– Не подсобишь, браток? – спросил Нестор и сунул половому в руку несколько украинских карбованцев. Прежде чем ответить, половой скосил глаз на бумажки. Деньги были оккупационные.
– «Землекопов» у нас не шибко уважають, – пренебрежительно сказал он, имея в виду изображенного на ассигнациях селянина с лопатой. – А царских нема?
Нестор показал несколько «красненьких» с портретом Александра-миротворца.
– Так в чем нужда? – оценив платежеспособнось посетителя, спросил половой.
– Побыстрее червячка заморить. Вторые сутки не жрамши, ноги не несут.
У полового были очки с выпуклыми линзами, сквозь которые мутновато и страшно глядели увеличенные зрачки. Он глухо покашливал.
– Сидайте от сюда. – Половой подвел Махно к стоящему в сторонке столу. – Я тоже, браток, газами травленный. Под Варшавой. Мы б выстоялы. Но на нас столько того яду напустылы. Потом мени сказалы: почти мильон хлопцев полягло на Северо-Западному фронти… А мени повезло, всего одне легке сгорело. Дохтора кажуть, ще года два проживу.
Махно уселся за стол.
– Держись, товарищ, – сказал он половому. – Держись, може, ще и вылечат. Щас новые лекарства есть. Ходят слухи, скоро люди до ста годов будут жить, а то й больше.
Фронтовик вздохнул и уже деловым тоном, но тоже почти в ухо, как своего, спросил:
– Шо заказывать будешь?
– А шо есть?
– Та все: яешня з шкваркамы, вареныкы, молочко топлёне, борщ з пампушкамы…
Нестор подавил голодную судорогу:
– Несы все!
Чуть позже, когда Нестор уже насытился и запивал вареники густым украинским компотом-узваром из сушеных фруктов, фронтовик в очках спросил:
– Только з Москвы?
Нестор даже поперхнулся:
– С чего ты взял? Я местный.
– Местни так не едять, – тихо заметил фронтовик. – Грошей нема. И говорка друга.
Махно рассмеялся. Конечно, документы его говорили о пребывании в московском госпитале. Но в родных местах он хотел походить на местного селянина. Не получалось. Он посмотрел вслед половому: своими очками инвалид напоминал ему несколько неуклюжего, но сообразительного Лашкевича. Эх, хлопцы, изверги, братья по духу, где вы сейчас? Что с вами?.. А вот двух кровных, родных братьев уже нет. Загубили их германцы да паны. Горюй, не горюй, ничего не изменишь. Только кровь закрасит беду. Большая кровь.
На станции он долго ждал хоть какого-нибудь поезда, идущего в его края. Но поезда не было. Ни в ту, ни в другую сторону. В тупике стояли несколько вагонов, и из них выгружали свои нехитрые пожитки пообнищавшие господа. Махно быстро смекнул, в чем дело. Вдали виднелись роскошные дома, хоть и с побитой местами черепицей, с облупившимися стенами. Да, почуяв твердую немецкую руку, прежние хозяева возвращались домой.
На платформе слышались радостные возгласы, смех, оживленные разговоры. Лаяли комнатные собачки, издали неотличимые от кошек. Визжали дети. Господа, конечно, тоже пообтрепались за время изгнания, подобно их дачам и виллам. И все же они чувствовали себя именинниками.
Ладно, паны и панночки, радуйтесь до своего часа. Черный будет час! Дуже черный!
Чуть поодаль, у пакгауза, на длинной грузовой площадке-рампе суетились грузчики, среди которых были и германские пехотинцы в бескозырках с красной выпушкой. Под наблюдением офицеров они таскали в вагоны мешки. В лучах щедрого украинского солнца золотилась, плавала едва заметная мучная пыль. Судя по тому, что пыли было немного, в мешках была хорошая пшеничная мука, крупчатка. В другой вагон грузили мешки с сахаром. Еще дальше – ящики, должно быть, с маслом или салом или еще с чем-то…
Если они вот так повсюду грузят в вагоны украинское добро для отправки в Германию, скоро в «трахтiрах» и корчмах не будет ни пампушек, ни борща с салом. Нестор сплюнул под ноги, подавляя ненависть, которая могла толкнуть его на необдуманный поступок. Ладно, грузите! Посмотрим, не подавится ли Вильгельм нашим салом?
Вдали виднелись порожние вагоны. Они стояли в очереди к пакгаузам, видно, были подготовлены для погрузки…
Дня через два, после целого ряда пересадок, порядком намучившись, но поддерживаемый радостью возвращения, Нестор высадился на железнодорожном узле Чаплино, верстах в пятидесяти от Гуляйполя. Дальше ехать поездом было опасно: народу в вагоны набивалось много, кто-то мог опознать. Наверняка по Нестору «скучали» и полицейские чины, и стражники, и всякие другие служивые. Да и среди землячков-гречкосеев далеко не всем придется по нраву прибытие Нестора в волость.
На площади возле станции пахло угольной крошкой, и на зубах начинало скрипеть. Рядом находилась шахта, где добывали каменный уголек. Люди кучками осаждали возчиков, которых и здесь, в отличие от былых времен, не хватало. То ли селяне опасались, как бы новые власти не мобилизовали коней, то ли, «подзаняв» в панских усадьбах упряжки, не хотели до поры до времени их показывать.
Нестор высмотрел стоящую чуть в сторонке от других пароконную тачанку и направился к возчику, седоусому, не совсем еще старому дедку, который сидел на передке, зажмурив один глаз, как бы нежась на солнышке. Его тоже окружили селяне, но дедок не обращал на них никакого внимания.
