В январе 1648 года вспыхнуло казачье восстание под руководством Богдана Хмельницкого, к лету переросшее в массовое национально-освободительное движение с выраженным антифеодальным содержанием. Но несмотря на то, что в казачестве, духовенстве и народе Малой Руси имелась заметные пророссийские настроения, набиравшие силу на протяжении нескольких десятилетий, случившееся не означало, что охваченные восстанием западнорусские земли автоматически присоединятся к Московскому царству.
Поначалу отделяться от Польши Хмельницкий и его окружение не думали. Они были настроены на поиск компромисса с польскими властями и решения своего казачьего корпоративного вопроса (касавшегося прав и положения казачества в социально-политической системе Речи Посполитой) и политических требований (касающихся положения Православной церкви и русского народа) совместно с ними[79]. Однако по мере разгорания восстания ситуация менялась. Постепенно его вожди задумывались об освобождении и объединении всех русских земель Речи Посполитой (в первую очередь тех, что входили в Польшу). Но в каком виде и как они будут существовать, представляли нечётко.
И это имело объяснение. Хмельницкий и его окружение ясно представляли себе западные границы русской земли, когда-то оказавшейся под Польшей, и понимали её как единое целое. Но одно дело понимание, а другое — практические мероприятия. Большой натяжной будет утверждать, что целью начатой казаками борьбы было «образование государства» и «ликвидация существующей системы социально-экономических отношений», как об этом порой утверждается[80]. Их целью было вернуть, а если получится и укрепить сословную автономию казачества и попытаться добиться прав, аналогичных тем, что имела шляхта. А ещё выполнить требования, на которых казачество консолидировалось как политическая сила — отстоять права Православной церкви и русской идентичности. Всё остальное стало результатом бурного развития восстания, действий народный масс, заставлявших на ходу пересматривать планы.
А вопрос о государственности возник потому, что в ходе восстания казачья сословная автономия превратилась в территориальную. Казачество распространило свою административную систему и органы власти на Малороссию. Их создание произошло само собой: в охваченных народным восстанием землях рассыпался административный аппарат, рухнула система социально-экономических отношений, прежние правящие группы исчезли, либо бежав, либо погибнув, либо влившись в казачье войско. Сплочённой оставалась лишь казачья корпорация и органы городских самоуправлений.
Взамен прежних, в Малой Руси стали утверждаться порядки, заведённые в Войске Запорожском. Территория была поделена на военно-административные единицы — полки и сотни. А они были организованы в военно-административную и политическую структуру — Гетманство. Согласно русской языковой традиции, политическое образование во главе с гетманом правильно именовать именно «Гетманством». По аналогии: «царь» — «царство», «король» — «королевство», «граф» — «графство», «государь» — «государство» и т. д. Применяемые же названия «Гетманщина» и тем более «Гетманат» являются украинизмами и употреблять их в качестве терминов некорректно. Место привилегированного сословия в Гетманстве заняло казачество; а правящей группы — его старшина: полковники, сотники и представители войсковой, полковой и сотенной военно-административной номенклатуры.
Казачество и его старшина оказались наверху социальной структуры общества по воле случая, самозванно, и не имели в глазах общества (и своих собственных) ни законного статуса, ни признания как «элиты». Ещё в 1649 году в беседе с русскими послами Богдан Хмельницкий подчёркивал, что, в отличие от русского царя, не обладает (он сам, а значит, и всё Войско Запорожское) достаточной знатностью, чтобы «на государстве быть». А четвертью века спустя ещё один гетман — Иван Самойлович, в переписке со своим противником гетманом Петром Дорошенко откровенно признавал: «не дедичные мы господа» (то есть, не наследственные, не древние, не «законные»)[81].
В этом контексте становится понятным отсутствие или «недозрелость» в казачестве и его старшине государственной идеи, то есть, последовательного стремления к независимости[82]. О том, что Гетманство не рассматривается ими как самостоятельное и суверенное государство, говорят, в частности, прошения жителей Малой Руси (в том числе казаков) к царю о подтверждении их прав и предоставлении того или иного имущества[83]. Была ненависть народа и основной массы казачества к Польше, католикам и униатам. Было понимание желательности освобождения русских земель «по тем границам, как владели благочестивые великие князи». Делались заявления, что «гетман и Войско Запороское и вся Русь Киевская подо властью польского короля и панов рад быть не хотят», «мы волею Божиею… от них стали свободны», «мы в подданстве и в неволе быти у них не хотим»[84]. Но на деле было иначе.
Казачество сознавало всю непрочность и уязвимость своего положения как правящей группы края и даже привилегированного сословия, и как равноправного субъекта политики, в том числе во взаимоотношениях с польской стороной и королём. В массе казаки и его верхушка сохраняли сословное сознание, когда первоочередным считалось достижение корпоративных целей. А она виделась им в привычных рамках польской социально-политической системы. Не случайно, что требования предоставления сословной автономии значились во всех казачье-польских и казачье-русских договорах и соглашениях, причём стояли они на первом месте. Когда добиваются независимости, о сословных привилегиях не вспоминают, справедливо относя это к внутренним делам, которые решаются без участия иностранной стороны.
Да и государственного и даже социально-политического опыта как правящей группы у старшины не было. Поэтому все последующие договоры и соглашения между казаками и Польшей, а затем и Россией, носили характер не договора двух равных сторон, двух независимых государств, а характер получения-предоставления сословной и сословно-территориальной автономии (для казачьего войска и контролируемой им территории).
Борьбу за восстановление независимости западнорусских земель могла вести родовая знать — природная элита края. Но к середине XVII века знать (магнаты и шляхта) шла по пути интеграции в польскую государственность и в массе своей ассимилировалась или же, оставаясь пока православной, руководствовалась сословно-имущественными соображениями и потому осталась на стороне Речи Посполитой.
Движение за создание в Западной Руси или в какой-то её части собственного государства, тем более возникшее как результат народного национального и социального восстания, могло базироваться только на такой основе, в которую была бы положена идея русской идентичности. И которая пользовалась бы системой аргументации, разработанной ещё во времена антиунионной полемики конца XVI — первых десятилетий XVII веков. «Русь», «русский» или «российский народ» понимались в ней как наследие древнерусского государства и князя Владимира.
Но венценосный наследник Руси, наследник престола Владимирова уже имелся: им был православный Московский царь. А Православную церковь возглавлял предстоятель, носивший титул патриарха не просто «Московского, но «всея Руси». Даже несмотря на то, что в Российском государстве правила уже другая династия, государи Михаил Фёдорович и Алексей Михайлович воспринимались западнорусским православным обществом как законные наследники Владимира, а Россия — как продолжение старой Руси. Тому имеется множество свидетельств в западнорусской общественной мысли и практике. Показательно, что эту преемственность не ставил под сомнение даже сторонник шляхетской Речи Посполитой митрополит Пётр (Могила). Когда в 1635 году в Киеве был обнаружен саркофаг с мощами святого князя Владимира, он отослал их частицу в Москву, царю Михаилу Фёдоровичу — как его наследнику[85].
Согласно миропониманию православного народа Западной Руси, в мире оставалась единственная независимая православная держава — Московское царство со своим православным государем, продолжатели и наследники Руси. Державы, в котором живёт хоть и несколько другой, но тоже православный русский народ. Такая идея была озвучена в антиунионной полемической литературе и широко представлена в различных высказываниях и обращениях книжников и духовных лиц, в синодиках киевских монастырей. В таком идейном контексте находилась и казачья старшина. И даже использовали это мировоззрение в политических целях — для обоснования вхождения Малой Руси в состав России и подкрепления дипломатических претензий России на Правобережье и прочие западнорусские земли[86].
В этих условиях создание ещё одного государства, строящего свою идентичность на той же исторической и этноконфессиональной основе, становилось ненужным и необоснованным. Оно могло существовать, но как составная часть чего-то большего: или России, или Речи Посполитой, в которой пребывала бы на тех или иных условиях. Даже договоры, заключаемые казаками с Речью Посполитой по ходу войны (Зборовский, от 18 августа 1649 г.), не говоря уже о Белоцерковском, от 18 сентября 1651 г.), носили автономистский характер. Их форма и содержание говорили о том, что обе стороны действуют в рамках одного государства и одного политического пространства, и выглядели они как пожалование короля своим подданным[87].
Восстание Богдана Хмельницкого (1648–1654 гг.)
Поначалу казачеству сопутствовал успех. Им удалось добиться достижения многих требований — своих и западнорусского общества в целом. И даже превратить свою сословную автономию в территориальную, получив под контроль значительную часть русских земель Поль