— Нет, это все, уважаемый Ахматбей, — поклонились бедняки. — Теперь мы видим, что вы честный человек.
— Да, да, я честный! А теперь убирайтесь! — взялся выпроваживать их со двора меняла, и когда последний из них скрылся за калиткой, он захлопнул ее, навалился на нее спиной и утер выступивший на лбу пот. — Уф-фу. Вот видите, ходжа: я честный человек, и все делаю, как и сказал!
— Да, теперь я это вижу.
— Значит, продолжим наши дела?
— Конечно, не вижу причин менять достигнутую договоренность.
— Отлично! — Ахматбей отлип от калитки, подхватил ходжу под руку и потащил его к дому. — Значит, мы сошлись на сумме в десять динаров в день.
— Именно так!
— И вас не будет?..
— Месяца три, четыре. Может, чуть больше.
— Превосходно! И сейчас мы…
Он опять не закончил, потому как калитка вновь хлопнула об стену, и в нее вбежал Саид. Оглядевшись и заметив ходжу, он воскликнул:
— Вот вы где! А я вас по всему селению разыскиваю.
— Что случилось, Саид? Видишь ли, я сейчас немного занят.
— Но дело крайне срочное! Там такое случилось, такое…
— Что случилось? — разволновался ходжа.
— Я могу сказать вам только на ухо.
— Прошу прощения, уважаемый Ахматбей, — ходжа высвободил руку и подошел к Саиду. Тот что-то зашептал Насреддину на ухо, но сколько меняла ни старался, так ни слова и не расслышал. — Это плохо, очень плохо, — наконец произнес ходжа. Вид у него был крайне расстроенный и обеспокоенный, если не сказать, вовсе убитый. — К сожалению, я вынужден вас покинуть, — обернулся он к меняле.
— Но как же?.. — растерялся Ахматбей. — А наша договоренность?
— Увы, мне придется пока задержаться в этом селении. Но если я все-таки соберусь уезжать, то я знаю, где найти достойного человека! — и они с Саидом выскочили со двора на улицу, а Ахматбей еще долго стоял, глядя на опустевший двор, и пытаясь сообразить, что произошло.
Промаявшись переживаниями до самого вечера, Ахматбей все же не выдержал и решил сам узнать, что могло заставить Насреддина остаться здесь, у них. Потерянные на бедняках деньги никак не давали ему покоя. «Может, у ходжи уже все утряслось, и он все-таки отдаст мне деньги? — размышлял Ахматбей, спеша к бывшему дому Зарифа, а ныне Саида, куда недавно перебрался Насреддин. — Нельзя упустить такую сделку. Даже представить трудно: триста золотых в месяц, девятьсот — за три, тысяча двести — за четыре. А если ходжи не будет дольше? Уй-юй! И ведь совершенно ничего не надо делать…»
Так он думал, подходя к дому Саида, со двора которого доносились сильный шум и людской гомон.
«Чего это они тут делают? Неужели этот презренный вор Саид решил устроить новоселье? И откуда только у него деньги взялись? Неужели, ходжа тратит мои деньги?..»
Он нетерпеливо постучался в калитку, потом еще раз. Наконец она открылась, и на пороге возник Саид.
— А, это вы? Что вам, уважаемый?
— Мне нужен ходжа.
— Ходжа? Одну минутку, — Саид затворил калитку перед самым носом менялы, собравшегося было войти во двор.
— Нет, что себе позволяет этот заморыш! — обиженно проворчал Ахматбей себе под нос, отпрянув назад. Но тут калитка вновь отворилась.
На этот раз перед менялой возник Насреддин.
— А, Ахматбей! Что вас привело ко мне?
— У вас были какие-то проблемы. Я беспокоился и решил зайти и узнать, все ли уладилось.
— Приятно это слышать, но все проблемы разрешились наилучшим образом. Понимаете, вместо двух баранов купили одного…
— Баранов?
— Ну да. У Саида свадьба, и полным ходом идут приготовления.
— И из-за какого-то одного барана было столько шума? — не поверил своим ушам меняла.
— Простите, почтенный Ахматбей, но разве недостача барана — это пустяковое дело? А из чего же тогда готовить плов, шашлык и прочее?
— И вы по этой причине отложили свой отъезд?
— Я взялся лично проследить, чтобы все устроилось как надо, — важно ответил Насреддин. — Молодежь может упустить какую-нибудь важную вещь, и тогда все пойдет наперекосяк!
— Да, да, ты прав, ходжа, — перебил его Ахматбей. — Но скажи, твой отъезд…
— К сожалению, мне пришлось его отложить. Саид слезно просил меня задержаться и помочь ему с обустройством дома и хозяйством на первых порах. Так что, сами понимаете, — ходжа, как бы извиняясь, развел руками.
— Жаль, очень жаль, — выдавил через силу Ахматбей. С его губ готовы были сорваться более крепкие выражения, но меняла сдержался.
— Да вы не расстраивайтесь так, — подбодрил его Насреддин. — По крайней мере, бедняки вернули свои деньги. Всего доброго, уважаемый. — Сказав так, ходжа вновь захлопнул калитку перед носом разом сошедшего с лица менялы.
Некоторое время он стоял, сверля взглядом резную деревянную дверь, за которой готовились к веселью, а потом плюнул в сторону и потряс кулаками.
— Ы-ы, будь ты проклят, старый проходимец! Будь ты проклят!
