[2023]. Распутин владел воображением Алексея Толстого и до, и после Хождения по мукам. Летом 1917 он сочинил пьесу Горький цвет, в которой Распутин выведен в роли темного, могучего, блудливого хлыста Акилы (похожего на Блудоборца из Пятой язвы Ремизова). Акила производит настоящие экзорцизмы, ритуальные изгнания бесов. Для пущего эффекта он одевает мальчика чертом, чтобы тот в ключевой момент вылез из бесноватого в области пупка; так Толстой изображает обычаи русского народа. В этот раз у Акилы ничего не выходит, его изобличают в мошенничестве, а бесноватый оказывается просто слабым интеллигентом. После революции Алексей Толстой вместе с Павлом Щеголевым, историком и членом той же Чрезвычайной комиссии, в которой сотрудничал Блок, сочинили два заведомо ложных текста: пьесу Заговор Императрицы и дневники Анны Вырубовой. Распутин опять выглядит центральной фигурой эпохи; но здесь он – главная сила контрреволюции. Автор зловещего заговора и любовник Императрицы, он ведет ее к государственному перевороту. Александра Федоровна хочет сместить Императора, стать регентшей, заключить мир с немцами и возглавить победоносную контрреволюцию. Странно только, что в этом деле ей помешали отъявленные монархисты во главе с Юсуповым.
На деле все было наоборот; придворные заговоры были направлены против Распутина и Императрицы, и если не Толстой, то Щеголев должен был знать об этом. Заговор Императрицы – продукт откровенного мифотворчества, сознательного изобретения полезного исторического знания[2024]. Поучительно, что в этом проекте сотрудничали профессиональный историк и большой писатель. Найденная модель предвещала неоклассицизм сталинской эпохи, ее националистический и мизогинический дискурс. Гипер-сексуальное тело Распутина здесь совсем некстати, и оно подвергается всяческим насмешкам. Но дискурс не нашел еще своего героя, новой версии Селиванова, и авторы возвращаются к совсем старым рецептам. История по Толстому и Щеголеву моделировала Александру Федоровну на манер Екатерины II, а большевистскую революцию по образцу восстания Пугачева. «Народ» победил, и рабочие арестовывают развратную царицу; о том, что будет дальше, авторы не гадают. Распутина одевают чертом, чтобы избавиться от бесов; но снова, как у мошенника Акилы, ничего не выходит.
Предоставим, однако, слово и самому герою. В своем Житии опытного странника, в авторстве которого сторонники Распутина не сомневаются и сегодня, он так рассказал о необычном, и к тому же секретном, характере своего христианства:
О любви даже трудно беседовать, нужно с опытным. А кто на опыте не бывал, тот перевернет ее всячески. Вообще где есть избранные в духовных беседах, те более понимают любовь и беседуют по Новому Завету и живут единогласно, единым духом […] Вот у них-то и пребывает несметная златница любви[2025].
Своих избранных Распутин, по его собственным словам, учил практике флагеллации:
Вот еще как враг завистлив к тем кто ищет Господа […] Как это все – победить!
На все нужно бить: молиться немного, но ударять себя когда никого нет, крепко правильно и физически, чтобы даже пол дрожал, только стараться чтобы никто не видел – тогда […] будешь опытен и примешь все это с радостью[2026].
За полтора века до этого Селиванов противопоставлял оскопление бичеванию, как новый и эффективный метод «лечения» – старому, неэффективному:
как человеческая плоть […] принуждала иногда искать женского пола, от которого и самое жестокое бичевание отвесть было не в силах […], от греха того разве только одним оскоплением избавляться можно, приводя тому в пример скот, который по лечении уже блуда не делает[2027].
Друзья Распутина действовали в соответствии с давней традицией: хлыста следовало превратить в скопца.
Гришка был приглашен к епископу Гермогену, не прерывавшему еще с ним отношений. Там на него набросились знаменитый Илиодор […] и еще кто-то и, повалив, пытались оскопить его. Операция не удалась, так как Гришка вырвался. Гермоген после этого проклял Гришку, а Государю написал обличительное письмо, –
рассказывал хорошо осведомленный отец Григорий Шавельский[2028]. Мы не знаем, как осознавали Гермоген и Илиодор этот проект кастрации Распутина: как чувствительную месть бывшему союзнику или как насильственное повторение сакрального действия, впервые совершенного когда-то Селивановым. Оба, Гермоген и Илиодор, были сосланы, но продолжали действовать избранными средствами. Илиодор в скандальном послании Синоду требовал «оградить Невесту Христову – Церковь русскую от насилия и поругания хлыстом Гришкой Распутиным»[2029]. В ответ Синод лишил Илиодора его иерейского сана. Тогда он попытался сблизиться с большевиками через Горького и Бонч-Бруевича[2030], собирая тем временем группу обиженных Распутиным женщин для кастрирования старца[2031]. В конце концов одна из них, Хиона Гусева, пырнула его ножом; она попала в живот… Распутин выжил, девушка была помещена в сумасшедший дом. Газеты сообщали, что до того, как Гусева связалась с Илиодором, она состояла в общине охтенской богородицы Дарьи Смирновой[2032], а потом была соблазнена Распутиным, и вот теперь мстила ему.
