близкий к нему Р. В. Иванов-Разумник, игравший роль партийного лидера небольшой группы интеллектуалов, все еще веривших в мистическое значение большевистского переворота, говорил о связи Блока с революцией –
не с той политической, не с той социальной, которые […] пишутся с маленькой буквы, а с […] единой и подлинной Революцией, […] той последней духовной Революцией, в которой единый путь к чаемому Преображению[1192].
Кузмин писал о «блоказированной революции»[1193]. Согласно формуле Белого, революция Блока была трансформацией его Прекрасной Дамы[1194]. Согласно самому Блоку, революция «сродни природе» (6/12). Как явление природы, а не культуры, революция наделяется самой высокой ценностью, какая только есть в мире Блока. «Один из основных мотивов всякой революции – мотив о возвращении к природе; этот мотив всегда перетолковывается ложно», – писал Блок (6/103). Но, приветствуя Октябрьский переворот статьей Интеллигенция и революция, полной сбывающихся апокалиптических чаяний, Блок дальше всего именно от природы:
Что же задумано?
Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью (6/12).
Лишь новая культура, еще сильнее старой в своем тотальном контроле, может сделать все это с человеческой природой – «ветхим Адамом», как говорили масоны и хлысты. Рационализм и ‘культурность’ большевистского проекта входили в неразрешимый конфликт с блоковской мистикой и поклонением природе; серебряный век был несовместим с веком железным, пришествие которого готовил. Троцкий, например, видел все это с подавляющей ясностью[1195]. Блок не хотел признавать конфликта и потому оказывался один. Ему не сочувствовали даже те, кто совсем недавно разделял его увлечение сектами. «Блок для меня – это человек, живущий “в духе”, редчайшее явление. Мне так же неловко с ним, как с людьми из народа: сектантами, высшими натурами»[1196], – вспоминал Пришвин. Позднее свой комплимент очерку Блока Катилина Андрей Белый выразил теми же словами из Апокалипсиса: «Ты – в Духе» (6/504).
Мистическая стихия, которую Блок видел в побеждающем большевизме, описана в Катилине, очерке 1918 года с подзаголовком «Страница из истории мировой революции». Первоначально этот текст был прочитан как лекция в «Петроградской школе журнализма». Блок, однако, вскоре издал его отдельной брошюрой – один из двух таких случаев во всем его творчестве[1197] – и, более того, называл своей «любимой статьей» (6/503). Бекетова характеризовала очерк как «очень характерный для тогдашнего настроения поэта»[1198]. Андрей Белый ценил Катилину выше других статей Блока и видел в очерке связь с Двенадцатью[1199].
В Катилине Блок объявил себя «истинным врагом» филологов; и действительно, исследователи занимались этим очерком неохотно и с очевидным смущением. Впрочем, все писавшие о Катилине понимали, что эссе из древней истории было еще одной попыткой узнать русскую революцию, найти для нее понятную метафору. Согласно Максимову, Блок «создает собственный, исторически сомнительный миф о Катилине»[1200]. Минц выявляла здесь отзвуки полемики Блока с Мережковским[1201]. Все же советские исследователи аккуратно упоминали этот восторженный очерк о революции, хоть и римской, находя в Катилине «недописанную социальную трагедию»[1202]. Ученые иных ориентаций соглашались в оценке очерка как случайного и интересного лишь как спутник Двенадцати. Мочульский, для которого Блок – заблудший, но христианский поэт, относился к Катилине как к «полу-комическому недоразумению»[1203]. Аврил Пайман в своей двухтомной монографии о Блоке ограничивается пересказом Катилины, не рискуя в данном случае вдаваться в интерпретацию[1204]. Единственная известная мне работа, специально посвященная этому очерку, демонстрировала отклонение блоковского портрета от его римского оригинала[1205]. Иначе чувствовал значение Катилины Анатолий Якобсон. Он трактовал Катилину и Двенадцать как итоговые продукты «романтической идеологии», что в его понимании равнозначно культу силы и мистификации жизни. «Очерк Катилина есть чудовищная апология чудовищностей»[1206], – писал Якобсон. По его схеме, в Двенадцати личный блоковский миф завершался, в Катилине – отчуждался и саморазрушался. Якобсон не интересовался более конкретным описанием этого мифа и его связями с религиозной традицией.
