егося к «десателлизации под лозунгом укрепления суверенитета восточноевропейских стран по отношению к Западу», «от колоний через доминионы к независимым государствам». Однако «скоро выяснилось, что такая политика бьет рикошетом по СССР», ведет к «росту центробежных сил в Восточной Европе». Поэтому победу в борьбе в Кремле одержали Маленков и Берия, предложившие «вождю» по отношению к «странам народной демократии» путь от «независимых государств к коммунистическим доминионам, потом к колониям»15.
Несмотря на казавшиеся искренними дружбу и взаимопонимание, в отношениях между Москвой и Белградом, Сталиным и Тито «скрытые трения продолжались непрерывно». Они касались и принципиальных вопросов общей политики коммунистических партий (аграрный вопрос), и контактов Югославии со странами и партиями в Восточной Европе, минуя Москву (проблемы объединения Югославии и Албании и создания федерации Югославии и Болгарии), и политики территориального урегулирования после Второй Мировой войны на фоне начала холодной войны (Триест), и двусторонних отношений (отношение Москвы к необходимости реформ в югославской армии), и ситуации в Греции, где шла гражданская война между коммунистическим и антикоммунистическим движением, и ряда других проблем16.
Разногласия возникали постоянно, но до поры до времени они быстро разрешались и не предавались огласке. Например, югославская сторона в январе 1945 года поставила вопрос о том, что Югославия «не только рассчитывает получить с Германии репарации, но и намеревается участвовать в оккупации отдельных германских районов». Тито считал, что Красная Армия должна оставить югославам все захваченное в Югославии. Однако Сталин не поддержал эту позицию17.
Сердечно обсуждая в Москве в мае-июне 1946 года планы проведения послевоенных границ на Балканах, вожди даже не могли предположить, что эта встреча окажется для них последней18.
В период мирного урегулирования после Второй Мировой войны, как и после Первой, вновь приобрели свою актуальность этнотерриториальные планы национальных движений каждого из югославянских народов, выдвигавшиеся теперь уже от имени общего государства. Вновь стала актуальной формула российского дипломата Е.П. Демидова, касавшаяся не только Югославии, но и других стран, о «стремлении к аннексиям, основанным на принципе самоопределения народностей»19. Впрочем, территориальные претензии в рамках послевоенного урегулирования основывались не только на принципе национального самоопределения и воссоединения этнических территорий, но и на чисто экономических интересах, в том числе и на заинтересованности в возмещении ущерба победителям со стороны побежденных. Как ив 1917 году, в 1945-м страны и народы «запаздывающего развития» пытались использовать как саму Вторую Мировую войну, так и ее итоги для решения проблемы собственного национального самоопределения.
Обосновывая требования о воссоединении в границах Югославии – Истрии, Каринтии и Словенского приморья, Тито почти дословно повторил слова югославистов, вышедших в 1917 году из состава Сербского добровольческого корпуса в России: «Мы чужого не хотим, но и своего не отдадим»20. Тито настаивал, чтобы Югославия имела такой же статус, как и СССР, Великобритания и США, и «получала право оккупировать Каринтию21, как это делают союзники – Англия и Америка». Это требование он обосновывал тем, что «Югославская армия как одна из союзных армий имеет равное с остальными союзными армиями право оставаться на территории, которую она освободила в ходе ожесточенных боев против общего врага»22.
Югославия выдвинула территориальные претензии к Италии, потребовав, в частности, на основе этнографического принципа и восстановления справедливости присоединения Истрии с портами Триест, Пула (Пола) и Риека (Фиуме). Во взаимоотношениях с Австрией речь также шла об изменении границ – результатов плебисцита 1920 года в Каринтии (Корошке). Для наглядности Андрия Хебранг (секретарь ЦК КП Хорватии до 1944 года, министр промышленности в правительстве Тито – Шубашич) продемонстрировал в Кремле этнографическую карту этих районов и карту с нанесенными границами, которых требуют югославы. (В 1915 году российский дипломат в Риме показывал скульптору и политику Ивану Мештровичу российский план разграничения югославянских земель, а позднее Россия поставила Югославянский комитет и правительство Сербии перед фактом подписания Лондонского договора23; скорее всего, Тито знал об этом.) Но Сталин не поддержал эти требования, сказав, что необходимо, чтобы сами эти области требовали своего присоединения к Югославии. То же самое он повторил и относительно планов присоединения к Югославии входившего в состав Румынии района Тимишоара (Темишвар), включая город Тимишоар (он был заселен преимущественно немцами и теперь, по мнению югославских руководителей, мог быть передан Югославии), и районов городов Печ и Байа, принадлежавших Венгрии. «Надо, чтобы сербы, проживавшие в этом районе, ставили вопрос о присоединении к Югославии» – подчеркнул Сталин, подсказывая способ добиться желаемого24.
Позднее, на переговорах с Молотовым, министр иностранных дел первого правительства воссозданной Югославии Иван Шубашич вновь подчеркнул, что границы Югославии должны исправляться при строгом соблюдении национальных, этнографических принципов. Он обещал прислать Молотову меморандум с подробной характеристикой югославских территориальных претензий и с географической картой. В этих вопросах все южнославянские политики, становившиеся югославскими, были едины, несмотря на существовавшие между ними расхождения. Однако каждый из них имел в виду увеличение территории своего народа в качестве территории общего югославского государства25.
Вместе с тем в Москве с трудом понимали психологию, чаяния и требования народов Средней Европы, а также их взаимоотношения. Например, на переговорах с Молотовым один из ближайших соратников Тито, член Политбюро ЦПЮ, заместитель председателя правительства Э. Кард ель (словенец по национальности) поставил вопрос о том, что «словенский народ вновь окажется отрезанным от своего моря», то есть от Адриатики. На что услышал высокомерный и грубый ответ, прямо оскорблявший национальные чувства (независимо от степени обоснованности претензий как югославского государства, так и словенского национального движения): «Неужели вы думаете, что каждый уезд должен иметь свой выход к морю?»26 В то же время сам Молотов вместе со Сталиным были заняты исключительно приращением советских территорий и расширением советской «сферы влияния»27.
Постепенно между СССР и Югославией стали проявляться разногласия в вопросе о создании этнорегиональной федерации на Балканах, что было попыткой осуществления идей еще начала века и после войны могло бы рассматриваться не только как средство разрешения национальных противоречий на Балканах, но и как альтернатива королевской Югославии. Эта перспектива начала активно обсуждаться югославскими и болгарскими коммунистами, которые не в последнюю очередь пытались решить и спорный македонский вопрос28. В разных источниках и на разных этапах название предполагавшейся федерации было различным: этническое – «югославская», «болгаро-югославская», «южнославянская» и региональное – «балканская». Каждое название изначально предполагало не только разные принципы, но и разные территории и границы. Балканская федерация могла включать в себя и Албанию, и Грецию.
В январе 1946 года Сталин, ознакомившись с проектом договора о создании федерации, вынес вердикт: он никуда не годится. По его мнению, Болгария и Югославия – два государства, которые могли бы войти в конфедерацию с перспективой дальнейшего объединения, основанного на принципе дуализма, а не присоединения одной страны к другой. «Вождь» сказал, что «в основу объединения стоило бы принять принцип дуализма, создавая двуединое государство по типу Австро-Венгрии, но при этом можно обойтись без многочисленных отрицательных сторон, которые имела старая Австро-Венгрия»29. Интересно в этой связи упомянуть, что Тито положительно отзывался об Австро-Венгрии: «Хорошее, налаженное было государство»30.
Вместе с тем, у югославской стороны был свой план федерации – Болгария должна была стать седьмой республикой ФНРЮ. На этакой вариант, означавший практически полную утрату суверенитета, болгарское руководство и болгарский народ согласиться не могли. Не повтор ли?
Молотов обратил внимание на возможные международные последствия подписания такого договора, заявив, что, по разным причинам, даже договор о дружбе между Югославией и Болгарией испугает турок, греков, румын, и «наступит сумятица в Европе». «Не испугается только один Советский Союз», – пошутил Сталин. (Через три года, в 1948 году «испугался» в первую очередь Советский Союз и лично именно он, Сталин!) В Чехословакии, продолжил Молотов, не «должны испугаться, поскольку поддерживают принцип славянской солидарности, но их испугает то, что это будет левославянское объединение». Но в этой стране могла возникнуть иная «опасность» – словаки могут потребовать проведения подобного мероприятия и внутри Чехословакии31.
Дополнительную сложность этой этнотерриториальной проблеме придавало еще и то обстоятельство, что, по выражению Молотова, в войне «Югославия является союзницей Советского Союза, а Болгария – другом врагов Советского Союза». На это М. Джилас, также член Политбюро КПЮ, заметил (переговоры проходили в апреле 1944 года): «Македонцы увидят, с кем идти: с народами Сербии и Хорватии, которые борются против немцев, или с другими народами»32.
На упоминавшихся выше переговорах советского и югославского руководителей в мае 1946 года затронули вопрос о «включении Болгарии в федерацию». Согласно советской версии, «Тито ответил, что с федерацией ничего не выйдет. Тов. Сталин бросил реплику: “Это нужно сделать”»33. В югославском варианте записи содержится более развернутое обоснование позиции Тито: «Сейчас не время. Ибо у них со многими вещами дело не доведено до конца: армия, буржуазные партии, монархия и положение Болгарии до заключения мирного договора». Реплика Сталина в югославской записи не зафиксирована