Таким образом, ответ на вопрос «А судьи кто?» был вполне ясен. Конституционный суд ФРГ в 1952 г. уже доказал на практике свою «беспристрастность». 31 января и 7 июля 1952 г. СДПГ обратилась в конституционный суд с требованием признать не соответствующим Основному закону обсуждавшийся в бундестаге Договор о Европейском оборонительном сообществе (ЕОС). По мнению социал-демократов, договор означал создание в ФРГ собственной армии, что было тогда запрещено конституцией. Суд не нашел ничего лучшего, чем отвергнуть социал-демократическое ходатайство на том основании, что он-де не может давать оценку еще не принятым окончательно нормативным актам. Но тут неожиданно для канцлера Аденауэра в дело вмешался президент ФРГ Хойе, обратившийся в Карлсруэ (там была резиденция конституционного суда) с требованием дать правовое заключение по данному вопросу. Формально правовое заключение не имело обязательного характера, но предопределяло решение суда в будущем. Суд молчал, и за это время Аденауэр и американские оккупационные власти заставили Хойса забрать свой запрос обратно. Канцлер не забыл этого скандала, и положение о правовом заключении исчезло из новой редакции закона о конституционном суде в 1956 г.
Ходатайство правительства ФРГ о запрещении КПГ не отличалось особой юридической изощренностью. Партию предлагалось признать антиконституционной потому, что она была марксистско-ленинской и выступала за построение социализма. КПГ должна была ответить и за «несовместимость законов, осуществляемых в советской оккупационной зоне (т. е. ГДР. – Примеч. автора), с конституционными принципами Федеративной республики»5. В качестве «тяжелейшего покушения» на существование ФРГ рассматривался и народный опрос против ремилитаризации и за воссоединение Германии, организованный КПГ. Народное движение против ремилитаризации (в котором помимо коммунистов участвовали социал-демократы, представители протестантской церкви и просто беспартийные) называлось в ходатайстве правительства ФРГ «агрессивным».
КПГ предлагалось «ответить» за высказывания Маркса, Ленина и Сталина о диктатуре пролетариата, за Конституцию СССР 1936 г. и Устав КПСС, а также за политику Коминтерна, распущенного в 1943 г. В качестве «судебного доказательства № 32» правительство ФРГ приводило цитату из коммунистической печати, в которой критиковалось назначение высокой государственной пенсии вдове главы Главного имперского управления безопасности (РСХА) и палача чешского народа Рейнгарда Гейдриха6. То есть кабинет Аденауэра считал критику пенсионного обеспечения бывших нацистов и их родственников несовместимой с конституцией ФРГ
Процесс против КПГ с самого начала имел слишком явный политический подтекст. Многие СМИ, причем отнюдь не только в странах социализма, справедливо сравнивали его с судом против Георгия Димитрова в 1933 г., когда болгарского коммуниста обвинили в поджоге рейхстага. Но тогда нацистская юстиция формально расследовала хотя бы конкретное уголовное дело – пожар в парламенте страны. В 1951 г. (когда правительство ФРГ обратилось в суд с целью запрета компартии) КПГ не смогли предъявить ни одного действительно уголовно наказуемого деяния. Ни члены компартии, ни даже ее «сторонники» ничего не поджигали и не взрывали. Не было обнаружено и подпольных складов оружия или планов вооруженного восстания.
Понимая шаткость своих правовых позиций, правительство ФРГ решило «помочь» Федеральному конституционному суду простым, но действенным способом. 31 января 1952 г. на рассвете полиция захватила на всей территории Западной Германии помещения КПГ и обыскала квартиры ведущих партийных функционеров. Тоннами изымались материалы, которые должны были служить доказательствами в суде. Были немедленно арестованы и представители КПГ на процессе, которых приводили на заседания конституционного суда из тюрьмы. Причем эти люди были знакомы с тюрьмами не понаслышке: они уже сидели там при Гитлере.
Но даже после подобных мер конституционный суд ФРГ не мог инкриминировать КПГ что-либо серьезное. Поэтому, решив 24 января 1952 г. открыть слушания, суд попросту отложил дело в долгий ящик.
Но «процесс пошел» сразу же после визита к Аденауэру в сентябре 1954 г. посла США Мэрфи и посещения Бонна госсекретарем Дж. Ф. Даллесом. Через четыре дня после последнего события конституционный суд все-таки назначил начало процесса на 23 ноября 1954 г. Американцы готовились к первому после 1945 г. совещанию четырех держав-победительниц (СССР, США, Великобритании и Франции), намеченному на июнь – июль 1955 г. в Женеве. А там Даллес собирался поставить вопрос о происках мирового коммунизма. Задачей ФРГ в этом смысле была подготовка соответствующих доказательств. С целью помощи западногерманским борцам против коммунизма на немецком языке был срочно издан отчет комиссии сената США по борьбе с подрывной «антиамериканской» деятельностью (комиссию вместо спившегося сенатора Маккарти возглавил сенатор
Маккарэн). Многие пассажи этого документа были затем использованы в обвинительных материалах правительства ФРГ (например, следующие «обвинения»: «Коммунистическая партия США верна марксизму-ленинизму» и «партия должна быть теснейшим образом связана с массами»). Офицер американской разведки присутствовал на процессе против КПГ под видом немца-эксперта. СМИ США открыто указывали на «образцово-показательный» характер суда над компартией, который надлежало повторить и в других странах.
Начавшийся в ноябре 1954 г. в Карлсруэ процесс сразу же едва не оказался в тупике. Ведь компартия Германии была официально разрешена всеми союзниками (в т. ч. и США) после 1945 г. как демократическая антифашистская партия. А ведь и тогда она была марксистско-ленинской. Конституционный суд, проявив чудеса казуистики, установил, что союзники, оказывается, дали в 1945 г. лишь «негативное» определение демократии – «антифашистская». А Основной закон ФРГ, дескать, превратил «негативную» дефиницию в «позитивную». Представитель правительства ФРГ эксперт МИД ФРГ Кауфман был еще более откровенен. Он назвал Потсдамские соглашения четырех держав «интервенционистскими мероприятиями» союзников, которые противоречат международному праву7. Излишне даже говорить о том, в какой партии Кауфман состоял до 1945 г. – естественно, в НСДАП.
Первоначально суд в Карлсруэ был вынужден признать, что само по себе несогласие какой-либо партии с принципами общественного строя ФРГ не является достаточным доказательством ее антиконституционности. Необходимо еще и наличие «активной боевой и агрессивной позиции по отношению к существующему строю».8 Но суд быстро «подправили», и вскоре он уже говорил о достаточности общего политического курса КПГ для ее запрета.
В своей защите компартия ссылалась и на так называемое «право на сопротивление», закрепленное, кстати, в конституциях ряда земель ФРГ, в т. ч. Бремена и Гессена. КПГ приводила многочисленные примеры нарушения конституционных прав и свобод в стране, что давало населению право на противодействие. Тем более что это противодействие осуществлялось в законных и ненасильственных формах (демонстрации, забастовки). Следует отметить, что «право на сопротивление» действиям органов государственной власти появилось в ФРГ как реакция на произвол нацистов, которые формально после 1933 г. придерживались законов Веймарской республики.
Применив на деле пословицу «закон что дышло…», конституционный суд дал свою трактовку «права на сопротивление» в «консервативном» смысле. Получалось, что прибегать к забастовкам и демонстрациям можно было только после того, как были бы исчерпаны судебные методы отстаивания своих прав. Такие юридические «новации» вызвали законное возмущение западно-германских профсоюзов.
КПГ представила суду детальные доказательства своих тезисов о том, что в кабинете Аденауэра много реваншистов, представителей бывшей НСДАП и союзов предпринимателей (именно эти утверждения коммунистов им же и инкриминировались в качестве образцов подрывной деятельности). Так, например, министр по общегерманским вопросам правительства ФРГ Якоб Кайзер говорил, что под германским единством он понимает не только присоединение ГДР, но и Австрии, части Швейцарии и Эльзаса-Лотарингии. Другой министр, Вальдемар Крафт, назвал «глупцами» тех, кто требовал восстановления Германии в границах 1937 г. Оказывается, помимо этого следовало отстаивать права на Данциг (Гданьск), Судеты и Мемель (Клайпеду). Разоблаченный позднее как военный преступник министр Теодор Оберлендер публично «обиделся», когда его упрекнули в том, что он еще недавно желал для Германии колоний на Востоке. «Я желаю их еще и сегодня», – «подкорректировал» своих критиков Оберлендер. Впрочем, этот человек всего лишь был последовательным в своих убеждениях. Он командовал в 1941 г. батальоном украинских националистов «Нахтигаль», «прославившимся» массовыми расстрелами евреев, русских и поляков на оккупированной территории Советской Украины9.
Процесс против КПГ шел все же не так гладко, как задумывали его в Бонне и Вашингтоне. Суд постоянно исключал пункты обвинений, которые нельзя было аргументированно доказать. Причем коммунисты выступали за то, чтобы оставить эти пункты (например, проблематику достижения единства Германии), так как их абсурдность была очевидна для всех непредвзятых наблюдателей. Да и как можно было признать антиконституционными требования КПГ о проведении на всей территории Германии выборов на основе избирательного закона Веймарской республики 1924 г.? Конституционный суд с «соломоновой» простотой заявил, что возможный запрет КПГ не препятствует допущению партии к участию в будущих общегерманских выборах (!).
21 июня 1955 г. стало известно о приглашении правительства СССР Аденауэру посетить Москву и установить нормальные отношения между обеими странами (сама соответствующая нота правительства Советского Союза была направлена правительству ФРГ 7 июня). В этих условиях конституционный суд поспешно заявил 14 июля 1955 г. о том, что вынесение окончательного приговора в отношении КПГ откладывается на неопределенный срок. Ларчик открывался просто: Аденауэр решился на поездку в Москву и не хотел, чтобы она сорвалась из-за процесса в Карлсруэ.