Над Гуляйпольщиной еще висела пелена зимней украинской ночи. Но ее чернота уже была слегка разбавлена синькой приближающейся весны. Скоро, скоро зальет светом гуляйпольские снега. Здесь, случается, половодье падает сверху, как ястреб, в три-четыре дня солнце растапливает снежную степь, вызвав к жизни робкие поначалу первоцветы. И вот уже на склонах балочек покачиваются тяжелые, мохнатые колокольцы сон-травы, в открытых необъятных просторах начинается кратковременная ярмарка тюльпанов.
Сейчас бы о севе думать, маяться торжеством плуга, тискать жен на пуховых перинах от предвесеннего непонятного буйства жизненных соков, а лучшие мужики вот уже второй год, обкуривая друг друга махоркой, мучаются переделкой мира, тоскуют о близком рае.
В открытую форточку тяжелыми слоями поверху вытягивался махорочный дым, а ночь впускала в ответ свежесть предстоящих природных перемен, для которых не надо ни заседаний, ни споров.
На столе была расстелена когда-то хлопцами подаренная Нестору немецкая карта, исчирканная всякими стрелочками и значками. Отгибающийся край прижимал батьков револьвер.
– Ну шо, «булгахтер»? Сколько в нашей казне грошей? – Нестор обвел воспаленным взглядом приятелей и остановил его на Лашкевиче: – Первый вопрос: як людей будем кормить, одевать? Скажи нам як начснабжения и финчасти: сколько еще у нас грошей осталось?
– Яки там гроши, батько! Пусто! – виновато глядя поверх очков на батьку, ответил Тимош. – В нашей казне даже мыши не бегають. Шо Марко за пазухой з Катеринослава принис, та я трохи… – печально доложил он. – Коня доброго не купыш.
– Так. С этим все ясно! – глядя в стол, вздохнул Нестор. – А може, нам разведка шо-то хорошее доложит?
– Кадеты в Мариуполе и Бердянске, – встал Кляйн. – С песнями идут.
– С песнямы? – удивился Трохим Бойко. – Оте пацаны с краснымы погонамы?
– Не, Трохим, то не пацаны. Кадеты – конституционни демократы, – пояснил Махно. – Они – за буржуазну республику. С них в основном и формирует свою армию Деникин. Понял?
– Чого ж не понять? Буржуйска армия! Короче, беляки, – развел руками Трохим. – А чого з таким вывертом? Ну, чого с песнями?
– Сыльно в соби уверени.
– Щусь!
– От Волновахи в наши края Шкуро продвигается – тысяч пять кавалерии. От Мелитополя идут объединенни отряды офицеров и немецких колонистов. Тысячи тры, може, больше. Командует якыйсь генерал… як его… не то Кило, не то Тило.
– С трех сторон, значит? – подвел итог Махно и перевел взгляд на Чубенка: – А шо на севере, в Катеринославе?
– Там красни… Який-то матрос Дыбенко выбыв Петлюру. Турнув його аж пид Киев… Кучеряво живут ци дыбенковци. З бронепоездамы.
– Хоть со стороны Катеринослава нас не будут шарпать.
– Шо ты говоришь, батько?! – вскочила Маруся. – Эти ж самые первые на нас пойдут. Большевики, то ж самые лютые враги анархии.
– Эти враги, Маруська, получшее тех врагов. С нимы как-то договоримся.
– Договарювався вовк з бараном вместе на охоту сходыть…
– Смолкни! – начал сердиться Махно и обратился ко всем: – Шо получается? Людей нема, оружия нема, казна пуста… Ну, оружия, допустим, выпросим немного у красных… Трохим! Проберись в Катеринослав, встренься с этим большевицким матросом, с Дыбенко. Скажи, шо батько Махно хотел бы нанести ему дружественный визит. А может, он сам до нас захочет – примем з почетом… Помнится, Ленин при мне шо-то поминал про этого Дыбенку. Не то он сам анархист, не то уважает анархистов. Словом, поговори с ним, выясни, чем дышит. Намекни насчет оружия, патронов…
– Поняв. – Бойко встал и покинул совещание. Когда дверь за ним закрылась, Махно еще какое-то время молча изучал карту.
– Выхода два, – сказал он наконец. – Чи в плавни идти, прятаться, як мыши…
– Шо, сдавать Гуляйпольщину? – не выдержал Щусь.
– Чи… – спокойно продолжил Махно, – …чи разослать посыльных по селам, пиднимать мужикив, собирать войско?
– Та хто ж до нас запышется опосля Катеринослава?
– Когда жареный петух в зад клюнет – запишутся. Лучше, чтоб раньше. Для этого послать толковых хлопцев, агитаторов. Пусть разъясняют: поодиночке селяне пропадут. А вместе мы – сила. И Гуляйпольщину отстоим, и, може, дальше по Украине пойдем!..
Перед утром Юрко осторожно заглянул в комнату Нестора:
– Не спыте?
– Что там у тебя? – сонным голосом отозвался Махно.
– Та якыйсь отряд до вас. Чоловик сорок…
– Что за отряд?
– Кажуть, шо анархисты. Вроде як похожи.
…И действительно, на кого еще быть им похожими? Расхристанные, полуодетые, изможденные люди шеренгой стояли перед Нестором. Кто в вязаной фуфайке, кто в дырявых кальсонах, а кто в шинельке на голое тело. В рваной обуви. Но строй довольно четкий, и в руках у каждого была винтовка, и держали они ее по всем правилам, «к ноге».
Нестор поежился от утренней прохлады.