Винтом протиснувшись сквозь толпу к самой упряжке, Нестор взял кнутовище, торчащее над бортиком, и постучал по тачанке, как в дверь. Старик направил внимательный, умный, с хитринкой глаз на Нестора, словно прицеливаясь. После бесконечно долгой паузы, во время которой окружившие тачанку селяне притихли, старик наконец сказал:
– Сидай!
Люди возмущенно загомонили, когда Нестор уселся на заднее, отполированное задами пассажиров сиденье тачанки.
– А чого – вин? За шо така честь – без очереди? Твой кум, чи шо?
– Не бачишь, шо солдатик – инвалид, – хладнокровно ответил возчик и спросил у Махно: – Угадав? Вы, пане, инвалид?
– Инвалид, – подтвердил Нестор.
– Все слыхали? Человек – инвалид, – зевнув, бросил в толпу хозяин упряжки и, взмахнув кнутом, неожиданно громко выкрикнул: – А ну, расступись, народ!
Люди неохотно расступились. Тачанка тронулась. Только теперь Махно увидел, что у его возчика обе ноги отняты выше колен. Обрубки он вставил в специально приспособленный ящик с бортами и прихватил привязными ремнями, чтобы было удобно сидеть. Руки у возчика, как обычно у безногих, явно были сильные, и закатанные рукава рубахи открывали, помимо выпуклых мышц, замысловатые узоры татуировки. Не спрашивая, дедок направил коней на Ново-Михайловский шлях. Этот шлях, описывая дугу, выводил к Гуляйполю.
Такая уверенность возчика не очень понравилась Нестору, но он промолчал. Решил: когда подъедут к Большой Михайловке, можно будет разобраться, что это за гусь без лапок.
Возчик по-прежнему не оборачивался, не расспрашивал, куда и как ехать. Кони прытко бежали по пыльному шляху: видно, застоялись. Интересно, кого поджидал инвалид?
– А чего ты, дед, вдруг меня выбрал? – спросил Нестор, прервав молчание.
– Та так… якось… – неопределенно хмыкнул возчик, вожжами поощряя сытых коней к быстрому бегу. – Поглядел, вроде хороший человек.
– Я тоже так про себя думаю. А другие не верят, – весело согласился Махно. И немного погодя снова спросил: – А скажи мне, дед, как же ты с конями без ног управляешься?
– Ничого хитрого. У мене з конякамы восемь ног та две руки. А бильше и не надо!
– И что с тобою случилось, земляк?
– То длинна песня.
– Ну-ну…
Ехали еще с полчаса. Возчик иногда искоса украдкой поглядывал на Нестора, делая вид, что присматривается к колесам. Вдали, на самом горизонте, поблескивал синей краской куполок сельской церквушки, гребенкой торчали тополя. Милый сердцу пейзаж.
– Може, подскажете, пане, як тепер до людей обращаться? – спросил возчик, и в тоне его звучала усмешка. – Господин, пан чи гражданин? Чи, може, ще як? Може, товарыш?
– Ты мне зубы не заговаривай, – вместо ответа сухо сказал Махно. – Что ты все меня розглядываешь, как парубок девку?
– Замитылы, – удовлетворенно ответил дедок. – Шо-то вашая личность мени наче як знакома. Вроде я вас уже десь бачив…
– Не, – качнул головой Махно. – Я с других краев… А чего ты, дед, как-то по-чудному едешь: то шляхом, то полевкамы, то стежкамы?
– Я думав, вам – в Гуляйполе. А тут, понимаешь, на кажной версте заставы. Патрули. И цяя… варта, кол ей в печинку. Случаеться, вартовых убивають. Оттого воны злющи, як осенни мухы… Неспокойни у нас края. Фулигане хтось. – Безногий ухмыльнулся, явно довольный своими бедовыми земляками.
– А мне что! – беспечно сказал Махно. – Я мирна людына, учитель. Шукаю работу.
– Так вам не в Гуляйполе?
– Все-равно куды. Можно и в Гуляйполе.
– И справди вы вчитель? – продолжал допрашивать Нестора дедок. – Шо, и папир есть? Ну, документ?
– Все есть.
– Це совсем другой коленкор. А то тут до самой Гавриловки места не дуже надежни. И в Гавриловци тоже варта стоить.
– Подывымось.
– Лучше б, конешно, на неи не дывыться… Так, кажете, документы у вас справни? Тоди й через Гавриловку можно. А ни, так кущамы, тыхенько, на Вовчу речку, а там балкамы та плавнямы…
То ли инвалид беспокоился о ездоке, то ли его глодали сомнения, за того ли человека он принял своего пассажира, и хотел проверить, боится тот варты или нет, чтобы сделать свои выводы.
– Давай через село, – твердо приказал Нестор.
– То – як скажете. Но варта там клятая, – попытался еще раз вразумить пассажира дед. Но тот промолчал.
Возчик решительно кивнул и с полевки вновь выехал на пыльный шлях.
Вскоре они въехали в село. Улицы как будто вымерли. Посреди пыльного майдана, неподалеку от церкви, была сооружена виселица. На ней покачивались пять трупов. На груди у каждого висела дощечка с надписью: «Der Rauber». И рядом перевод на украинский – «Розбiйник».
Поблизости сидели, скучая, двое стражников из варты, одетые в обмундирование царской армии, но с трезубцами на мятых фуражках.
Возчик медленно проехал мимо виселицы: