– Мамо, найдить его, скажить, пусть сообщит всем, с кем держит связь, шо я вернувся, шо я в Терновому у Трохима Бойка. Там мене найдуть!
– Никуды я не пиду, ничого никому переказувать не буду! – заупрямилась мать.
– Пидете! – уверенно сказал Нестор. – Потому шо иначе останусь я один. Не с кем мне будет од варты отбиваться!
– Пиду, – вздохнула мать.
– Ну, прощайте, мамо! – Нестор приник к ней, поцеловал. – Спешу! – И протянул ей пачку денег. Тех самых, кремлевских: – Возьмить!
– Крадени?
– Добри люди далы. Хороши гроши, чистые. Берить! Толькы тратьте потихоньку, незаметно!.. Може, коровку купите? Он сколько детлахов в дворе, все худые и бледные.
И Нестор торопливо, не оглядываясь, словно боясь расчувствоваться, пошел к бричке, на ходу ловко поправляя хустку.
– Трогай!
Прислонившись к дереву, чтобы не упасть, мать горестным взглядом провожала скрывающуюся за углом бричку.
Глава шестнадцатая
Услышав скрип колес и топот лошадиных копыт, Трохим вышел из хаты.
Гости! В бедарке за кучера восседал молоденький красивый парубок Юрко Черниговский, который бегал по поручениям своего кумира Нестора Махно еще во времена коммуны в усадьбе Данилевских. Рядом с ним – Тимош Лашкевич. Солидный, серьезный, в черных очках, с портфелем.
– Хозяин! Слыхав, ты мед продаешь? – спросил Лашкевич.
– Здравствуй, Тимош. Сто год не встречались. – Они поздоровались. Лашкевич настороженно оглядывался. – Не гляды по сторонам. Чужих нема. Заходь в хату, поторгуемся, – усмехнулся Трохим.
– А ты, Юрко, походи кругом, – сказал пареньку Лашкевич, спрятал черные очки в портфель, а вместо них надел обычные, с толстыми стеклами, и вошел в дом.
В хате Нестор и Тимош обнялись. Лашкевич именинником глядел на друга подслеповатыми, слезящимися глазами.
– Ну, рассказывай! – нетерпеливо, с места в карьер перешел Нестор. – Где кто из хлопцив? Чи сохранилось хоть трохы оружия?
– Ну… Федос Щусь тут. Он теперь атаман. Собрав отряд. В плавнях ховаются, на Днепре. Бувае, нападают на почту, на банки, на панив. Ну, ще на австриякив, шо по одному до наших баб шастають. У нас тут по-большости австрияки, та тии… мадьяры чи венгры. Немци – в Катеринослави. Так шо нам трохы легше…
– Федос, говоришь, атаман? – помрачнел Махно. Старое соперничество продолжалось. На угощения, что выставлял на стол Трохим, собеседники пока не обращали внимания. – И кто ж из наших подался до Федоса?
– Та хороши хлопци. Сашко Калашник, Сёмка Каретников и ще багато гуляйпольских, новых, ты их и не знаешь… чоловик сорок… Надо нам до ных подгребать. Ветер туда воду гонит.
– Ветер и навоз по воде гонит. Мы свой отряд создамо… Кого из наших можешь найти?
– Ну… Сашка Лепетченка, Григория, твово брата, Марка Левадного… и тых хлопцив, шо з Московського полка.
– А шо, они тут? Не вернулись в свою Московию?
– В приймах у наших баб. Гуляйпольски бабы, сам знаешь… дуже сладки.
Махно все больше хмурился. Лашкевич нечаянно, не подумав, напомнил о Насте. Даже известие о Московском полке нисколько его не обрадовало. Налил по стаканчику себе и Лашкевичу. Выпили.
– Про Настю ничего не слыхав?
– Ничого, – отвел глаза Лашкевич. – Тишина.
