— Вам, мне или мулле? — усмехнулся Насреддин в ответ. — Все-таки, скорее, вам, Нури, так как вы теперь не сможете полночи заснуть из-за упущенного.
— Острый у тебя язык, ходжа, нехороший, прямо скажем. Я же по-дружески хотел ему помочь. — Нури состряпал физиономию, будто собрался пустить слезу, но передумал.
— Хотел волк с ягненком дружить. Вы уже закончили, почтенный Нури?
— Да, пора мне, — засобирался сборщик налогов дальше, все время косясь на ходжу. Здесь ему не удалось поживиться — удастся в другом месте.
Но поживиться в тот день Нури не удалось нигде. Ходжа будто преследовал его, появляясь всякий раз в самый неподходящий момент у следующего поля и с ухмылкой наблюдая за кривящим от досады лицо сборщиком налогов.
— Проклятый проходимец! — рычал сквозь зубы Нури, в очередной раз таща волов за собой. — И чего он привязался ко мне? Дел у него, что ли, никаких нет! Так и путается под ногами.
Но скоро запас злости иссяк в Нури, сменившись унынием, и тогда он решил повлиять на ходжу хитростью. Отозвав Насреддина в сторонку, Нури принял самый кислый вид, на который был только способен, и обратился к ходже.
— Знаешь, ты ничего плохого не подумай, только у меня большое горе, ходжа.
— И что же за горе с вами приключилось, уважаемый Нури?
— Зря смеешься. Было у меня пять мер пшеницы, но всю ее съели мыши. У меня большая семья, очень большая, а чем я их буду кормить? Ведь налоги — это не мне. Налоги уйдут — я честный человек, и оттого страдаю. Вот я и решил совсем немного взять из того, что прибрал бы к рукам мулла.
— Понимаю, — с серьезным видом покивал ходжа. — Значит, пять мер пшеницы съели мыши?
— Да-да, именно так! Все подчистую, до последнего зернышка.
— Что ж это за мыши такие? Верно, они были ростом с буйволов.
— А тебе-то что? — вновь разозлился Нури, видя, что сказанное им нисколько не проняло Насреддина. — Пусть мои мыши будут хоть ростом со слона!
— Простите, но если вы раскормили своих мышей до подобных размеров, то почему крестьяне должны теперь их содержать. Я думаю, каждый должен заботиться о своей скотине сам, — с этими словами Насреддин развернулся и пошел прочь.
— Проклятый оборванец! — заскрежетал зубами Нури. — Я тебе еще припомню и мышей, и скотину, и зерно. Ты у меня досмеешься, шут.
Нури сплюнул в сторону, развернул нагруженную доверху арбу и потащился восвояси — на полях делать было больше нечего.
Насреддин сделал вид, что ничего не расслышал и заторопился к мельнице, туда, где уже толпились счастливчики, сумевшие собрать остатки урожая после уплаты всех налогов в мешок, а кому повезло, то и в два.
Водяная мельница, как и все относящееся к воде, принадлежало мирабу Хасану, поэтому он получал двойной налог: за пользование водой и за помол — это было очень выгодно. Единожды выстроенная мельница не требовала особого ухода, и потому с помола в карман Хасана текли если и не золотые реки, то серебряные уж точно.
Ожидавшие своей очереди на помол беседовали с теми, кто уже смолол зерно на муку. Вид у тех и у других был напряженный, а последние еще и озадаченно чесали затылки, заглядывая в мешки.
Ходжа приблизился к ним.
— Ничего не понимаю, — разводил руками один из дехкан. — Засыпал, как всегда, целый мешок, а муки — сами видите.
В мешке муки было и вправду маловато.
— И у меня та же беда. Не пойму, куда делась мука, — сказал второй. — Два мешка высыпал, а поглядите, что осталось.
— И у меня, и у меня тоже, — слышалось со всех сторон.
— Эй, вы, — крикнул мельник, обсыпанный с ног до головы белой мучной пудрой. — Чего рты раззявили? Молоть будете или нет? Мельница-то впустую работает. А ну, кто следующий — засыпай!
Но люди сомневались, и никто не хотел сыпать своего зерна. Подвох был — это понимали все, но вот в чем и где?
Ходжа задумчиво пощелкал по бородке, прошелся меж мешков, заглянул в один, в другой, в третий.
— Ходжа, что вы думаете? — с надеждой пристали к нему дехкане.
— А чего тут думать? Будем молоть! Только для этого возьмем нужное зерно. Ну-ка, сойдитесь поплотнее.
Когда дехкане обступили ходжу со всех сторон, тот быстро объяснил им свой план. Дехкане повеселели, и один из них, вытащив из-за пояса пустой мешок, который — увы! — не пригодился, припустил в сторону от мельницы.
— Эй, чего вы там шепчитесь? — насторожился мельник. — Если не будете молоть, то я ее остановлю. Слышите?
— Сейчас будем молоть, не торопись! — крикнул ему в ответ ходжа, и в этот момент вернулся дехканин, таща на своем горбу уже полный мешок.
Подойдя к шаткой лестнице, дехканин ловко взобрался по ней к жерновам, развязал мешок и, не раздумывая, опрокинул его. Раздался скрежет, перешедший в противное хлюпанье и чавканье.
— Уй-юй, — схватился за голову мельник, — шакал ты паршивый! Зачем ты высыпал в жернова песок с этой вонючей глиной?
— У меня было зерно, мешок зерна, но пока оно мололось, то куда-то испарилось. Выходит, мне придется полгода есть песок с глиной, вот я и решил их смолоть.
