— А-а, это ты, лопоухий выскочка! Чего тебе опять понадобилось от старого разбойника?
Мустафа в сомнении потрогал свои несколько оттопыренные уши — так делал он каждый раз, когда старик говорил эти крайне обидные слова. Мустафе и вправду не нравилась его лопоухость, но никому другому, кроме ворчливого Хашима, он никогда и ни за что не спустил бы подобной обиды.
— Я. Только я вовсе не лопоухий.
— Лопоухий! Но это неважно. Я вижу, ты принес вино?
— Принес, — в который раз подивился Мустафа прозорливости старика, который, казалось, видит сквозь каменные стены. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: Мустафа всегда появлялся около его жилища с заветным кувшином красного или белого.
— Так заходи. Чего встал на пороге? И дай мне поскорее вина!
— Вот, возьмите. — Мустафа вступил под свод кельи добровольного отшельника и протянул Шарифу кувшин.
— Вино! — выхватил тот небольшой шершавый сосуд из рук главаря и прижал его прохладный бок к щеке. — О как давно не ощущал я дивного аромата спелого винограда, напоенного ласковым солнцем, чьи лучи влились в его сочную янтарную мякоть…
— Это красное, Хашим-ако, — подсказал Мустафа.
— Сочную рубиновую мякоть… — поправился старик. — Впрочем, какая разница. Меньше слов — больше дела.
Он поспешно откупорил кувшин, выдернув пробку двумя оставшимися зубами, и припал губами к узкому горлышку. Острый кадык заходил на его дряблой, морщинистой шее. Мустафа терпеливо ждал. Вино, глухо булькая, убывало. Наконец Шариф утолил жажду, оторвался от кувшина и поболтал его, вслушиваясь в звук.
— Ровно треть, — заключил он и опустил кувшин, сжав его сухими ладонями. — Чего же ты хочешь, лопоухий Мустафа, за этот кувшин?
— Во-первых, я хочу, чтобы вы перестали называть меня лопоухим! — раздраженно произнес Мустафа.
— Но разве ты не лопоух?
— Возможно, но мне не нравится, когда говорят о моих ушах!
— Как знаешь, — пожал острыми плечами старик. — Хотя, на мой взгляд, ты мог бы ими гордиться. Хорошие уши.
— Я пришел говорить с вами вовсе не о достоинствах моих ушей! — раздражение в Мустафе все нарастало, и оттого он непрестанно гладил инкрустированную бриллиантами рукоятку заткнутой за пояс сабли.
— Я догадался, — растянул старик губы, обнажив воспаленные беззубые десны. — Значит, перейдем ко второму.
— К какому еще второму?
— Но ты ведь сказал: во-первых! Значит, должно быть и «во-вторых». Возможно, даже «в-третьих».
— Нет, только «во-вторых». Я…
— Погоди-ка, — остановил его старый Хашим и вновь приложился к горлышку кувшина. Все повторилось: подергивание кадыка, бульканье убывающего вина и встряхивание кувшина в попытке уточнить остаток. — Половина! Теперь я готов тебя выслушать, Мустафа, — довольно почмокал губами старик. — Прости, что не называю тебя лопоухим, но тебе это не нравится.
— Не нравится, — скрипнул зубами Мустафа.
— Знаешь, это не очень хороший признак, — заметил Мустафе старик.
— Что вы имеете в виду?
— Твой скрип. Ешь побольше чеснока.
— Хорошо, — чуть прикрыв глаза, сдержанно отозвался главарь. — Но можно я уже задам вопрос?
— Конечно, задавай. Я весь обратился в слух, — и старый разбойник прикрыл тонкие веки.
— У нас пропал человек, Хашим-ако, — начал Мустафа. — Зар… э-э… один человек заказал нам выкрасть важную бумагу у… другого человека, за что очень хорошо заплатил. Казалось бы, простая, даже плевая работа для искусного вора, коим является Саид, но… Саид пропал, и о нем нет вестей уже целую неделю! Я теряюсь в догадках, что могло пойти не так. Жив ли он? Схвачен ли? Возвращать деньги заказчику, — поморщился Мустафа, — или не возвращать? Можно, разумеется, послать человека, но моих людей стража отлично знает в лицо и обязательно схватит, а кази непременно потребует выкуп за их головы — опять траты. Что мне делать, Хашим-ако?
— Хр-р! — отозвался старик, качнув головой.
— Хашим-ако? — уставился на него Мустафа.
Ответом ему было причмокивание губами, в уголках которых выступила пена.
— Вот шайтан! Перед кем я здесь распинаюсь? — воскликнул Мустафа в сердцах. — Эй, старик!
— А? Что? — вздрогнул старый разбойник, едва не выронив из рук кувшин.
— Вы меня слушаете?
— Да-да, очень внимательно!
— О чем же я говорил? — Мустафа упер кулак в бок.
— Э-э… кажется, я задумался о своем.
— Причем, очень глубоко. Хорошо, я повторю!
— Погоди-ка! — и старик вновь начал поднимать кувшин, но Мустафа перехватил его руку, сильно сдавив ее. — Ой!
— Сначала о деле, — грозно произнес Мустафа.
— О деле так о деле, — вздохнул старик и опустил кувшин на колени. — И вовсе незачем так сердиться.
Мустафа сделал три глубоких вдоха, стараясь обрести душевное равновесие.
— Если тебе нужно время собраться с мыслями, то я немного промочу глотку, — обрадовался старик.
— Это подождет! — холодно бросил ему Мустафа и повторил все слово в слово, что уже говорил до того.
