– Черт его розбере, де мы, – сказал Левадный. – В степу хорошо, все кругом видать и без карты… и связь через конных. А тут? Хужее, чем в лесу. С донесением чоловек часа два буде блукать по цых вулицях, покы кого найде… Куда нас черти занеслы?
– Учитесь! – отрезал Махно, продолжая блуждать взглядом по сплетению улиц и водя по ним заскорузлым пальцем. Затем поднял глаза на Щуся: – Почту взял?
– И почту, и той… як его… телеграф. И ще якыйсь банк нашли. Хлопци охраняють.
– Тимош, – обернулся Нестор к Лашкевичу. – Дуй в банк! Разбирайся! Гроши – в мешки и на вокзал, в вагон. И опечатай! Чи охрану поставь!.. А закончишь с банками, проводь конфискации у буржуазии. Город богатый!.. Тебя, Федос, нацелюю на оружейни склады. Каретников со своими хлопцами тоже этим же займется, тебе в подмогу.
– Легко сказать – склады.
– Если б легко, я б Мыколу послал! – Нестор указал на Мыколу-артиллериста.
Щусь неохотно покинул помещение. Кляйн, который до сих пор состоял при Щусе, вопросительно посмотрел на Нестора.
– Кляйн при штабе останется. За толмача. Тут, в городе, всяких иностранцев як блох на собаке. Алёшка Чубенко, будешь начальником штабу!.. Марко, проследи со своими хлопцамы за Камьянкой – неспокойный пригород… Ты, Трохим, возьми на себя базар на Озерном, – обратился он к Бойко. – То – пупок в городе. Оттуда чего хочешь можно ждать. И проконтролируй, шоб хлопцы не грабили. Разве шо для пропитания…
– Тут черт голову сломае, – сказал Чубенко, глядя на телефонные аппараты, на карту. – Якый з мене начальник штаба? Дуже высоко ты мене поставыв, батько!
– Высоко – так летай!
Черногвардейцы один за другим, бряцая шаблюками, шпорами и другими железяками, выходили во двор, садились на коней…
Махно посмотрел на оставшихся возле него Григория и Савву:
– А вам, браты, патрулировать на улицах. Шоб не было баловства. А то багато хлопцев видел с пустымы мешками. В случай чего – прямо на месте! Моею рукою!
– А я куда? – обиженно спросил Кожин, решив, что о нем просто забыли.
– Ты, Фома, тоже при штабе. В резерве! Город! Мало шо может случиться!..
У ворот тюрьмы лежали три убитых охранника в синей форме. Вышки были пусты. Ворота распахнуты…
По двору бегали выпущенные на волю радостные арестанты. Кто в полосатой тюремной одежде, оставшейся от «добрых времен», кто в своем, домашнем, а кто и в наброшенных на плечи шинелях, снятых с убитых охранников. Радостные голоса, вопли сливались в один сплошной рев.
– Крычить, черти рогати: «Слава батьке Махно!..» – обратился к ним Сашко Калашник. Но никто его не слушал.
– Додому спешать, – объяснил поведение арестантов кто-то из махновцев.
– Хорошо б додому! – озабоченно почесал затылок Сашко. Он посмотрел на здание тюрьмы. Кирпичные стены были высокие, массивные. – Це ж сколько динамиту надо, шоб цю тюрьму розвалыть! А батько наказував: тюрьмы сничтожать!
Рядом с Калашником остановился один из солдатиков Московского полка, без оружия, в одной драной рубахе. Лицо побитое.
– Ты чого це голый на морозе, Ерофей? – спросил Сашко.
– Раздели, заразы, в колидоре, оружию отобрали, – чуть не плакал хлопец. – Я ж им замки открывал, как тех пташечок на волю выпускал. А они… Хоть бы саблю оставили, я б им головы посносил!
– Да, – задумчиво сказал Калашник. – Похоже, будуть ще з цыми пташечками дела!