Ответом ему был хохот с той стороны забора. Ахматбей принял его на свой счет, но он ошибся: тем, кто смеялся, было просто весело на душе и при этом не было ни малейшего дела до жадного менялы, стенающего под забором от осознания того, как ловко его провели.
Когда Ахматбей вернулся к себе домой, купец, гостивший у него, обо всем догадался по его лицу.
— Ну что, и вас провел этот прохвост, а?
— Шли бы вы, почтеннейший… — огрызнулся меняла.
— Куда это? — не понял тот.
— Спать! — ответил ему Ахматбей и поплелся в дом, непрестанно что-то ворча себе под нос и дергая щекой.
Говорят, когда тебя поминают словом, то твои уши краснеют и начинают гореть. Чепуха! Уши у Насреддина в тот вечер никоим образом не изменили ни своего обычного цвета, ни теплоты. И ему вовсе было наплевать, что думает о нем меняла и ему подобные. У него и без того забот был полон рот, а переживая, если и были, то исключительно приятные.
Глава 21Мельница с подвохом
Время уплаты налогов — не самое приятное из времен. Оно наступает, как только собран урожай. Налогов имелась целая уйма, а тех, кому они причитались, числом были никак не меньше самих налогов, если не больше. В небольших селениях, удаленных от крупных городов, крупные чиновники появлялись, правда, редко — кому хотелось тащиться в такую даль ради пяти-десяти мер зерна и фруктов. Да и вовсе не факт, что удастся довезти собранное обратно в целости и сохранности, ведь дороги кишели разбойными шайками, и запросто можно было лишиться не только собранных налогов, но и жизни. Однако, и без крупных чиновников в селениях, подобных тому, о котором идет речь, нахлебников хватало с лихвой.
Очень мелкий, но важный из себя чиновник расхаживал вдоль полей, определяя размер того или иного урожая и причитающийся ему за то налог. За ним, подобно голодной своре собак, на и без того небогатый урожай набрасывались чиновники всех мастей. Тяжело груженые арбы следовали вдоль полей и садов одна за другой, в то время как выращенное тяжким трудом земледельцев стремительно убывало. Первым получал причитающееся ему сборщик налогов Нури. Поскольку в эти места редко заглядывали чиновники покрупнее рангом, Нури брал в их счет — сразу третью часть всего урожая, а, покончив с этим, он взимал еще и пятую часть от оставшегося. Всякому было понятно, что Нури никогда не отправлял из селения ту треть, что не имела к нему никакого отношения, в полном объеме. Бумаги имели свойство теряться, записи внезапно оказывались подмоченными дождем и оттого становились нечитаемы — мало ли уловок у опытного сборщика налогов, чтобы занизить в свою пользу собранное. К тому же Нури, как и большинство его братии, отбирали лучшее себе, а вышестоящему начальству доставалось все остальное. Но в этом деле тоже никак нельзя было переусердствовать. Кто-нибудь «наверху» мог однажды заинтересоваться качеством зерна, фруктов или скота, а, хуже того, недосчитаться того или иного. Поэтому как ни хотелось Нури прибрать к рукам самое лучше и оставить побольше себе, а нет-нет, да и приходилось отдавать лакомые кусочки. Пока ему все сходило с рук. Или всех все устраивало, и потому его никто не проверял, или всем было попросту наплевать, что передает им сельский сборщик налогов — так или иначе, а Нури жил припеваючи. Амбары его ломились от зерна, загон для скота был битком набит откормленными, жирными баранами, коровы и быки, чьи бока лоснились от сытости, голосили на все селение от тесноты, а счастливый Нури потирал ладони и радовался словно ребенок, в то время как сердца дехкан и скотоводов сковывала печаль. В этот раз Нури повезло гораздо больше. Мулла всегда требовал свою часть урожая, и плох был тот слуга божий, кто отказывал выделить часть урожая на нужды мечети. Но он пропал, новый же мулла был еще в дороге, и потому сборщик налогов решил урвать себе побольше.
— Ты глупый человек, Садык, — поучал он дехканина, загребая часть урожая себе, — и потому бедный. Но я тебе дам бесплатный совет, как разбогатеть. Я беру свою долю и делюсь ей с муллой. Мулла помолится за меня, и оттого я становлюсь еще богаче. Мне не жалко, я не жадный человек. А ты все жадничаешь, считаешь каждое зернышко — ты скупой человек, Садык. Аллах таких не жалует. Вот и на мечети вы в этом году решили сэкономить. Ай-яй, как нехорошо! Но я думаю о вас, Садык, и потому возьму то, что причитается всевышнему, сам. Ты же слышал, что новый мулла скоро будет здесь?
— Слышал, — горестно вздохнул Садык, с печалью глядя на то, что осталось у него от урожая.
— Как только он будет здесь, я передам ему твое зерно, а мулла уж точно замолвит за вас словечко перед всевышним.
— Не знал, что Аллах такой мздоимец, — раздался голос за спиной Нури.
— Это кто тут такой умный? — обернулся сборщик налогов, сдвигая брови, но тут же разгладил свое чело, чуть присев. — А, ходжа! Это ты, а я-то думал.
— Мне кажется, Садык сам в силах решить свои отношения со всевышним и новым муллой.
— Ой, ходжа, плохому их учишь, — осторожно погрозил пальцем Нури. — Смотри, как бы худо не было.