— Не понимаю, с чем ты ко мне пришел? — засопел старик. — Что же тут сложного?
— Но как же мне поступить, чтобы не навредить ни своим людям, ни деньгам?
— Очень просто. Скажи человеку, который внес деньги, что возникли непреодолимые обстоятельства.
— Как-как?
— Обстоятельства, которые выше тебя и которые в силу их непреодолимости одолеть не получилось.
— Не понимаю, — развел руками Мустафа.
— Вот балда! Чего же тут неясного? Ты послал Саида выкрасть бумагу.
— Ну?
— Лепешки гну! Послал или нет?
— Послал.
— Он вернулся вовремя?
— Нет.
— Случалось с ним такое ранее?
— Никогда!
— Выходит, его задержали непреодолимые обстоятельства.
— Возможно. Но какие? — недоуменно воззрился на старика Мустафа.
— Хороший вопрос! Откуда же я знаю какие. Но здесь вопрос в другом: ты потерял человека, так?
— Да.
— Ценного человека.
— Именно!
— За это нужно платить?
— Разумеется!
— Так в чем проблема? Скажи покупателю, когда тот явится с претензией, так, мол, и так, задание крайне сложное, я потерял человека, ценного и толкового, и оказался в убытке. А убыток потребуй возместить.
— Ах, вон оно как! — Мустафа сжал бороду в кулаке. — Дельная мысль, старик. Ну а если он откажется возмещать?
— Разумеется, он откажется, иначе и быть не может.
— Но в чем же тогда выгода?
— Ты и вправду осел или только прикидываешься им? — прищурился старый разбойник.
— Прости, но я не понимаю!
— Этот человек откажется платить, потому как ты назовешь слишком высокую цену возмещаемых убытков и будешь угрожать ему.
— Угрожать? Да, это я умею, — согласно кивнул Мустафа.
— Нисколько в этом не сомневаюсь. Так вот, ты будешь настаивать на своем, но в какой-то момент скажешь, что готов простить ему убытки, уважая ваши давние добрые отношения, но ранее внесенную им сумму ты оставляешь себе.
— Мудро! — прицокнул языком Мустафа. — Воистину, ты мудрейший из нас!
— А то! — фыркнул старик и поднес кувшин к губам.
— Погоди-ка! А что с Саидом?
— Э-э, — недовольно протянул старик, которому не терпелось припасть к кувшину губами. — Какое тебе дело до этого остолопа? Может, по молодому делу загулял, может, дружков старых встретил, а может, и еще что. Вернется.
— Вы так думаете? — усомнился в его словах Мустафа.
— Я ничего не думаю — я предполагаю. Вернется — спросишь, где был, и устроишь ему хорошую взбучку. А не вернется — и шайтан с ним, с этим Саидом. Все, оставь меня, я устал!
— Благодарю, о мудрый старик! — отвесил ему поклон Мустафа и, шурша плащом, покинул комнату старого разбойника. Теперь неразрешимой проблемы не было, все встало на свои места, и у Мустафы несколько поднялось настроение. Однако ему все-таки жаль было потерять такого вора.
«Вернется, уши оборву! — главарь в сомнении коснулся правого уха, бросив взгляд через плечо. — Нет, лучше шкуру спущу. Впрочем, не помешает сотворить с ним и то и другое сразу, — злорадно подумал Мустафа и, насвистывая, направился в свои роскошные покои, где он собирался предаться отвлеченным думам и созерцанию несметных богатств — они одни умели успокоить его и вернуть ему расположение духа».
Мустафа возлежал на мягких подушках, мурлыча себе под нос нехитрую мелодию и пересыпая из ладонь в ладонь золотые монеты. Их сверкание и звон вселяли в него умиротворение и счастье. Но не успел главарь пересыпать золото и десяти раз, как в его комнату вбежал запыхавшийся разбойник.
— О Мустафа! — выдохнул он, останавливаясь у входа.
— Что тебе? — лицо Мустафы сразу сделалось кислым и недовольным.
— Там пришел этот… как его… Зариф!
— Зариф? — на этот раз лицо Мустафы приняло отсутствующий вид. — Скажи ему, пусть обождет.
— Хорошо, я передам ему, — поклонился разбойник и, развернувшись, выбежал в длинный и узкий каменный коридор.
Мустафа колебался. Чем-то закончатся его переговоры с этим жадиной, и как следует себя вести с ним? Советы советами, но ведь бай Зариф хитер, и может случиться так, что Мустафе не удастся облапошить богача. Но одно Мустафа знал наверняка: чем дольше промается ожиданием Зариф, тем лучше для него. И потому главарь не спешил на встречу с богачом. Вместо этого он взял отполированное серебряное блюдо и стал смотреться в него, стараясь придать своему лицо грозный вид, но как он ни старался, все выходило не то. Всему виной были уши, тонкие и прозрачные — они придавали атаману какой-то по-детски наивный и глуповатый вид, а близковато посаженные круглые, будто удивленные глаза вкупе с орлиным носом довершали общую весьма непредставительную картину, в которой не было ровным счетом ничего устрашающего. Со стороны могло показаться, будто Мустафа специально сводит глаза, чтобы окинуть взглядом свой огромный нос, и от понимания его истинных размеров глаза главаря становятся круглыми, а уши возмущенно оттопыриваются. Таким себя видел Мустафа, и полагал, что и остальные воспринимают его только так, и никак иначе. Потому-то Мустафа и был столь раздражителен и резок по натуре и всегда старался выглядеть грознее, чем есть на самом деле.