Весной 1918 года Блок написал много: Двенадцать, Скифы, Катилина, Крушение гуманизма, Русские денди, Исповедь язычника, и еще переработал объемистый текст Последних лет старого режима. В отличие от Двенадцати, поэзия которой создает многоплановый дискурс, на некотором уровне доступный любому революционному подростку, прозаические опыты 1918 года принадлежат к самым герметичным творениям русской литературы. В своем позднем творчестве Блок радикально меняет свою позицию по отношению к тексту и читателю. Если раньше поэт мог надеяться, что его читатели разделяют с ним некие азы опыта, и поэтому с ними можно и нужно говорить намеками-символами, то теперь ему приходилось разъяснять все с самого начала. Популярно, доступными примерами Блок пытался растолковать чувства, мучительно осознававшиеся в течение всей жизни и, в итоге великолепного поэтического пути, так и оставшиеся невыразимыми. Иногда динамичные, иногда спутанные тексты – последняя попытка Блока передать новой России свой и своего поколения духовный опыт. Он говорил больше и прямее, чем когда бы то ни было; но чем больше он объяснял, тем менее понятным становился.
В переходе от Двенадцати к Катилине Блок повторяет ту же травестийную операцию, которую он уже производил ранее, переходя от Песни Судьбы к Розе и Кресту: первые выполнены в национальном и современном материале, вторые – в материале европейском и историческом. Решаются всякий раз одни те же проблемы, вызванные к жизни, как сказано в Катилине, «самыми неотвлеченными и самыми злободневными событиями» (6/83). Катилина взят из одноименной драмы Ибсена. Наместник Африки, он был главой заговора против римского сената. Заговор был разоблачен депутатом, либеральным адвокатом Цицероном, и Катилина погиб при подавлении его восстания верными сенату войсками. Безудержно модернизируя, Блок называет Катилину «римским большевиком» (6/68, 86). Он настаивает, что это определение точное, если подразумевать под ним «стихию большевизма, а не фракцию социал-демократической партии» (6/452).
Блок перечитал пьесу Ибсена Катилина 22 апреля 1918 года и, заинтересовавшись, углубился в словари. Всю неделю античный персонаж не сходит с записной книжки поэта, слушающего революцию. «Тема уж очень великолепна», – записывает Блок 24 апреля, перечитывая Ибсена. Чувства пытаются найти форму: «Катилина. Какой близкий, знакомый, печальный мир! – И сразу – горечь падения. Как все скучно, известно». Скучна не история Катилины, скучно вечное возвращение исторических ситуаций. «Ну что ж, Христос придет», – кончает эту запись Блок, связывая новый символ со старым и найдя в этом временное утешение. Все же в этой версии – революционный порыв, горечь падения и искупляющее явление Христа – нового было мало. Апокалипсиса ждали давно; а произошла революция.
Катилина – первая пьеса Ибсена, написанная им в революционное время, зимой 1848 года. Автору был 21 год, он только поступал в университет. Катилина показан благородным бунтарем, молодым и чувственным, который пытается одолеть низменные влечения во имя политического подвига. Его жизнь вызывает у него муки совести:
Стыдись же самого себя! Стыдись
и презирай себя, о, Катилина!
Ты чувствуешь – в твоей душе так много
таится благородных сил, а цель их?
К чему направлены они? Увы!
Лишь к утоленью чувственных желаний[1207].
Катилина объявляет себя врагом насилия, другом свободы и защитником угнетенных. Он готовится к великой участи, он хочет избавить Рим от его пошлости и разделить его богатства между всеми поровну. Но революционеру мешает чувственная страсть. Не в силах преодолеть влечения, Катилина соблазняет весталку. Ее казнят страшной смертью. Теперь ее мстительный дух всюду преследует героя. Любящая жена Катилины пытается увезти его в идиллическую глушь, чтобы спасти одновременно и от соблазна, и от бунта. Но Катилина возглавляет заговор против Рима и терпит поражение. В финале он закалывает свою жену:
Катилина Ибсена со смелой прямолинейностью увязывал две основные проблемы европейского модерна, секс и революцию. Пол разрушает революцию. Утопия отменяет секс. Но ни то ни другое – ни победа пола за счет утопии, ни победа революции за счет сексуальности – невозможны в мире модерна. Противоречие остается нерешенным. Его можно признать, но нельзя преодолеть. Не было бы сексуального соблазна, Катилина построил бы царство справедливости. Не будь Катилина революционером, он спокойно жил бы с женой и любовницей. Моделируя основную дилемму, действие ибсеновской пьесы раскачивается между полюсами в душе Катилины. Сделай он выбор – и был бы счастлив. Его неспособность сделать этот выбор и есть трагедия современного человека.