покое!
— Тогда мы осудим его!
— Делайте, как сочтете нужным, — сухо отозвался Шарифбек.
— О кази! — взвыл мулла, стучась головой в нижнюю ступеньку. — Спаси меня.
Но Шарифбек только ворочал розовой, с багровыми полосками шеей, усердно отводя глаза. Мулла — конченый человек, и Шарифбеку никак не хотелось последовать его участи.
— Разве ты не слышал, что сказал кази? — подошел к нему Насреддин. — Он ничего не может сделать для тебя. Вставай и пошли.
— Куда? — шарахнулся мулла от ходжи, выдергивая плечо из его руки.
— Как куда? В мечеть. Ты соберешь свои вещи и уберешься отсюда, куда посчитаешь нужным. Такой мулла никому не надобен, и прихожан у тебя больше нет. Но по крайней мере у тебя остается шанс стать порядочным человеком.
— Пощади, о Насреддин! — взмолился мулла.
— Да, я понимаю — это очень страшное наказание для тебя. Но ты меня с кем-то спутал: я не кази и не пресветлый эмир, чтобы щадить или не щадить. Вставай уже и идем!
Мулла сдался. Убитый горем, он с трудом поднялся на ноги и поплелся в окружении людей в свое бывшее жилище. Бараний череп остался лежать во дворе кази…
— Эй, старик! — окликнул ходжу Шарифбек, словно запоздало опомнившись.
— Что вам, почтеннейший? — Насреддин неспешной походкой вернулся к лестнице.
— М-м, я хотел спросить тебя, — замялся кази, выпячивая нижнюю губу. — Когда ты грозился предоставить свидетеля — кого ты имел в виду?
— Разумеется, всевышнего! — воздел ладони к небу ходжа. — Кто лучше него может знать муллу? Да и мулла похвалялся, будто ему ведомы все его помыслы как свои собственные.
— Всевышнего? — поразился Шарифбек. — Ты хотел призвать Аллаха в свидетели?
— Не понимаю тебя, кази. Разве, господь наш недостоин выступить свидетелем в твоем суде или ты ему не доверяешь? Или мы не призываем Аллаха в свидетели, когда клянемся или хотим доказать свою правоту?
— Нет, нет, что ты, — кази замахал руками на ходжу. — Я вовсе не то имел в виду. Разумеется, Аллах — лучший из свидетелей, которого только может пожелать правоверный.
— Я рад, что хотя бы в этом вопросе мы с вами нашли общий язык, почтенный кази. В таком случае прощайте!
— Да, да, прощай, — промямлил Шарифбек, глядя вслед удаляющемуся Насреддину. — Уф-ф, на этот раз, кажись, пронесло. Но с этим нужно что-то решать. И срочно…
С этими словами он развернулся и вошел в дом, откуда уже доносились до его обоняния аппетитные запахи свежих лепешек и жареного мяса, дурманящие разум голодного кази, — важнее этого сейчас для Шарифбека не было ничего на свете…
Глава 12Заговорщики
Зариф вообще был не большой охотник до путешествий и всегда с крайней неохотой снимался с насиженного места, и только если в том возникала жуткая необходимость, а возникала она крайне редко. Но на этот раз богачу волей-неволей пришлось отправиться в горы самолично, потому как посылать слугу со столь ответственным заданием, которое он собирался воплотить в жизнь, ему вовсе не хотелось. Ведь одно дело выкрасть бумагу, принадлежащую тебе — если вор попался и выдал Зарифа, то бай с легкостью отвертелся бы: возвращал свое, а вовсе не крал, — но совсем другое — избавиться от ходжи, сующего свой нос, куда не следует. К тому же присутствие в селении Насреддина сильно пугало Зарифа, особенно после того, как он поставил на место этого полунищего торговца тряпьем Пулата, ловко надул судью и всерьез взялся за муллу. Правда, тот в последнее время зарвался, стал очень жадным и возомнил себя едва ли не ровней Аллаху, но все же… А затем он возьмется и за других, к примеру, за Зарифа. Что ходже удалось разобраться с муллой, Зариф еще не знал — он покинул селение прошлым вечером, спеша до ночи добраться до места, где низвергается водопад. Там он намеревался переночевать у своего закадычного товарища — мираба Хасана и заручиться его поддержкой, а может, и сэкономить на нем. Ведь беда в лице Насреддина — это не его личная беда, а общая, и бороться с ней по его разумению следовало сообща.
Когда у подножия перевала показался путник, мираб сразу вскочил с топчана и спрятался за широкий ствол ивы. Так он поступал в последнее время каждый раз, завидев кого на тропе. Хасану вовсе не хотелось попасться на глаза к ходже, хотя появление Насреддина у перевала означало бы, что тот наконец покидает селение, а это было вовсе не плохо. По крайней мере, с точки зрения мираба.
Однако, путник был без осла и к тому же, мало походил на щуплого старика, и Хасан, несколько успокоившись и приняв важный вид, вышел на открытое место. Уже темнело, и в сумерках было плохо видно, поэтому понять, кто бы это мог быть, Хасану никак не удавалось. Мираб помалкивал и ждал приближения путника. Тот же, не дойдя до него шагов сто, опустился на корточки у самой реки и стал черпать горстями воду, утоляя жажду. У Хасана от подобной наглости свело челюсти: ладно бы еще путник шел с перевала и мог не знать, что это его, Хасана, река, но пришедший из селения хорошо осведомлен об этом.
— Эй ты, — гневно воскликнул Хасан, как только смог разомкнуть челюсти, — Ты чего там делаешь?
Незнакомец обернулся на крик, затем медленно выпрямился и уставился на мираба, засунув большие пальцы рук за пояс.
— Да вот, решил напиться, если на то будет воля Аллаха!
— Аллаху молись, а плати мне!
Неизвестный только криво усмехнулся в ответ.
— Чего смотришь? Плати, говорю!
— Твоя жадность, Хасан, станет твоей погибелью, — крикнул Хасану незнакомец.
— Зариф? Ты? — наконец признал Хасан в незнакомце своего старого друга. Ведь кому быть друзьями, как не землевладельцу и мирабу — вместе обирать народ сподручнее.
— Я, я. — Зариф вразвалочку приблизился к мирабу. — Ну, как дела?
— Милостью всевышнего, дела мои идут в гору!
— Скорее, они текут с горы, прямо тебе в карман, — расхохотался Зариф, опускаясь на топчан и обмахиваясь ладонью. — Взопрел весь, пока добрался до тебя.
— Что же тебя привело ко мне? — Хасан присел рядышком с гостем, ополоснул пиалу и, наполнив ее чаем, передал Зарифу.
— Благодарю, — тот принял пиалу и отхлебнул из нее. — Дела, большие дела. А ты, я вижу, решил отсидеться здесь? Тихо, спокойно. Красота, одним словом, — Зариф оглядел окружающий пейзаж и остановил взгляд на лице мираба.