Махно еще больше помрачнел. Но надо дела делать. Тем более что известие об отряде Федоса Щуся подействовало на него как красная тряпка на быка.
– Свой отряд создамо, – повторил он решительно. – Где б нам собраться?
Лашкевич побарабанил пальцами по своему потертому портфелю.
– В Гуляйполи нельзя, – сказал он.
– Это понятно…
– Чого думаете? – вклинился в разговор Трохим. – Тут и соберемся. Сюда, в Терновый, з весны нихто не наведувався. Ни немци, ни варта, ни друга яка чертяка. Хиба шо вовкы… Да, ще якись гетьманци недавно появылысь.
– Какие еще гетьманцы? – удивился Нестор. – Откуда гетьман?
– О-та-та! – развеселился Тимош. – Ты шо, газет не читаешь?
– Я в дороге уже больше недели.
– За цю недилю власть як раз и изминылась. Була ця… Центральна рада и так звани социалисты при них. Эсеры. А сейчас германци гетьмана поставылы. И все чин чином. Даже выборы якись устроилы.
Махно задумчиво спросил:
– Ну и какая разница: гетьман чи эсеры?
Лашкевич потер руки. Салом не корми, дай поговорить про политику.
– Разница, як я понимаю, така. В Ради все ж такы булы социалисты-революционеры. Ну, хоть по названию. А гетьман Скоропадськый – генерал. Из панов, багатющий помещик. В Раде командував армией. И як став гетьманом, разогнав всех социалистив-революционерив к чортовий матери. У нас тепер уже не республика, а Украинська держава. Землю приказано вернуть панам. Ну и скот, плуги, словом, все, шо бедняки тоди взялы.
– Ну и ну! – покачал головой Махно. – Беда им, этим придурошным гетьманцям будет. Загудит народ, как у Трохима улей.
Хозяин хутора согласно кивнул. Он-то знал, что бывает, когда разозлятся пчелы. Пчела себя не щадит: жалит, хотя, возможно, и понимает, что погибнет.
– Но и це ще не все, – протирая вспотевшие стекла очков, моргая ставшими какими-то беспомощными глазами, продолжил Лашкевич. – Теперь кажный двор должен сдать птицю, хлеб, мясо, масло в пользу Германии. Репарация называется.
– Облютеет народ, – бросил Нестор. И подумал: это хорошо. Чтоб нашего брата-хохла крепко расшевелить, надо горячий уголек в задницу вставить. Иначе и рукой не двинет. А из-за репараций, это уж точно, поднимется. Не упустить бы только время. А его на раскачку практически уже нет.
Махно решительно встал. И Лашкевич поднялся следом.
– Не по-людски, не по-украински таке, – заметив нетронутые закуски, проворчал Трохим. – Даже холодца не тронулы!
– Другим разом. Будет у нас ще праздник, Трохим! – ответил Нестор.
Провожая Лашкевича, он вышел во двор.
Юрко, увидев Нестора, соскочил с бедарки, вытянулся.
– Доброго здоровьичка, Нестор Иванович! – радостно заулыбался он.
Махно присмотрелся к парубку. Тонок, удивительно красив был этот смуглолицый хлопец в свои семнадцать.
– Ну, Юрко! Растешь ты на страх девкам! – сказал Махно и обнял своего бывшего «адьютанта».
– Ты, Нестор, только не сильно пока высовывайся. Не геройствуй! – прощаясь, попросил Лашкевич. – Не баламуть раньше времени уезд! Карателей набежит – куча!..
– От и хорошо.
– Надо бы тышком-нышком. Пока свои силы не соберем в кулак.
– Тышком-нышком мыши бегают, а мы ж не мыши… Езжай, «булгахтер»! Делай свое дело!