Двор перед имением, где выстроился непонятный отряд, накрывали синеватые рассветные сумерки. И от этого люди, выстроившиеся перед Нестором, казались пришельцами из страшных малороссийских сказок, тех, что, пугая друг друга, рассказывают, лежа на печи или на полатях, сельские хлопчики.
– Батько Махно! Отряд новоспасовских партизан-анархистов вырвался из окружения… не имея боеприпасов и понеся потери личного состава, прибыл до тебя, – поднявшись по ступенькам к Нестору, доложил небольшого роста крепенький человек в замасленной фуражке со следами двух перекрещенных молоточков на тулье. – Командир отряда Виктор Черныш.
Он единственный был чисто выбрит, аккуратные усы, взгляд темных глаз живой, быстрый. Махно обратил внимание на рваную обувь одного из партизан: из дыр выглядывали посиневшие от холода пальцы.
– Голодные? – спросил у Черныша.
– Трошки бы поели. Со вчерашнего дня шли без остановки. Выбились из сил.
Махно повернулся к адьютанту.
– Юрко! Найди Лашкевича. В тепло их, дать горячего, шо есть. И скажи Тимке, пусть выдаст одежку, особенно сапоги для разутых… Жить пока будете в клуне. Там печь, соломы вдосталь. – Нестор внимательно оглядел прибывших, отметил их спутанные, похожие на паклю волосы, строго приказал: – Но перво-наперво – постричься. Наш парикмахер Никифор раньше графьев стриг. Но лучша стрижка у него – «под ноль». Рекомендую. Ни одна вошь на такой голове не задерживается.
…Чуть позже Нестор и Черныш сидели в зале у карты. Несколько человек спали в углу на соломе. На столе, кроме карты, в самом его уголке стояла нехитрая закуска, штоф.
– Отсюда, от Новотроицка, к нам в тыл зашел Шкуро, – показал карандашом Черныш. – Ну, мы – в каре. Прорвались. Но на марше он трошки моих порубал. – Голос у Черныша сорвался. – Патронов уже не было… Здесь вот по де-филе у Конки проскочили втихую. От разъездов штыками отбились. Но опять же не без потерь.
Махно удивленно посмотрел на Черныша: грамотный мужик, какие мудреные слова знает!
– Ну, про каре я шо-то читал. – Махно показал пальцами квадрат. – Против атак со всех сторон… А шо за птица така – «де-филе»?
– Это просто. Вон барышни по набережной или по парковой дорожке дефилируют. Слыхал ведь? – доходчиво объяснил Черныш. – Де-филе, я так понимаю, это узкое пространство, выводящее на простор… Мы вдоль речки прошли, по кустарнику. Рискованно, конечно, но что было делать?
– Грамотный! – с одобрением отозвался Махно. – Из офицеров?
– Паровозный машинист, – улыбнулся Черныш. – Юзовское училище. И кой-какой боевой опыт.
– Машинисты – люди грамотные, – согласился Махно, продолжая думать о чем-то своем. – Паровоз – такая штука: надо знать, як шестеренки крутятся, когда уголек подкинуть…
– И это тоже, – улыбнувшись, кивнул Черныш.
– Сам-то откуда?
– Из Новоспасовки.
– Слыхав про новоспасовцев. Известные вояки.
– В Приазовье две Новоспасовки, Бердянская и Мариупольская. В одной бывшие азовские казаки осели, народ до шашки и винтовки привычный. Я – из этих. А в другой Новоспасовке – молокане, из духоборцев. Известные бунтовщики. Священников своих, пресвитеров выбирают на собраниях, икон не держат. Правда, войны не признают. Но когда припечет… И медведь в зимней берлоге тоже смирный, но если его палкой потыкать – уноси ноги.
– А вот тут як прошли? – снова склонился к карте Нестор. – Тут же Петлюра?
– Он нас малость зажал было. И еще восьмой деникинский корпус пришел ему на подмогу. Но корпус только-только формируется, мы и проскочили под видом новобранцев. Мимо пушек строем прошли, с песней.
– Ну да? – восхитился Нестор. – А что пели?
– «Взвейтесь, соколы…», известно… Казацкий старшина нам даже честь шашкой отдал.
Батько рассмеялся: любил такие лихие штучки.
– Ты, Виктор, и при германцах тут был?
– Воевал.
– Так шо опыта не занимать?.. Со своим отрядом отдельно будешь чи под мою руку пойдешь? – Он испытующе посмотрел на новоспасовца.
– Под твою, конечно. У тебя, батько, опыта поболее моего. Ты тут голова.
– Дурная, правда, – печально улыбнулся Махно. – Он в Катеринославе мне жопу хорошо намылили. И петлюровцы, и, шо обидно, наш брат рабочий. С нимы мы, по правде говоря, трошки не понялы друг дружку.
– Так это ж, как у нас говорят: за одного битого…
– Тем и утешаюсь… Пойдешь до меня начальником штаба?
– Да ты что, батько? – удивился Черныш. – Дело-то серьезное… А у тебя что, нема его?
– Вроде и есть. Алёшка Чубенко. Но слабенький. Грамотешки маловато. Командир боевой, с шашкой родился, а от карта для него як для меня Библия. Потому и предлагаю тебе. Партизанскую войну понимаешь. И дисциплина у тебя в отряде есть. Заметил!..
Он разлил в чарки самогон. Черныш поднес к губам свою, но отставил, задумавшись: уж больно неожиданное было предложение.
– Хорошо, шо ты машинист, а не какой-то там, из офицеров, – сказал Махно. – У нас все-таки особая армия… – подумав, добавил: —…будет. У нас повстанчество. И война у нас особая. Не по уставам… Поздравляю с высокой должностью!
– А я еще согласия не давал.