– Ты ж молчишь. А в народе як говорят: молчание – согласие.
Они выпили.
– Свой отряд кому сдашь?
– Есть у меня хлопец… – Черныш подошел к двери, окликнул: – Митька!
Хлопец, вероятно, все время стоял неподалеку, охранял командира, потому что возник в двери сразу. Черноволосый, горбоносый, с серьгой в ухе, бывалый контрабандист, с легкостью перешедший в анархисты.
– Дмитро Садираджи, – отрекомендовал Черныш. – Ему и полк можно доверить.
Махно придирчиво оглядел грека и остался доволен. Сказал:
– Жить будете в имении. Тут, в моей комнате. Негоже начштаба и его ближайшему командиру где-то в клуне ютиться.
– А ты как же? – удивился Черныш.
– Козак не без доли. Я ж все-таки гуляйпольский…
…Вечером Нестор в сопровождении верного Юрка Черниговского подошел к старенькой хатке, где жила мать вместе с вдовами-невестками и многочисленными внуками. Постучал в дверь:
– Мамо, пустить переночевать!
Услышав голос сына, Евдокия Матвеевна отодвинула дверной засов:
– Господь мылостывый! Нестор?..
Она обняла Нестора. Обеспокоенно спросила:
– Шось случилось? У тебе там – господська комната, а у нас така теснота.
– Гостям свою комнату уступил, мамо!
– О господы! Кругом ця клята война! А люды чи подурилы? Ще й в гости ездять!.. Де ж тоби постелыть?
– На полу кожушка киньте… Шо козаку треба? Степу, хлеба та неба… Де козак спыть? А там, де стоить…
– Все шуткуешь, бидолага… – шмыгнула носом мать. – Все за волю борешься, за щастя для людей!.. А у самого… ни дому свого, ни жинкы, ни диточок…
Вся хата полна спящей родни – от года до двадцати с гаком. Сопят, ворочаются, кашляют во сне…
Нестор кинул кожушок в угол, на глиняный пол. Умостился, свернувшись по-собачьи. Юрко, оглядев комнату, вышел из хаты.
…Близ управы стояли, гутарили ближайшие соратники Нестора. Некоторые были навеселе: на то и вечер.
Белые стенки хат были подсвечены пламенем костров. Иные коммунары, лузгая семечки, грелись у огня, а те, кто приехал уже в сумерках и не успел найти для себя жилья, что-то варили. Плакал ребенок. Беспокойно кудахтали куры, привезенные на телеге. Кони хрустели муравой, наощупь выедая ее по краям улицы.
Черногвардейцы остановили Черниговского.
– Юрко, подь сюды! – позвал адъютанта Щусь и, понизив голос, спросил: – Куды батько подався? До якоись крали? – В его голосе звучала надежда.
– Та не, – ответил Черниговский. – У матери ночуе. Ниде йому.
– А в своей фатере? – удивился Щусь.
– Там тепер новый начальнык штабу.
– Это конечно… Начальнык штаба нам нужный, – без всякого энтузиазма произнес Щусь. И тут же, вздохнув, признался: – А я подумав, може, батько бабу себе нашел…
– Нельзя батьку без жинкы, – согласился Лашкевич, как бы продолжая не сейчас начатый разговор. – Оно даже и якось несолидно.
– Народу у нас теперь – считай, армия! – поддержал «булгахтера» Калашник. – Батьку авторитет нужон. А без жинкы не то. Як все равно в форме, а без штанов.
– А шо ж тут сделаешь? – спросил Юрко. – Была Тинка. Втекла.
– Шо Тинка? Тинка-картинка! А йому нужна сурьезна женшина, з характером и шоб анархического направления ума! Ну и шоб уважалы ее вси у войске. Шоб була, як… як… – Лашкевич не нашел подходящих слов и жестами обрисовал будущую желаемую «матушку». Он словно бы поднял на растопыренных пальцах что-то весомое, значительное, но хрупкое, как двухведерную бутыль.
