Пиршество Глыбы было прервано появлением Григория, Саввы и еще нескольких махновцев, тащивших за собой двух шестнадцатилетних гуляйпольцев – Василя и Петра. Оба паренька, в свою очередь, волокли за собой объемистые клунки, вцепившись в них мертвой хваткой.
– От, батько, ци двое грабылы по квартирах, – доложил брату Савва. Для него Нестор теперь, в боевой обстановке, тоже был батько.
– Та мы тилькы те, шо батько дозволылы, – попробовал обьясниться Петро, с трудом разлепив разбитые губы. – Трошечкы. Для себе.
Махно сделал знак Черниговскому. Расторопный Юрко извлек из клунков несколько пиджаков, шапки, сапоги, ботинки, какие-то серебряные салатницы, вилки, ложки. Даже говорящих кукол, которые на разные голоса, хлопая голубенькими глазками, жалобно призывали: «Мама!» Черт знает сколько всякого барахла может вместиться в такой с виду небольшой клунок!
– Ну нашо вам столько шапок? – почти добродушно спросил Махно. – Шо у вас – голов як у того змея?.. От дурни!..
– Так то ж, батько, для чого стилькы? Колы одна вещь зносыться, друга буде, – рассудительно обьяснил Василь. – А то у буржуазии стилькы всього, просто обидно!..
Махно махнул рукой: мол, хватит оправдываться. Подозвал к себе Кляйна, который, как и все остальные, с интересом следил за происходящим.
– Сашко! Ты грамотный, пиши приказ! «При занятии Екатеринослава славными партизанскими революционными войсками во многих частях города начались грабежи, разбой и насильства… Подлая тень падае на славных партизан-махновцев, которы борются за счастливу жизнь всего пролетариата и трудового крестьянства. Шоб предотвратить эти паскудства, шо творять люди без чести и совести… – Махно внимательно посмотрел на лица двух стоящих перед ним малолетних грабителей, словно пытался понять, доходит ли до них смысл воззвания, – …объявляю, шо всякие грабежи и прочее в данный момент моей ответственности перед революцией будуть пресекаться в корне…»
Василь и Петро притихли в ожидании самого худшего. Глыба застыл, держа в руках надкушенный соленый огурец.
– «…Объявляю, шо каждый такой преступник рассматривается мною як враг восстановления власти вольных Советов и справедливости и будет беспощадно расстреливаться. О чем и довожу до сведения всем гражданам… Главнокомандующий батько Махно».
– Ну, это ты, Нестор Иванович, уже не по чину замахнувся, – пробасил Глыба. – «Главнокомандующий»…
– Ну не комиссар же! – ответил Махно и повернулся к брату: – Савва! Найди типографию, и шоб утречком листовка висела на всех домах!
– Да як же ночью, братику? – попробовал возразить Савва. – И без света. Де я их…
– Саввочка! Ты як ночью поссать идешь, свой инструментарий в темноте находишь? – ласково спросил Махно и внезапно разразился криком: – Хоть приказы сполняй справно! Там, на Кичкасском мосту, я на тебе понадеявся, а ты…
– Сполню, братику! – схватив листок, Савва, а за ним и еще несколько махновцев исчезли за дверью, стуча о косяки прикладами и бухая сапогами.
– Ты, Юрко, – Нестор вынул из-за голенища свою плеть, протянул адьютанту, – возьми мою плетку, отведи этих двух злодиев на улицу и на морозце моей батьковской рукой всыпь им по десять плетей… для науки!
– Слухаю!
– Детвора! – сказал Глыба Нестору не без укоризны.
– Детвора!.. – Махно плеснул себе в стакан «казенки», выпил и с хрустом закусил огурцом. – Иначе расстрелял бы!.. Может, хоть що-то поймут!.. Города – это паскудство, согласен… Я думав, оккупанты их хоть трошки пограбили. Не! Они, видишь ли, города не трогають. В селах обогащаються. А мои хлопци, выходит, за село обиду на городе вымещають…
– Расстрелами грабежи не остановишь.
– А чем?
– Грабежи – от бедности. Пока народ бедный, нияк ты их не прекратишь.
– Чого я й боюсь. Шоб не превратился мой отряд в армию грабителей! – Нестор поднял с пола тяжелую серебряную супницу. – Ты думаешь, он из нее борщ хотел есть? Чи галушки? Ничего подобного. Он и и сам толком не знает, для чого оно. Блестит – берет. Як щука!
Глава двадцать пятая
Рассвет занимался над Екатеринославом, хмурый, ветреный, с низкими тучами, со снежной крупкой. Савва и его помощники шли по улице, клеили на стены домов, на афишные тумбы белые прямоугольные листки…
Внимание Саввы привлекло одно из объявлений. Многоцветное, яркое. Шевеля губами, он медленно прочитал: «Меблированные комнаты м-м Тришкиной “Парадизъ”. На месяцъ, на неделю, на ночь, на часъ. Теплая вода, завтраки, обеды и ужины в нумера».
– Хоть бы час пожить в такому «Парадизи», – проворчал Савва и сердито наклеил посредине этого объявления свое.
Рассвело уже настолько, что можно было погасить свечи.
В штаб ввалился Калашник. Вслед за ним махновцы ввели связанного человека в сером полупальто и шляпе, натянутой на глаза. Под верхней одеждой просматривался мундир юридического ведомства.
– Де вас носит втори сутки? – сердито спросил Нестор.
– Тюрьму найшлы, батько! – доложил Калашник. – Прийшлось повозыться!