— О несчастный, что ты натворил?! — вскричал мельник, бросаясь на задок мельницы. — Моя мука — все испорчено! Ох, проклятый ишак, погляди, что ты натворил.
Но тут мельник опомнился, однако, было уже поздно. В открытую заднюю дверь ввалилось множество народу, и от увиденного все замерли, столпившись у порога живой стеной: с этой стороны жерновов был устроен еще один желоб с вместительным коробом под ним. Сейчас по желобу стекала противная зеленоватая жижа и плюхалась в короб, который был больше чем наполовину заполнен мукой. Вернее, тем, что раньше было ею.
— Вон, вон, все вон отсюда! — замахал мельник руками на собравшихся. — Вам сюда нельзя. Уходите!
Но его никто не слушал, и ни один человек не двинулся с места. И тогда до мельника наконец дошло, что случилось. Он рванулся к лестнице, что вела к забранному квадратным люком проему в потолке, но двое дехкан подскочили и ухватили его за ноги. Мельник визжал и вырывался, дергая ногами, его оторвали от лестницы, и он, пересчитав носом перекладины, съехал вниз.
— Ну, чего вы, чего? — испуганно отполз он в угол, шмыгая разбитым носом и непрестанно утирая окровавленное лицом. — Это не я придумал, это все Хасан. Клянусь всевышним, это не я!
Один из присутствующих занес над ним свой громадный кулак, но вид у мельника был настолько жалок, что дехканин только пнул его легонько в ногу, в сердцах плюнул и отвернулся.
— Гад! Мерзкая жаба.
— Да чего с ним говорить? К судье его! — выкрикнул кто-то.
— На что нам продажный судья? Мы его и сами можем проучить.
— Да ну его, связываться еще с этой мерзкой рожей, — махнул рукой первый из дехкан и тут заметил мешки, аккуратно составленные в темном углу за невысокой перегородкой. — Смотрите, а это что такое?
— Не трогайте это! — опять взвизгнул мельник. — Это камни, честное слово, камни.
— Сейчас поглядим, что это за камни, — дехканин прошел к мешкам и развязал один из них. — Да ведь тут мука! Вот она где, оказывается.
— Не трогайте, прошу вас, — захныкал мельник. — Это мука Хасана, он меня прибьет, если недосчитается своих мешков.
— А разве тебе есть разница, кто это сделает? — спросил ходжа, грозно поглядывая на Хасанова работника. — Это могут сделать и они, — указал Насреддин на обозленных обманом дехкан.
Мельник всхлипнул и утер лицо ладонью, растерев по нему размоченную кровью муку.
— Давайте разделим ее! — воскликнул первый дехканин, что обнаружил мешки. — Тут на всех с лихвой станется.
— Нет, — покачал головой ходжа. — Сделаем все по закону, чтобы вас потом не обвинили.
— Ходжа, вы, верно, шутите! Какой закон? Ведь мираб друг кази.
— А вот это мы еще поглядим. Ты, ты и еще ты, — ходжа выбрал трех мужчин, — идите за Хасаном и приведите его в суд.
— А если он не захочет с нами идти?
— Так уговорите его! Неужели у таких крепких, закаленных работой мужчин недостанет сил объяснить изнеженному бездельнику Хасану что к чему?
— Это мы запросто, — заулыбались дехкане.
— Ты пойдешь с нами, — мрачно взглянул Насреддин на притихшего в углу мельника. — Или хочешь, чтобы тебя туда отвели?
— Нет, нет, что вы, ходжа! — Мельник втянул щекастую голову в плечи. — Я сам дойду.
— Вот и прекрасно. Со мной пойдут четверо, чтобы этот гусь не надумал сбежать.
— Да вы что! — округлил глаза мельник. — У меня и в мыслях подобного не было.
— Это хорошо. В противном случае ты вряд ли сможешь дойти до кази собственными ногами. Да и бегать уж точно разучишься.
— Да, да, я все понимаю.
— Тогда чего же ты тут расселся? Вставай и пошли! — приказал ходжа и первым вышел в дверь.
Мельник, немного помявшись, с трудом поднялся с пола — болели ушибленные о лестницу ребра, — и поплелся следом за Насреддином в окружении сильных и очень злых дехкан.
Никто из богачей не верил, что кази вновь когда-нибудь сможет стать тем Шарифбеком, которого они знали много лет. Беднякам же было на него и вовсе наплевать. Но Шарифбек поправился. То ли лекарства от шарлатанствующего заезжего лекаря помогли, то ли сам со временем оправился, а все-таки вошел кази в разум. Вроде бы и полностью оправился от удара судьбы, да только осталась у него одна странность: стоило Шарифбеку услышать про ходжу, как его тут же неведомая сила тянула встать на карачки и залаять. Потому Шарифбек настрого запретил у себя в доме все разговоры про ходжу и реже старался выходить из дому, разве что по очень важным делам, например, в баню.
Но уже несколько дней он ничего не слыхал о ходже, и оттого у Шарифбека на душе пели соловьи. И надо же такому случиться, что появление в тот прекрасный вечер Насреддина застало кази на крыше собственного дома. Заметив спешащего к его дому ходжу в окружении дехкан, кази вскочил с удобного ложа, опрокинув при этом дорогой чайный сервиз, и почувствовал, как некая сила пригибает его к полу. Шарифбек решил сопротивляться ей и заметался по крыше, но, зацепившись за курпачи, упал на самый край лестницы, ведущей вниз, и скатился по ступенькам, пересчитав их ребрами.