На Озерном базаре махновцы пробежали по рядам. И уже кто-то пил из глечика молоко, кто-то рвал зубами шмат сала или круг колбасы. Голодные!
– А платыть? – кричала торговка.
– В штаби гроши. Бижи, там батько Махно роздае, – огрызнулся махновец.
– Зараза ты бандитска! Шоб тебе чорты в свынячому сали варылы. Шоб твои кышкы на ковбасу чортам пишлы!.. – не унималась торговка.
Хлопцы хохотали.
– Ну чего ты кричишь! Не бандиты мы, тетка. Жрать хочеться, а грошей нема!
– Заладыла: гроши, гроши! – даже возмутился махновец, который реквизировал у бабки круг колбасы. – А ты хоть знаешь, тетка, шо грошей скоро вже не буде? В Киеви вже отминылы!
– А шо ж буде?
– Свобода… Доброта до людей!
– Тьфу, придурок! Де доброта, там и голота…
– Не понимаешь, тетка…
…В штабе раздался телефонный зуммер. Кожин протянул трубку Нестору.
– Ты, Махно? Це я, Глыба! Еле нашел! Шо там у тебе?
– А шо у меня? Потихоньку занимаю город!
– А мы тут заседаем. Хотели б и тебя послухать.
– Сами себя слухайте… Соловьи! – Нестор швырнул трубку на рычаги, повернулся к своим хлопцам: – Большевики, леви эсеры… Я так понимаю, власть делять…
Вечером в одной из богатых квартир с резной мебелью и тяжелыми шторами на окнах, с электричеством, радугой играющем на хрустальных люстрах, семья в испуге выстроилась вдоль стенки. Один из трех зашедших сюда махновцев, старший, пояснял:
– Несить, панове, шо лышне з одежи. Бачите, пообносылысь. – Махновцы и в самом деле выглядели оборванцами. – И нас не бойтесь. Нам батько Нестор Ивановыч строго наказалы, шоб бралы только то, шо на себе. И у кого шо лышнее… От у тебе скилькы штанив? – спросил старший у главы семейства, благообразного господина в домашнем сюртуке.
– Ну, не знаю, – растерянно ответил тот, глядя на жену.
– Бачь, не знаешь. А я знаю. У мене одни, та й ти з диркамы. Так шо роздилым по-братски и розийдемось як друзья!..
– Господь свидетель, – пробасил пожилой, очень грозный с виду махновец и перекрестился. – Мы не то, шо… а по-доброму… по-селянски… В помочь… бо зима, а воювать надо…
Из квартиры все трое вышли переодетыми, в новой обуви, в штанах со штрипками, в нелепых модных пальто и шляпах.
– Ну от! Мы не то шо… У йих багато всього, а мы по справедлывости, – подвел итог пожилой махновец. – Так, як батько наказаувалы: шо кому надо, по потребности. И не бильше… А польта хороши, – пощупал он материю. – З пидкладкою… тепли… не то шо шинелки.
Они шли по улице, держа винтовки наготове. Всматривались в окна. Под ногами хрустело стекло разбитых витрин.
– А я во… – Молодой вытащил из кармана пальто огромный серебряный половник. – Побачив та сховав… борщ йисты… зразу повный рот, а не то шо ложкою сьорбать… Тилькы чижолый.
– Однесы назад, Харитон. То ж серебро, – сказал старший. – Подумають, шо украв.
– Може, не подумають. А як однесу, так точно скажуть, шо украв… Та, по правди, багато у ных цього добра. Не замитять! – И он спрятал половник в холщовую торбочку.
– Ну, хиба шо багато, – согласились с ним остальные двое.
Неожиданно на улице погасли фонари. Темнота.
– Куды иты, Кузьма?
– А чорт його знае.
– В степу хочь день, хоть ничь – все выдно… а тут просто як в якийсь ями…
Неуютно повстанцам батьки Махно в большом городе. Особенно ночью.
