Они шли по улице.
– Уеду и буду поднимать народ против немцев! А когда их скинем, когда устроим свою крестьянскую анархическую республику, то большевиков, ну, если у их хватит ума до нас прийти, встренем як хозяева: пожалуйста, считайтесь с нами, селянами. Дадим и хлеба, только дайте нам самим хозяйновать так, как мы хотим. А шо им останется делать? Крестьянство мы защитим не только от их догм, но и от панов, офицерья, от всяких гетьманов… Не, спасибо Волину, очень непонятно, но красиво говорил. Под его речь мне хорошо думалось. Лучше, чем в тишине.
Они какое-то время шли молча. Потом Нестор обернулся к Аршинову:
– А то поехали со мной, Петр Андреевич! Нужен мне там такой, как ты, человек. Понатерпелый и знающий.
– Не могу, – ответил Аршинов. – Здесь решается много не только важного, но и для наших краев полезного!
– Много бумажного! – со злой иронией отрезал Махно. – Москва сильно много о себе представляет. А жизнь, она – там! – Он взмахнул рукой, указывая вдаль. – Горькая жизнь, согласен! Но другой, настоящей, пока нема! Но если все сообща за этот гуж возьмемся да с силой в одну сторону потянем, то будет!
Глава четырнадцатая
Через два дня высокий бородач в английском френче вручил Нестору несколько бумажек:
– Документы… справки… Прочитайте, запомните!
Длинноволосый Зельцер в своем фартуке стоял, скрестив грязные руки. Со странной усмешкой наблюдал за Нестором.
– «Народный учитель Шепель Иван Яковлевич… Шепель Иван Яковлевич… – повторяя, пытался запомнить Махно, – …находился на излечении в Яузской больнице на Швивой горке по поводу туберкулеза»… – Махно коротко взглянул на Зельцера. – А вы откуда узнали насчет туберкулеза?
– Тоже мне загадка Сфинкса… Вы присмотритесь к бумагам: нигде не жмут?
– Хорошые бумаги… Потертые, помацанные… Нам бы такого колдуна! – Нестор с восхищением посмотрел на Зельцера. – Мы бы там, на Украине, такие бумаги сочинили, шо я бы до гетьмана возрос, а то и до генерал-фельдмаршала…
– А то! – усмехнулся Зельцер – И вот еще для вас… к документам. Будет не лишнее. – И протянул пачку украинских карбованцев, каких Нестор еще не видел. Карбованцы были тоже уже помяты и не пахли типографской краской. Нестор догадался, что отпечатаны деньги не этой, как ее, Центральной радой, которая, как он полагал, все еще заседала в Мариинском дворце города Киева.
– Свеженькие, оккупационные… Да вы не беспокойтесь. – Зельцер улыбнулся. – Даже у немцев за настоящие проходят.
– За гроши тоже большое вам спасибо. Потратился в дороге.
После Кремля Махно забежал в каморку к Сольскому. Ни его жены, ни падчериц дома не было.
– Ну что, получил ордер? – первое, что спросил Сольский.
– Зачем ордер? Документы получил. Так шо все! Нечего мне здесь сидеть, – угрюмо ответил Махно. – Вечером уеду!
– Как? Так сразу? И куда?
– Как – куда? Додому, на Украину.
– Так там же сейчас немцы! Уже, наверно, до ваших краев добрались. Говорят, по самый Дон будет оккупация.
– Германцы так германцы, – сказал Махно. – Я ж не собираюсь их коням в хвосты ленты вплетать.
– А наши надеялись с тобой еще разок встретиться… И Шомпер, и Аршинов. Что-то вроде проводов устроить.
– Хватит времени – увидимся. А сейчас, пока светло, хочу ще одно важное дело сделать: с Петром Лексеичем Кропоткиным повидаться. Он вроде бы в Москве.
– В Москве. Но не у дел старик. Мечтал о революции, а эту большевистскую не принял. Ленина, правда, уважает, не раз встречался с ним, но их власть не признаёт… И реальное современное анархическое движение тоже не принял. Ни одной статьи в нашу анархическую газету не дал! На приглашения прийти в Союз даже не ответил. Не понял, отстал! – Сольский горестно развел руками, отчего его блуза, которая явно стала ему велика, после того как закончилась «бутырская кормежка», распахнулась и открыла тощий, поросший белым волосом живот. И это особенно оскорбило Нестора, поскольку словно бы имело отношение и к Кропоткину: как жест пренебрежения.
– Старик – великан! – резко сказал Махно. – Нам до него ще расти и расти. И тебе, Зяма, тоже!
Сольский вздрогнул. Поистине, не один лик был у этого маленького запорожского воителя. Зяме показалось, что перед ним лермонтовский Вадим, попавший сюда из другой эпохи. Из времен Разина или Пугачева.
– Адресок не подскажешь? – спросил Нестор уже более миролюбиво.
– Отчего же. Его адресок теперь вся Москва знает! – Сольский бросился к столу, заваленному бумагами, грязными тарелками, книгами, лежавшими «лицом вниз», раскрытыми на нужной странице.
Семья Сольского держалась исключительно на идейной общности, а не на каких-то там нежных чувствах и взаимной заботливости. Новая, революционная, анархическая семья!..
– Вот газета! – Зяма, напрягая зрение, отыскал необходимые строки: текст был слегка расплывчатым из-за добитого до ручки шрифта и плохо читался. – Ага, вот! «На злобу дня»… «Так называемый вождь и теоретик анархистов, бывший князь-аристократ, воспитанник прогнившего Пажеского корпуса…»
– Плевать мне на их слова. Ты мне адрес скажи! – вскипел Нестор.