– Взорвалы?
– Куда там! В семь кирпичив сложена, зараза, з пушкы не пробыть… Заключенных ослобонялы! Камеры заперти, ключив нема. Всю ночь возылысь.
– Як хотите, но шоб тюрьму сничтожили, – строго приказал Нестор. – Мы город оставым, они снова тюрьму людьмы набъют. Думать надо, Сашко!
– Батько! Шоб таку тюрьму подорвать, надо подвод десять динамиту. А мы только одын ящик найшлы, – упавшим голосом произнес Калашник. – Забор и той не проломыть!
– На складах пошуруйте! Не може быть, чтоб в таком городе на складах динамита не было!
– Пошукаем, батько! Постараемось! – заверил Калашник и со своей ватагой двинулся к двери.
Махно посмотрел на связанного человека в натянутой на глаза шляпе:
– А это шо за чучело вы привели?
– Подарок тоби, батько, – улыбнулся Калашник. – Сам прокурор губернии!
Сашко небрежно снял с приведенного человека шляпу, и Махно узнал своего давнего знакомого, следователя, несмотря на то что со времени их встречи прошло лет десять, если не больше. Все такая же вытянутая огурцом, наголо обритая голова, строгий вид, а главное – на сером мундире серебряный знак Военно-юридической академии с надписью посередине «Законъ». Да, это был он, строгий законник Кирилл Игнатьевич из Одессы, который когда-то присутствовал на провалившемся опознании Махно. Постарел, осунулся, стал прокурором, но все так же подтянут и надменен.
– От эт-то встреча! – даже ахнул от неожиданности Нестор. – Помнится, в девятьсот восьмом вы былы всего лишь следователем… Хорошую карьеру сделали!
Кирилл Игнатьевич не ответил.
Махновцы с интересом наблюдали за этой необычной встречей.
Глыба встал.
– У вас тут свои разборки. А мени пора по своим делам! – И протянул руку Нестору: – Прощевай пока.
Он ушел.
– Батько, чого нам з цым прокурором возыться? Ну, подывылысь на нього – и хвате… Дозволь, я його выведу… тут недалечко… до кирпичного забору, – с энтузиазмом предложил Сашко Калашник.
– Я поможу! – оживился мрачный махновец.
Махно пресек их рвение жестом:
– Он мне ничего плохого не сделал. Закона придерживался. Через то меня первый раз и выпустили…
– Та невже, батько, мы его отпустим? – ужаснулся кто-то из махновцев.
– Отпустить не могу, – вздохнул Нестор. – Мы ж всю эту царску юриспруденцию должны под корень сничтожить. Так наша анархическая наука гласить, а не то шо по злобе… Развяжите его! – приказал батько. – А где пенсне? Он тогда был в пенсне!
– Роздавылы. Оны сопротивлялысь, – пояснил Калашник, обрезая веревки.
– Ну и идите, хлопцы, по своим делам. Но шоб тюрьмы в городе не было. Там, де я, тюрем не будет!
Ватага во главе с Калашником покинула штаб.
– Садитесь, господин прокурор, – сказал Махно. – Извините, запамятовал, як вас величать? – на минуту забыв обо всех своих тревогах, он наслаждался этим спектаклем. Маленький суд!
– Кирилл Игнатьевич! – мрачно откликнулся пленный законник.
– Вот видите, Кирилл Игнатович, теперь на Катеринославщине торжествует наш, анархический, революционный закон!
– Не приметил торжества… И что же он, извините, собой представляет, ваш закон? – спросил прокурор. Его значок поблескивал: видимо, он часто его чистил.
– А все просто! Не надо нияких этих ваших кодексов, статей. Як народ скажет – от и весь закон!
Махновцы встретили это заявление одобрением. Срезал батько самого прокурора, ой срезал! На то он и Махно. Голова!
– Прошу прощения. – В глазах прокурора, несмотря на подавленное состояние, блеснуло любопытство: эких высот достиг хлопчик из Гуляйполя! – Я так понял, что тюрем у вас не будет?..
– Понятное дело!
– Никаких тюрем! – гомонили махновцы.
– Ну а как быть, если суд решит наказать? Куда посадить человека, чтобы он, допустим, одумался, осознал?
– От вы меня посадили! И шо, я одумался? – спросил Махно.
Прокурор не нашел, что ответить. И бойцы Нестора еще больше повеселели.
– Ну, с вами – особый случай, – согласился прокурор. – Похоже, в тюрьме у вас нашлись учителя. Они вооружили вас полузнанием – самым страшным оружием в руках сильного и властного человека!
– Ну, вы меня не обижайте, – добродушно сказал Нестор, усаживаясь напротив пленного. – И насчет власти… Я на себя не много беру… без хлопцев ничего не решаю!
И опять – одобрение бойцов.
– Ну вот собрался ваш народный суд. Судите селян. – Прокурор постепенно смелел, вероятно, примирившись с мыслью о том, что эти вроде бы добродушные хлопцы в конце концов убьют его. – Один сильно провинился, другой так, по мелочи. Как будете наказывать?
– Народ проголосует, – объяснил Махно. – Тому, кто сильно виноватый, само собой – смерть. Сразу же. А который по мелочи… ну, обругают, опозорят. Может, батогов по заду на площади дадут – и отпустят. Потому як сажать некуда, тюрем нет.
– Вот и выходит, что у вас «или – или», – сказал Кирилл Игнатьевич. – Любой наговор или ошибка могут стоить жизни. Ни следствия, ни защиты.