Тихо плелся поезд, покачивался вагон. Революционные рельсы, кривые, давно не чиненные, не крепленные.
В сумерках зажгли фонарь: плошку с разбитым стеклом. Свету мало, чаду много.
Кругом жевали, курили, сплевывали на пол, сорили лузгой от семечек.
– О господи, – тихо вздохнула «барынька». – Обещали «международный вагон».
Нестор дремал на полке. Не в роскоши вырос. Грязи насмотрелся. Удобств тело не требовало.
За окном темно… Куда едет поезд? А черт его поймет! Машинист, может, и знает. А может, нет!.. Ах, революция! Красные банты, сладкие речи!
– Мам, я клопа раздавила… Фу!..
– Клопы не комиссары. Переживем! – буркнул в ухо дочери мостостроитель. – Главное, две комиссарские проверки уже прошли!
На маленькой станции Казачья Лопань, первой станции на Харьковщине – длительная стоянка. За окном – топот марширующих ног. Четкие военные команды. Выкрики на немецком языке.
– Что это?
– Казачья Лопань. Граница. Дальше уже Германия!
И в самом деле, вдалеке была видна табличка, установленная на столбике близ пути: «Дейч Фатерланд»…
– Боже мой… Германия! И где? Под Харьковом! – ахнул мостостроитель.
– Перевирка! Перевирка! – В вагоне появился какой-то железнодорожный чин из новой украинской власти. На фуражке кокарда, удивительная для пассажиров: трезубец и по сторонам два колеса. – Готуйте посвидчення… всё, що треба…
– Я не понимаю…
– А як що не розумиете, не слид було на Вкраину ихаты. Мы тепер незалежни, тому й вымагаемо, щоб вси державну мову зналы!
– Какой ты незалежный, если немцу жопу лижешь? – спросил Махно.
– Хто це сказав? Хто це сказав? А ну злазь!
Да откуда же узнаешь, кто сказал? Вагон – как мешок с картошкой. И сумеречно.
Чиновник быстренько просматривал документы. Возле интеллигентов приостановился. Внимательно прочитал строки в старом паспорте с двуглавым орлом. Помусолил еще какую-то бумажку. Потом, став строгим, официальным, спросил:
– Коштовности е? – И в ответ на недоуменные взгляды пояснил: – Драгоценности имеете?
Испуганная «мадам» протянула ему золотое колечко. Чиновник спрятал его в карман брюк.
– Прощению просим, – сказал он по-русски, – но наша держава молодая, нуждается в валюте. Сами понимаете, москали спокон веку грабили нас. – И улыбнулся: – Добро пожаловать на Украину! Украина – не Россия, голодать не будете!
– А перстенек, простить, пане, вы вкралы чи як? – в упор спросил у чиновника Махно со своей полки.
– Не твое собаче дило!.. Посвидчення! – рявкнул чиновник.
Махно протянул ему удостоверение и медицинскую справку, полученные в Москве.
– Народный вчитель… Так… В ликарни був. Сухотный?
– Ага, чахоточный. – И Махно кашлянул ему прямо в лицо.
Чиновник отшатнулся, вытер рот и усы платком.
– А ну выходь! – приказал он, пятясь и переступая через чьи-то ноги. – Выходь з вагону, бо зараз варту поклычу! Це ж ты мене ображав, жополызом обизвав?
Махно спокойно спустился с полки и вслед за чиновником пробрался к выходу из вагона.
На насыпи чиновник посвистел в свою игрушечную свистульку, подзывая двух вартовых с офицером во главе. Форма на них была синяя, с золотой окантовкой, за плечами карабины.
Чуть дальше виднелся немецкий патруль, тоже с офицером. Рогатые каски, кургузые, мышиного цвета мундирчики, поношенные сапоги с короткими голенищами. Но подтянуты, строги…
– Ось, пан хорунжий, – доложил вартовому офицеру чиновник. – Дуже пидозрила особа. По документу народный вчитель, а державною мовою володие погано… Шось тут не те!
Офицер стал внимательно рассматривать справку.
– Почему не знаете украинского языка? – спросил он, и стало очевидно, что и сам-то он его не знает. Видимо, из бывших офицеров русской армии.
– А як бы я его знав, когда девять рокив на царской каторге отбув? – спросил Махно. – Не то шо родной язык – родну маму забудешь.
– Девять лет? – переспросил пан хорунжий.
– Так точно. Вот, пожалуйста!
Махно закатал рукава, показывая багровые обручи на запястьях, вечную тюремную печать. Потом поднял штанины: там тоже были видны следы от кандалов.
– И туберкулез еще! – Махно закашлялся, но деликатно, в кулак. И все же офицер отступил на шаг.
– Ладно, ладно… – Он повернулся к таможенному чиновнику: – Ты что ж, сам не можешь разобраться, кто перед тобой? Борец за свободу Украины, жертва царизма!
Чиновник был явно скуповатый, не склонный «честно делиться». Видимо, он давно раздражал офицера, и теперь хорунжий был не прочь свести с ним счеты.
– Выбачайте! – извинился чиновник. – Помылывся.
– И пассажиров грабит, – оскалил зубы Махно. – Гляньте у нього в левому кармани…
Офицер быстро и ловко вывернул чиновнику карман. Из него выпали колечки, какие-то сережки, брошь, высунулись, не желая расставаться с теплым карманом, несколько ассигнаций. Ассигнации тут же попали в не менее теплый кулак пана хорунжего, а поднимать разлетевшееся золотишко офицеру было не с руки: наблюдая за этой сценой, к ним приближались немцы.