– Я уже не раз говорыв: окромя Маруськи Никифоровой другой такой на всей Катеринославщине не найти, – настаивал Каретников. – Хочь шо кажить, а баба настояща!
– В Добровеличковки в школи вроди вчителька есть, – возразил Лашкевич вкрадчиво. – Дитей учить цьому… анархизму. Подменку нам готове.
– Шо, уже и в школи така наука? – удивился Юрко.
– Про анархизм она сама придумала. А так вроде по арифметыци, по всяким такым наукам. Но в анархизми розбыраеться.
– Но Маруська настоящая анархистка, в боях проверена, бойова! – не согласился Щусь. – От если б было от батькы такое задание, я б и эту, добровелычковскую, с собою на какое-то боевое задание взяв. Проверил бы…
– Во-во! Ты провирыш, – язвительно усмехнулся Лашкевич. – Ты уже половину гуляйпольских дивчат провирыв…
Польщенный Щусь тряхнул непокорным чубом. Красавец, ничего не скажешь. И бескозырка с облинявшими золотыми буквами «Иоанн Златоустъ» хоть и помятая-потертая, но лихая, даже не поймешь, как она на голове держится. Черный щегольской жупанчик, перетянутый в талии офицерским ремнем. Кожаная никулинская амуниция: вниз и поперек – ремни, и маузер, и бинокль, и шашка с темляком, и карабин, и гранаты! Герой!
– Не завидуй, Тимош! – весело огрызнулся Щусь. – Сколько мужиков в империалистицку повыбили. Я й стараюсь… восполняю.
– Дывысь, Федос! – процедил сквозь зубы Лепетченко. – Если батько имее до Маруськы серьезни выды чи на цю глаз положе – то за таку пробу вин з тобою знаешь шо сделае?
Щусь несколько потускнел:
– Я к чему?.. Говорят, шо она сильно люта! Надо бы проверить. Батьку шибко люта тоже не нужна, хоть и анархистка.
– Ты про Маруську чи про цю, добровелычковску?
– Про Маруську.
– Може, вона й не люта. Бачь, нашла до нього подход: картопельку йому жарыла. На сале, – рассудил Каретников. – И на выд пидходяща. Може, хай бы женывся!
– Ну, если б я на всих бабах, шо мени картошку жарылы, женывся, ей-бо, став бы турецькым султаном, – вмешался в разговор до сих пор молчавший Трохим Бойко. – Вопрос сурьезный. Не нам його ришать. Наше дело – воювать!
– Война войной, а баба батьку нужна! – решительно высказался Лашкевич. – Пидведем итог! Имеем дви кандидатуры. И надо ришить! Гуртом!
– Ну да! Собранием! – рассмеялся Юрко. – Вы хоть батьку известить, а то женыте, а вин и знать не буде, шо жонатый!
– Зеленый ще ты, Юрко, зубы скалыть, – отрезал Трохим. – У батька нема времени, соображаешь? И потом, батькова жинка всих нас касаеться. Яка буде жинка, така буде й война. Бо од неи батькове настроение. Скилькы мы не будем шось ришать, а батько з жинкою подилыться. И шо? Ночна кукушка всих перекукуе!
Долго еще спорили хлопци. И молча, по одному, по двое разошлись…
Утром, подъезжая на коне к имению Данилевского, Нестор издали заметил многолюдье. Все еще продолжали гореть на площади перед имением костры. Трещали выламываемые на дрова заборы и плетни…
Ведя коня под уздцы, Нестор вглядывался в лица. Старые. Молодые. Битые жизнью и не очень.
Его внимание привлекли горящие на солнце духовые оркестровые трубы. Остановился, стал с интересом их рассматривать. К нему подошел хромой усатый мужчина. Лицо интеллигентное. Очки на веревочке, от ушей к затылку.
– Откуда? – спрашивает Нестор.
– Из Голой Пристани. Безвуляк. Учитель музыкы.
– Оружие имеете?
– Две берданкы… на семнадцать человек. Нам сказали, шо у вас, Нестор Иванович, оружия цього – як навозу. В Катеринослави, сказали, добыли.
– Не добыли, – помрачнел Махно. – А это, товарищ Безвуляк, зачем? – Он указал на музыкальные инструменты.
– Та как же… У вас, сказали, армия. А яка ж армия без музыки?.. У нас в Голой Пристани свой оркестр был. И так получилось, шо все оркестранты решили до вас. Ну, мы й подумали…
– Правильно подумали, – согласился Махно. – А ну покажите, шо у вас за оркестр.
– Это можно! – Безвуляк поправил веревочку на затылке, похлопал в ладони. Тотчас оркестранты разобрали свои инструменты, построились. Состав музыкантов был необычен: собрались и духовые, и гармошка, и бубен, и несколько скрипок, даже какой-то мужичок был с дудкой, в которую надо дуть сбоку, в отдельную трубочку.
– Фагот, – объяснил Безвуляк. – Прибился к нам по случаю голода в Петрограде. Из оркестра Императорского Мариинского театра. Но – мастер, скажу я вам!
– Добре, – кивнул батько. – Ну давай! Уважь!
– Вам народное чи революционное? У нас в репертуаре – на все случа́и.
– Тогда вжарьте народне, но с уклоном в революционне, – загнул Нестор.
– И это возможно, – нисколько не смутился Безвуляк.
Взмахнул рукой. И грянула музыка. Задорная, лихая, с присвистом… «Засвысталы козаченьки» с неожиданными вставками из «Марсельезы»…
Нестор послушал немного, одобрительно улыбнулся Безвуляку и ушел. А музыканты продолжали играть…
…Музыку было слышно и в зале, когда Махно и новый начальник штаба Виктор Черныш снова склонились над картой.
– Далеко не пойдем, пока в губернии погуляем. Людей нам пока, до серьезных боев, хватит, – сказал Нестор. – Не считал, но за тысячу… И все прибывают. И коней на полк хватит… А от оружия и боеприпасов – кот наплакав! Исходя из такого рассуждения, шо б ты, начштаба, мне присоветовал? – Он внимательно посмотрел на Черныша.
Оторвавшись от карты, тот ответил таким же внимательным взглядом:
– Оружие, боеприпасы, кровь из носу, надо выпросить у большевиков. Дадут, потому что в данной ситуации мы им вроде как родичи. После чего можно рассуждать, как жить дальше… Петлюровцы сейчас наступать не будут! Над ними висят большевики… Остаются южный и западный участки… – Начштаба обвел карандашом названные направления: – Сперва надо бы ударить на юг, на Мелитополь. Упредить сводные отряды офицеров и колонистов вместе с этим генералом… как его… Тилло. А потом лучшие силы кинуть на восток. Зайти кадетам во фланг, на Бердянск и далее на Мариуполь. – Черныш показал на карте дугу, ведущую вдоль Азовского моря. – Побегут.
– Разумно, ничего не скажешь, – кивнул Махно.
– Но!.. – поднял указательный палец Черныш, размышляя. – Надо прикрыть Гуляйполе со стороны Веремеевки. Генерал Шкуро сам из партизан… мастер внезапных налетов. Кавалерия у него из чечен. Так пробирается, что не стукнет и не грюкнет. А потом – в шашки!
– О! Я вижу, ты прирожденный начальнык штаба! А отказывался! – радовался Махно. – По генералу Тилло мы хитро ударим. Он, я слыхал, из гвардейцев. По уставу воюет. А мы так ударим, что он про такое ни в одной книжке еще не читал!.. – Махно бросил на стол карандаш: – Мне нравится твой план, начштаба. Разрабатывай в подробностях.