…В штабе зажгли свечи. Огромные. Видимо, их принесли из ближайшей церкви. Благо в городе было больше двадцати православных церквей, не считая лютеранских, католических и дюжины синагог. Трикирий и дикирий ярко горели на столе, оплывая воском. А в углу возле телефона пылало еврейское семисвечие.
Чубенко накручивал ручку:
– Барышня, дай мне начальника электрической станции.
Несколько мгновений «начштаба» вслушивался.
– Станция не отвечае!
– Ну, помоги, дорогенька, може, начальник дома? Скажи, з ным батько Махно желае побеседовать.
Какое-то время Чубенко вслушивался, потом медленно положил трубку.
– Ну что там?
– Шо… Якие-то придуркы щиты на станции разгромылы. Начальника электростанции росстрилялы, а квартиру його ограбылы.
В штабе воцарилась тишина. Нестор беспокойно ходил по комнате, пиная ногой попадавшиеся по пути какие-то штофы, кружки… В углу ворочались спящие махновцы. Стонали раненые. Пожилой махновец, раненный в ногу, раскачивался из стороны в сторону, в полудреме навевая на всех тоску песней:
– Ой, судома, пане-брате, судома, судома…
– Шо ты такое похоронное спиваешь? – обозлившись, остановился напротив мрачного махновца Нестор. – Шо это ще за судома?
– Не знаю. У нас на Житомырщини таки жалослыви писни спивають.
И вновь в штабе тихо и уныло зазвучало:
– Ой, судома, судома…
– Черт знает шо! – выругался Махно. – Не город, а какой-то бордель… Света нема. На квартирах грабежи… убийства… песни хоть сам помирай! Скорей бы день!
Раненый мужик прервал свою тягучую песню, приподнялся на локте. Последние слова Нестора вывели его из полудремы.
– Ага! Дуже богатый город, батько, – сказал он. – Такый богатый… голова кругом… и одни буржуи. Взирвать бы його чи запалыть… Карасину треба, батько!
С грохотом в штаб ввалился Глыба.
– Темнотища, – отдувался он, большой и неуклюжий, как медведь. – Якись дурни хотилы ограбить. «Фраер, дай огоньку!» Я дал! – Он показал здоровенный, с разбитыми костяшками, кулак. – Наверное, курыть бильше не будуть… – Протянул руку Нестору: – А тебя, батько Махно, поздравляю! Только шо ты назначен комиссаром по военным делам города Катеринослава.
Махно, ухмыляясь, вяло пожал руку Глыбы:
– Это хто ж меня назначил? Ты?
– Коллегиально… Поспорили, конечно. Чуть до драки не дойшло! Эсеры за свое, у профсоюзов други интересы… Но мы, большевыкы…
– Постой! – прервал басовитый рокот Глыбы Махно. – Какой же я комиссар? Я ж батько. Это у вас там, у большевиков, комиссары!
– Ты нам подходящий. Революционер, каторжник, боевый командир…
– Я – комиссар, а ты, значит, председатель?
– Не… Председателем у нас старый большевык, двадцать год тюрем и ссылок. Михневич. А я комиссар по мобилизации, продовольствию, и это… по женскому вопросу.
– От это хороший вопрос! – усмехнулся Нестор. – Так иди, пока темно. Самое время заняться женским вопросом.
– Не шуткуй! Это серьезно! – начал сердиться Глыба. – Женщины – большая политическа сила, тилькы надо их малость поднять!
– Голодный? – спросил Нестор у Глыбы.
– Четырнадцать часов тилькы воду з графину пыв!
Юрко, не дожидаясь указаний, поставил на стол бутылку «казенки», фужеры и декоративное, огромных размеров блюдо, наполненное солеными огурцами, помидорами и кусками мяса. Глыбу не надо было упрашивать. Ел он поспешно, руками, отхлебывая из фужера «казенку», как воду.