– Так-то ты бережешь честь молодой державы? – Офицер наотмашь ударил чиновника по лицу – к великому удовольствию Нестора.
Немцы подошли к месту происшествия. Офицер поднял драгоценности, спрятал их в свой карман, довольно улыбнулся:
– Репарацион… Гезетцмюссиг…[5] – Он ткнул пальцем в чиновника, как бы стреляя: – Пуф-пуф… Дер Шпитцбубе![6]
Нестор тоже был доволен. Отличные документы сделали ему кремлевские умельцы.
– Вы свободны… езжайте дальше! – Офицер варты возвратил Нестору бумаги.
Часть вторая
Глава пятнадцатая
Едва Нестор понял, что на станции Казачья Лопань, обозначившей границу новой России с новой, непонятной украинско-германской державой, он избежал крупных неприятностей, как тут же выяснилось, что дорожные передряги для него отнюдь не закончились.
Российский, «москальский», поезд, везущий возможные бациллы большевизма, дальше не пускали, а будет ли какой другой, хотя бы товарный состав до Харькова, никто не знал. А путь между тем не такой уж короткий – тридцать пять верст. Дежурный по станции, в «царской» еще фуражке без кокарды, хрипло кричал в медный, хорошо начищенный рупор, который поблескивал на солнце золотом:
– Громадяне! Шановни господа! Поезда до Харькова нема и, може, шо и не буде! Зато тут блызенько есть базар, де можно нанять подводу до Харькова… у кого есть гроши. Но торгуйтеся, бо цены дядькы заламують безбожни.
– А як грошей нема? – спросил кто-то из окружившей дежурного толпы.
– Тогда надо було дома сыдить, – прохрипел золоченый рупор.
Дежурный старался говорить на «державной мове», но это у него пока еще не очень хорошо получалось…
Солдатики с тощими сидорами на спине и крестьяне, у которых не было тяжелых клунков и мешков, решив топать в город пешим ходом, вереницей потянулись к шоссейке по вымощенному булыжником старому «московскому шляху», что лежал верстах в четырех от станции и вел к Харькову самым коротким путем. Но тут же прошелестел слух, что на их пути, возле Дементеевки, промышляет какая-то вооруженная шайка, которая грабит идущий пешком народец. На солдатиков, повидавших уже и горького и соленого, эта новость никак не подействовала. Махно тоже лишь слегка усмехнулся. Он знал: гуляйпольские мужики, занимавшиеся извозом, для привлечения пассажиров нередко распускали слухи о разбойниках, орудующих на пути в Екатеринослав. Впрочем, иногда слухи оказывались правдой…
Лишаться денег Нестору не хотелось. Вместе с мужиками, которые все же решили поискать какой-нибудь транспорт, он отправился в село неподалеку от станции. На базарной площади, пыльной, пахнущей конским навозом, Нестору удалось наконец втиснуться на длиннющую повозку, которую возница для удобства пассажиров несколько переоборудовал. Точнее, навалил на ее дно толстый слой соломы.
– Поедем тыхенько, панове, – утешил вислоусый возчик пассажиров, которые сидели в повозке, как куры на шестке, держа поклажу в руках. – Затратытесь трошкы, зато все ваше з вамы буде.
Махно улыбнулся. Он хорошо знал таких сноровистых возчиков. Они за проезд драли с людей три шкуры, а их сынки грабили тех, кто рискнул идти в город пешком.
По дороге, в каком-то селе, возчик поменял у «кума» выморенных лошадей на свежих. И за это собрал с пассажиров еще по два червонца. Ссориться с возчиком из-за дополнительной платы никто не стал. Отдали бы хоть последнее: кто же останется среди ночи на хуторе. Тем более что где-то шалили, постреливали.
В Харьков приехали лишь к утру. Отколовшись от попутчиков, Нестор побрел по просыпающемуся городу. Миновал центральный вокзал, на котором действительно не было ни поездов, ни пассажиров.
Пошел дальше. Нестерпимо засосало под ложечкой. Вспомнил, что уже больше суток ничего не ел. Но понял, что в городе, забитом беженцами из «голодного края» – России, ему поесть не удастся, а вот в поселочках близ города это было вполне возможно. Да и попутную подводу там найти легче.
Он шел вдоль железной дороги, надеясь на удачу. Вдруг поезд? Но вокруг было пусто. Два или три раза его останавливали патрули, состоявшие из украинских стражников и немцев, придирчиво проверяли документы.
Стало припекать, завлажнела, приятно холодя тело, рубаха. Да, это уже была не студеная Москва. А ближе к Гуляйполю станет еще жарче.
В дачном сельце Основа, близ волостного правления, Нестор увидел заведение, над дверью которого висела фанерка с корявой надписью на украинском: «Трахтiръ».
Народу, несмотря на раннюю пору, было здесь достаточно. К буфету выстроилась очередь. Буфетчица, пышногрудая украинка в вышитой сорочке, неторопливо прохаживалась между буфетной стойкой и ведерными кастрюлями. Нестор понял, что, если соблюдать очередь, ему здесь придется задержаться надолго. Высмотрев снующего по залу полового в фартуке, Нестор встал у него на пути.