Распутин был убит позже и при иных обстоятельствах, в процессе лечения, которое он пытался проводить Феликсу Юсупову. История этого убийства всякий раз пересказывается на основании воспоминаний Юсупова, согласно которому оно было осуществлено во имя спасения России. России это, как мы знаем, не помогло, и вообще убийце в таких случаях не верят. К тому же из рассказа Юсупова неясно, от чего Распутин лечил этого графа, недавно женившегося студента Оксфорда.
Важную информацию дают дневниковые записи Николая Михайловича Романова, когда-то опубликованные в Красном архиве и в нем же затерявшиеся. Как мы знаем, великий князь был добросовестным историком. С точки зрения современников, его репутацию портили только слухи о его гомосексуализме, не менее устойчивые, чем слухи о гомосексуализме его родственника Юсупова. Во всяком случае, рассуждения великого князя по этому делу вызывают больше уважения, чем свидетельства кого-либо другого из современников. Итак, сразу после убийства Николай Михайлович записывал:
Остается предположить опять что-либо совсем невероятное, а именно – влюбленность, плотскую страсть [Распутина] к Феликсу [Юсупову] […] Неужели во время нескольких бесед между собой они только ели, пили и болтали? Убежден, что были какие-то физические излияния дружбы в форме поцелуев, взаимного ощупывания и, возможно, чего-либо еще более циничного. Садизм Распутина не подлежит сомнению, но насколько велико было плотское извращение у Феликса, мне еще мало понятно […] Если не было плотской страсти, разве все это возможно? […] Мне кажется, что он [Юсупов] кандидат на сумасшествие в будущем[2033].
Действительно, убийцу всю жизнь преследовали кошмарные образы его жертвы[2034]. Все же вполне бессмысленно рассуждать о том, кто был более сумасшедшим, врач или пациент, Распутин или Юсупов. Моя гипотетическая версия этой истории такова. Молодой граф вернулся из-за границы, где его дурные привычки только окрепли. Пытаясь бороться с ними и уступая давлению родителей, он женится на красавице и приглашает к себе народного целителя. Тот, однако, допускает тяжкую для терапевта ошибку, вступив в связь с пациентом. Теперь мы можем увидеть в убийстве Распутина выразительный случай отреагирования особого рода чувства пациента к терапевту; в формировании его проявляется болезнь первого – и искусство второго. В психоанализе такое чувство называется трансфером; но впрочем, гипноз и народная медицина равно далеки от психоанализа. К тому же убийство Распутина было делом коллективным и политическим, что не умаляет значения личных переживаний его организатора.
Французский историк, знавшая Юсупова, считает его «надежным свидетелем, который вряд ли искажает факты»[2035]. Сомнительно, однако, даже то, что Юсупов сам писал свои воспоминания. Их сочинял или редактировал некий литературный сотрудник; такого рода услуга в эмиграции была более чем доступна[2036]. Текст их естественно ложился на готовые литературные образцы. Известно, что Юсупов был поклонником Оскара Уайльда. Легко показать, что образцом для жуткой сцены убийства Распутина был Достоевский.
Вот как написано об этом в воспоминаниях Юсупова:
Несомненно, Распутин был мертв […] Вдруг мое внимание было привлечено легким дрожанием века на левом глазу Распутина. Тогда я снова […] начал пристально всматриваться в его лицо: оно конвульсивно вздрагивало, все сильнее и сильнее. Вдруг его левый глаз начал приоткрываться… Спустя мгновение, правое веко, также задрожав, в свою очередь приподнялось и […] оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня […] Комната огласилась диким ревом […] Оживший Распутин хриплым шепотом непрестанно повторял мое имя. Обуявший меня ужас был не сравним ни с чем […] Я тогда еще яснее понял, […] что такое был Распутин: казалось, сам дьявол, воплотившийся в этого мужика, был передо мной