Юрко с восторгом смотрел на своего кумира, за которого, кажется, готов был отдать жизнь. Стегнул смирную лошадку. Тихо покатилась бедарка по поросшей муравой дороге, как по облаку, не поднимая пыли…
С утра начали прибывать гости. Первым, в рассветных сумерках, пришел Сашко Лепетченко. Встречал товарищей Нестор.
Увидев Сашка, обрадовался. Пошел навстречу. Обнялись.
– Ожидали мы тебе, Нестор! – возбужденно заговорил Сашко. – Тут таке кругом… немци, гетьманци, австриякы. А мы сыдым, каждый в своей норе. Ждем. Чого?
– А до Федоса чего не подался?
– Не знаю. Не по нутру.
– Что так?
– Грабыть не по нутру. Хочу понимать, в кого стреляю, за шо убиваю. Не за барахло, не за золоти перстенечкы…
– Помудрел ты.
– Время таке. Вси быстро мудреють.
– А Иван чого не пришел?
– Немае Ивана. Як пишов тоди – и сгинув… Хтось слыхав, будто он до цыган прибывся. Не верю. А ще слух пройшов, шо в Катеринослави його бачилы. В скуфейке, в подряснику. Будто бы в монастырь подався. А в якый, куда – хто знае?
– Всякому своя дорога, – задумчиво сказал Нестор.
И вот их уже человек тридцать собралось. Курили, разговаривали, спорили. Здесь были и брат Нестора Григорий, и Марко Левадный, и вояки Московского полка, надолго застрявшие в Гуляйполе в приймах: прапорщик Семёнов-Турский, пулеметчик Корнеев, второй номер Грузнов, ефрейтор Халабудов и застенчивый веснушчатый солдатик Ермольев. И еще хлопцы из прежней махновской «черной сотни», и конюх Степан…
Нестор подходил к каждому. С кем здоровался за руку, кого обнимал…
А чуть позже все расселись в садочке под вишнями, и Нестор отчитался перед ними:
– А после Ленина, як получил документы та поддержку, пошел я до нашего батька, до вожака всемирной анархии Петра Лексеича Кропоткина.
– До самого? – в один голос ахнули Сашко Лепетченко и Григорий.
А Трохим, услышав, вынес из хаты портрет Кропоткина, приспособил его на вишневом стволе.
Нестор за эти годы научился ораторствовать. Он мастерски, где надо, повышал голос, делал длинные паузы, чтобы дать слушателям осмыслить сказанное. И все завороженно смотрели то на него, то на портрет Кропоткина, который, как добрый святой, обозревал и благословлял собравшихся.
– И что я вам скажу, браты мои, – понизив голос до доверительного шепота, говорил Нестор. – Шибко я боялся! Ну что я за человек для Кропоткина? Я же – о! – Рукой Махно достал землю. – А он – о! – Рука ушла вверх. – Все страны прошел. Книжок написал больше, чем я вареников съел… – И, приостановив пальцем смешок, закончил патетически: – Он приняв из рук самого Бакунина революционну саблю свободы!..
Солдатики бывшего Московского полка открыли рты. Об анархии они пока имели самое общее представление: делай что хочешь, горячая баба под боком, еды от пуза. И никто тебя не трогает – воля! А тут еще революционная сабля! Что оно такое? Может, как булава у гетмана?
– Человек он оказался необыкновенный, редкостной душевности, – продолжил Махно. – Чтоб не збрехать, часов пять беседовали. Самовар чая выпили… ведерный. Обо всем расспросил. Об каждом из вас, моих соратниках. Одобрыв! И сказав самое важное… Сказав: «Не могу вам, товарищ Махно, советовать, ехать вам сейчас на Украину чи ни. Бо сильно там опасно! Сами решайте. Но если поедете, то знайте: революция не терпит сентиментальности». Это, конечно, по-ученому. А по-нашому, по-простому, это значить, что надо сничтожать оккупантов, гетьманцев, панов и другую всяку сволоту под самый корень! Крови не бояться! Жизни не щадить! Ни вражей, ни своей!