Сам Нестор, впрочем, выглядел вполне натурально: патрули в гимнастерках или в мятых пиджачках с красными повязками на рукавах ни разу его не остановили. Так, скользили взглядом и шагали мимо. Да, и еще особенность. Вывески, которые некогда заманивали, обещали, куда-то подевались либо висели, сбитые набок и уже были и вовсе не нужны. Витрины магазинов и лавочек тоже были пусты, а то и вовсе заколочены горбылем.
Зато плакатов, объявлений, призывов – пруд пруди. На стенах, тумбах, заборах. Невероятные театры, лекции, клубы, кружки…
«Молодежь, на диспут! Отринем бога от нашего порога! С участием нашего светоча Ем. Ярославского».
«“Бунт заключенных”. Массовое действо с участием зрителей, апофеозом и феерией! В бывшем дворце Шереметевых и в саду… Участникам будет выдаваться вобла!»
«Полеты на Луну и Марс в ближайшем будущем. Лекция инженера Дуппельсберга!»
«Сбор средств на строительство гигантского дирижабля “Мировая революция!”…»
И еще одна афиша. Она привлекла особое внимание Махно.
«Союз идейной пропаганды анархизма. Лекция лучшего оратора Москвы тов. Волина-Эйхенбаума “Интуитивно-анархическое у Фридриха Ницше”».
Махно нахмурился, стараясь вникнуть в смысл написанного. Не вник, но все же удовлетворенно покивал головой (есть, живет все же такой союз анархистов!) и пошел дальше…
Добирался Нестор довольно долго и сложно, расспрашивая о направлении только людей, не внушающих опасения, которые и сами явно чего-то остерегались.
Но язык до Киева доведет, и до самой Белокаменной, даже если она стала серой. И Тверскую-Ямскую он нашел. С нее свернул в знакомый переулок и еще издали узнал дом Сольского по каменному льву у парадного подъезда. За не столь долгое время лев тоже изменился, постарел и перешел в инвалиды. У него была отбита лапа, ранее опиравшаяся на каменный, удивительно гладкий и ровный по форме шар. А добрая львиная морда была сильно поцарапана, видимо, осколками от разорвавшегося поблизости снаряда. Сольский еще как-то чудно́ называл льва…
– Мозамбик, – вспомнил Нестор и погладил рукой искалеченную львиную морду, которая ранее сильно напоминала человеческое вытянутое лицо. – Здорово, браток!
Всякие буржуйские штучки и украшения Нестор не любил как выражение классовой спеси, но этот лев уже был как бы своим, пострадавшим от революции.
По усеянным мусором ступеням Махно поднялся к парадному входу. Стекла в двери были повыбиты и заколочены горбылем, которому жить оставалось до зимы. Никакого швейцара и в помине не было. Стал подниматься по загаженной лестнице к квартире Сольского. Лифт не работал, да Нестор и не знал, как им пользоваться.
Нет, перемены его не смущали. Так ему было даже проще, понятнее. Но, пожалуй, Москва все-таки переборщила. Ведь не стал бы он в своей коммуне или еще где-либо терпеть свинство. Все это теперь народное, общее, а большевистское или анархическое, в этом разберется История. Ведь для общего счастья старались, а счастье не обязательно вырастает из грязи. Как истинный хохол, он ценил уют и порядок.
Стены лестничного пролета были ободраны и исцарапаны. Похоже, здесь поселились люди, которые полагали, что вскоре вернутся старые хозяева, и старались всячески им напакостить. На лестничных площадках стояли кособокие шкафы, лари для овощей или еще для чего-то, уже брошенные, пустые по простой причине: в них нечего было хранить. Не было ни муки, ни круп, ни овощей.
Нестор поднялся на нужный этаж. Звонка в двери не было, его вырвали. Исчезла и начищенная бронзовая дощечка с надписью «Евсей Натанович Сольский».
Нестор постучал. Стук получился глухой. Но услышали, открыли. В коридоре стоял чад, пар, и в этом белом мареве мельтешили какие-то фигуры.
– Чего надо? – недружелюбно спросила вставшая в двери пожилая женщина, вытирая о фартук мокрые руки.
– Это квартира Сольских?
– Эва!.. – удивилась женщина. – Который банкир? Так он убег. За границу кудась.
– А сын его?
– Зяма?.. Энтот туточки. Вон тама их хоромы. В торце. – Женщина указала рукой куда-то вглубь.
Нестор двинулся в указанном направлении. Прошел через многолюдную кухню, где возле плиты толпились несколько женщин, задел чей-то таз с водой.
В торце кухни он увидел небольшую фанерную дверь. Рядом с дверью на крюке висело оцинкованное корыто.
За дверью раздавались возбужденные голоса – женский, девичьи и узнаваемый Зямин. Спорили или ругались? Постучал, зашел. Огляделся.
Зяму узнал с трудом. Куда подевался его щегольской вид? Какая-то толстовка со шнуром-поясом, нестриженый, в нелепых галифе и тапочках. И здесь же были женщина неопределенных лет в пенсне и две худосочные прыщавые девицы-подростки.
Маленькое окошко, как в Бутырке, под потолком, пропускало в тесную каморку тусклый свет.
Сольский тоже не сразу узнал Нестора, но затем радостно воскликнул:
– Нестор! Собрат! Ты ли? – И обнял его, шмыгнув носом. Обернулся к близким: – Махно. Тот самый… сокамерник по Бутырке…
Девицы сделали книксен, а женщина поправила пенсне и уставилась на гостя.
Зяма представил Нестору своих:
– Жена… Фима. Убежденная анархистка, товарищ по борьбе. Сошлись гражданским браком… Падчерицы – Мина и Мира… тоже сочувствуют, понимают…
Девицы вторично сделали книксен.
– А где ж батька? – Нестор хоть и знал уже, но для вежливости спросил.
– Банк большевики национализировали. И он эмигрировал, – шепотом, с горечью поведал Сольский. – Я с ним не мог. Десять лет борьбы… Нет-нет, мое место здесь.
Зяма заметил, как Махно рассматривает тесную комнатушку, в которой на веревках были развешаны женские трусики, чулки, мужские кальсоны…
– Да! – словно извиняясь, развел руками Зяма. – Бывшая наша кладовка. Уплотнили. В интересах трудящихся. – В его голосе не было обычной иронии. – Революция требует жертв. Я не против! Чем я лучше других?
– А я подумал, не найду тебя здесь, пойду в Дом анархистов, – сказал Махно. – У кого-то спросил, где он – не знают.
– Да ты что? – почти прошептал Сольский. – Нельзя спрашивать! Нас же разгромили. Боевиков постреляли или в тюрьму, а нас, теоретиков, правда, не тронули, только перевели в другое помещение. Похуже, конечно. Я покажу… Ничего! Живем!.. А ты что же, вот так, с чемоданом, через весь город? И заградотрядчики не тронули?
– Нет.
– Повезло.
– Повезло, шо я стреляный воробей.
Махно открыл чемодан, развязал бечевку.
В чемодане, сверху на вещах, лежали булки. Белые. Много! Падчерицы ахнули. Сольский ударил в ладоши. Жена-анархистка втянула носом воздух.
– Пензенские, – пояснил Махно. – Там пока не так голодно… Берить!
Падчерицы с радостным визгом ухватили сразу по две булки и принялись надкусывать, утверждая свое право на добычу.
– Айнштеллен! – по-немецки крикнула идейная супруга Сольского. – Прекратить! Булки будем с чаем! Так сытнее!
…Разместились за столом. Посипывал самовар.
– А в Пензе ты как оказался? – спросил Зяма с набитым ртом.
Нестор промолчал, глядя, как женская часть семьи уплетает булки, макая их в блюдечко с каким-то серым жидким маслом.
– Не хочешь, не говори, – сказал Зяма и обеспокоенно спросил: – Ордер на проживание ты, конечно, получил?
– Какой ордер?
– Как «какой»?.. Сейчас в Москве такой порядок. Без ордера никак…
Нестор покачал головой:
– Ну и ну! Круто взяли власть большевики! И вы, анархисты, смирились? Сидите, як птицы в клетке?
Сольский вздохнул:
– Потому, видать, нас и разгромили, что не смирились. – И после долгой паузы заговорил снова: – Знаешь, мы бы как-нибудь и тут разместились, на полу. Но это невозможно. Вдруг ночью проверка? Семья, понимаешь? Меня могут взять заложником, очень даже просто. А я ведь, ко всему прочему, еще и лишенец.
– Это шо ж за чудо такое – лишенец?
– Ну, лишен всех социальных прав. Из-за папаши. Считаюсь социально чуждым. Ты прав: вроде птицы в клетке. Высунешь голову – отгрызут.
– Ну, большевички! – все больше удивлялся Махно.
– Их тоже можно понять, – не прожевав булку, вмешалась жена. – Террористические акты! Борьба за власть! Поэтому они анархистов так быстро и слопали. Спасибо, хоть не до конца.
– А чем анархисты им помешали? – спросил Махно. – Мы же вообще против любой власти. В том числе и против собственной.
– Вот поэтому они нас, теоретиков, до некоторой степени пощадили. Дали помещение, – пояснил Сольский. – Не дворец, конечно, но все же… не выбросили на улицу. Хотя могли. Власть-то в их руках… Слушай, Нестор, а какие-нибудь документы у тебя есть?
Жуя, подбирая со стола крошки и снова отправляя их в рот, он изучал бумаги, которые положил перед ним Махно.
Нестор смотрел на него с жалостью и горечью. И это тот самый человек, который, выходя из тюрьмы, обещал всем новую, свободную, счастливую жизнь, волю и радость!
– Вот! Это хорошая бумага! – Сольский выбрал из кипы одну справку. – «Выдана гражданину Махно… что он является председателем Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов…» Хорошая бумага для Кремля!
– А при чем тут Кремль?
– А где ж ты еще ордер получишь? Теперь все ордера только в Кремле и выдают. И на табак, и на воблу… Проси сразу комнату!
– В гостинице?
– Не знаю, это уж где дадут… А гостиниц теперь нет. Есть Дома Советов. Для проживания большевистского руководства. А чтоб без ордера поселиться – ни-ни! Строго.
– И шо, вот так прямо в Кремль и идти? – недоумевал Махно. – За бумажкой?
Сольский пожал плечами. Не понимает еще товарищ новой жизни, ох не понимает!
– Да! Вот так! За бумажкой! – подтвердил Зяма. – Но сегодня уже поздно. Сегодня как-нибудь…
Они какое-то время сидели молча. Нестор думал, как бы ему избавить Зяму от своего присутствия. Видимо, о том же думал и Сольский.
– Слушай, Нестор, – осенило Зяму. – А что ты скажешь, если я отведу тебя к Шомперу переночевать. В Союз идейной пропагады анархизма. Он там теперь комендантом. Исак Шомпер. Наш сокамерник. Да ты, верно, помнишь его?