– Да-да! Адрес! Вот, пишут: «…поселился… в особняке на Новинском бульваре в сто одиннадцатом доме, принадлежавшем бывшей аристократке Софье Петрово-Соловово… И хотя особняк был подвергнут пролетарскому заселению, Кропоткину с семьей оставили самую большую комнату. Наш великий анархист мирится с тем, что в соседней с ним комнате проживает князь Трубецкой, этот потомок Гедиминовичей, выселенный из своего дворца… Вот кого предпочитает анархист! Вместо того чтобы поселиться в пролетарской семье и набраться революционного…»
– Хватит! – прервал его Махно. – Хватит всякие пакости про Кропоткина! И кто ж такое написал?
Нестор прищурился, словно высматривал цель, и глаза его сверкнули странным блеском, похожим на вспышку дульного винтовочного пламени. Зяма, хоть и не был знаком с действиями гуляйпольской «черной гвардии», сразу понял, что ожидало бы бойкого автора заметки, живи он в тех краях.
– Подписано: «Захар Зоркоглазый».
– Сволочь, – коротко выразился Нестор. – Пойду! Значит, Новинский бульвар, сто одиннадцать.
– Если Кропоткин там еще проживает. – Сольский стал вновь рыться в газетах, отыскивая еще что-то и при этом продолжая бормотать: – Где-то тут… ну да… тоже короткая заметка… и очень непонятная. Не то большевики его высылают… в Дмитров, не то он сам туда едет. К своей родне, графьям или князьям Олсуфьевым. Не слыхал?
– Я и своих, катеринославских, не шибко хорошо знаю, не то шо… А як это – высылают? За шо?
– Ну, вроде заботятся о нем. Года-то у него немолодые. Вот и решили его подальше от Москвы, на «молочко и сметанку», для его же здоровья, – усмехнулся Зяма.
– Понятно. Не нужен им в Москве Кропоткин.
Благодаря своему умению ориентироваться на местности, Нестор быстро нашел Садовую улицу, что опоясывала собственно Москву. Садовая действительно была садовой: здесь дома, как высокие дворцы, так и особнячки, скрывались в начинающих уже зеленеть садах, и с само́й улицы, довольно узкой, означенной двумя колеями трамвая, невозможно было разглядеть номерных табличек на домах, а нередко и самих домов, хотя день занимался солнечный, пахло летом.
Словно странная река, без истока и устья, Садовая разделялась на дюжину подназваний: Самотечную, Каретную, Кудринскую… Когда-то номерные таблички с указанием улиц и полицейского участка, белые или бронзовые, ярко начищенные, крепились к крашеным заборам или воротам. Сейчас же от них остались только темные следы на выгоревших и ободранных заборах.
Сами же хозяева, как правило, люди состоятельные, и сбили эти таблички, чтобы запутать тех, кто явится с обыском или просто с целью грабежа. Пока нежданные гости ищут, стучат, перекликаются, есть время улизнуть, спрятаться или хотя бы убрать самое ценное подальше от недобрых глаз.
После посещения Кремля, с надежными документами в кармане, Махно чувствовал себя уверенно и не боялся расспрашивать прохожих. Так язык довел его до Кудринской, а дальше он отыскал и Новинский бульвар.
Здесь тоже были сады! Да какие! Не хуже, чем где-нибудь в Новороссии. Тут и волк заплутал бы в зелени…
Нестор увидел мужчину, который, оглядываясь, деловито отдирал от деревянного забора штакетины. Был он в куртке, перешитой из старой шинели, в кепке, стоптанных юфтевых сапогах. Похоже, близкий по классовой принадлежности человек.
– Эй, дядя! – позвал Нестор.
«Дядя» вздрогнул, уронил штакетину и посмотрел за плечо, явно выбирая путь к бегству. Но, присмотревшись, все же принял Нестора за своего.
– Чего? – спросил он, смелея на глазах.
– Не подскажешь здесь номер дому?
Мужик сбил на затылок кепку:
– А черт его знает. Я переехамши, еще в городу не шибко обвык.
– Ну хоть шо за улица?
– Улица-то, ясное дело… Черт ее знает, какая улица. – Мужик звучно высморкался, вытер пальцы о куртку. – Была, вишь ли, ране Новинская. А щас, говорят, будет эта… черт его… в общем, имени… за заслуги… Может, уже и не Новинская… Вот так! Москва, мать ее: живешь не знаешь где. Не то что у нас в Трофиловке, на Белгородщине.
– Н-да, – хмыкнул Нестор. – Случаем не знаешь, где тут Кропоткин живет? – Главе гуляйпольских анархистов казалось, что каждый человек в Москве, даже такой темный, как этот заселенец, должен знать Петра Алексеевича. Да и как может быть иначе?
– Знаю, чего ж! – обрадовался человек. – Энтого, товарищ, все хорошо знали. А только всё! Замели его надысь! Сам видал, как вели.
Мужичок весь светился от радости. Он не злорадствовал, просто был горд своей осведомленностью.
– Как «замели»? – спросил ошеломленный Махно.
– Обнаковенно… Щас это просто. Пришли, забрали. Пущай посидит, а то и того хужее. Все-таки энтот… элемент!
– За шо? Какой элемент? – продолжал недоумевать Нестор, холодея внутри и одновременно ощущая прилив горячей ненависти, желание немедленно выручать, мстить, убивать. Светоч мировой революции – и в кутузку.