вкус” встает в тупик, когда замечает, что его обладатель получает глубочайшее удовольствие от поэмы, как раз об этих вышедших из моды существах и написанной». Для автора древнеанглийской поэмы «Беовульф», продолжает Толкин, драконы могли быть не так уж и далеки от реальности, и, уж конечно, языческие предки поэта вполне могли думать о драконах как о тварях, реальная встреча с которыми отнюдь не исключена. Дракон для автора «Беовульфа» был созданием из плоти и крови, а не аллегорией, как в позднее средневековье, когда он стал олицетворять зло и диавола и перестал быть «просто драконом». Но и «просто драконом» он для автора «Беовульфа» уже не был. В тот переходный от язычества к христианству период дракон мыслился чем-то средним между аллегорией и реальностью: это был персонаж и символ одновременно. Шиппи (с. 37) замечает, что подобный подход был ближе всего самому Толкину как автору (в известном смысле Толкин видел сходство между собой и автором «Беовульфа»). «Дракон – это отнюдь не какая-нибудь досужая выдумка, – пишет Толкин. – Каким бы ни было происхождение этого образа, взят ли он из реальности или вымышлен – дракон древних легенд является мощным творением человеческого воображения, и смысла в нем не меньше, чем золота в его сокровищнице». По Толкину, для «Беовульфа» особенно символично то, что именно дракон является последним врагом героя, что Беовульф встречает смерть в схватке с явлением нечеловеческого порядка. «Именно потому, что главные враги в “Беовульфе” – нелюди, поэма куда величественнее изначительнее, чем обычные легенды о человеческих войнах, – пишет Толкин. – Она приобщает космосу и следует по пути общечеловеческих раздумий о предназначении человека и смысле всех усилий; она стоит среди повестей о малых войнах человеческих князей, но заметно возвышается над ними и простирается далеко за даты и границы исторических периодов, как бы важны они ни были сами по себе… Будто с воображаемой высоты смотрим мы на долину мира сего, где стоит дом человека. Из окон дома льется свет – lihte se leoma ofer landa fela[3] – и слышен звук музыки; но внешняя тьма и ее враждебные исчадия всегда лежат в засаде, ожидая, пока померкнут факелы и замолкнет пение… Дракон – символ живой тьмы, окружающей человека в этом мире… Драконы, настоящие драконы, играющие существенную роль как в построении сюжета, так и в идеологии произведения, встречаются в сказаниях крайне редко. Если не упоминать огромного и неопределенного Змея, Опоясывающего Мир, Мидгардсормра, несущего гибель великим богам и не имеющего никакого отношения к героям, остаются только дракон Вельсунгов Фафнир и тот дракон, что погубил Беовульфа. Справедливо, что в “Беовульфе” фигурируют оба дракона – один участвует в действии, о другом упоминает менестрель… “Автор Беовульфа” ценил драконов, существ столь же редких, сколь и ужасных, очень высоко. Он любил их как поэт, а не как зоолог, и у него были на то серьезные причины». Дракон в северной мифологии являлся представителем класса «чудовищ», известных также и другим мифологиям, например греческой. Однако, подчеркивает Толкин, концепция «чудовищ» у северян была существенно иной, чем у греков, в чьих мифах монстр мог быть, скажем, сыном бога и находиться под его защитой (как Полифем, ослепление которого навлекло на Одиссея гнев Посейдона). Враги героев у древних скандинавов всегда являются также и врагами богов: это – персонифицированные силы тьмы, «порождения ада». В извечной борьбе человечества и богов с Хаосом чудовища сражаются на стороне Хаоса, и вплоть до самого Пришествия Христова Хаос неизменно выходит победителем. Так, Беовульф, одержавший столько побед, в конце концов гибнет в схватке с порождением Хаоса – драконом. «Чудовища были врагами богов и вождей людского племени, и чудовища рано или поздно должны были победить, – пишет Толкин. – Героически держа осаду перед лицом последнего поражения, люди и боги сражались в одном войске».
В «Хоббите», замешенном на скандинавских преданиях, дракон выступает для гномов тем же, кем он был для древних скандинавов – олицетворением Зла и Хаоса, и только вмешательство сил, чужеродных системе древнего мифа, позволяет одержать над ним победу.
С. 27
Бандобрас Волынщик.
Слово «Волынщик» произведено от слова «волынка», а не от слова «волынить».
…сражался с гоблинами…
Гоблин – настолько традиционный персонаж английских сказок, что вряд ли нуждается в том, чтобы его представляли читателю. В ВК Толкин от этого названия уже отказывается, как и от всех более традиционных названий сказочных персонажей. Пришедшее на смену «гоблину» слово «орк» взято уже не из английских сказок, а из скандинавской мифологии и в ней укоренено (см. прим. к «Хоббиту», гл. 3. Туманные Горы, а также Оркрист). В ответ одному читателю, который предпочитал оркам гоблинов и сокрушался по поводу их исчезновения, Толкин писал: «Лично я предпочитаю слово орки – ведь у меня и правда выведены орки, а никакие не гоблины; кроме того, к гоблинам Дж. Макдональда они никакого отношения не имеют» (П, с. 185).
Гольфимбул.
Имя скандинавского происхождения. Означает «ветер + ужасный». Несколько раз встречается в древнеисл. поэзии. Возможно, этимология Толкина содержит долю истины, так как происхождение названия игры в гольф неясно – не исключено, что слово произошло от датского kolf («дубинка») или действительно от слова golfimbul.
С. 28
Профессиональный грабитель.
Обыгрывается схожесть по звучанию английских слов burglar («грабитель») и bourgeois («буржуа»). См. прим. к этой гл., Бэггинс.
С. 29
Я и так отлично помню Гору… Знаю я и Чернолесье, и Чахлую Пустошь, где находится логово великих драконов…
Гора – типичное название для «Хоббита», где большинство топонимов представляют собой просто-напросто описание называемых мест (см. прим. к этой главе, ниже, Дейл, и к гл. 7, Каррок), в отличие от ВК, где номенклатура усложняется, играет роль невидимого каркаса повествования и вводит читателя в систему средьземельских языков. Чахлая Пустошь – в оригинале Withered Heath. На картах ВК не обозначена.
Обратите внимание на руну в западной части карты…
В письме к издателю журнала Observer Толкин пишет, что использованные им руны созданы были на основе англосаксонских, но не совпадают с ними, и добавляет как бы вскользь: «Между этими двумя руническими системами существует несомненная историческая связь» (январь 1938 г., П, с. 32). Подробнее о рунах см. приложение Д.
Смауг.
Имя дракона в «Хоббите» – форма прошедшего времени от древнегерманского глагола smugan («протискиваться в нору»), как сообщает сам Толкин в ответе журналу Observer (февраль 1938 г.). Первоначально дракона звали Прифтан. Кроме того, Шиппи (с. 69) указывает на слово smeagan – древнесканд. эквивалент древнеангл. слова, входившего в магическое заклинание wi{D} smeogan wyrme – «от червя проникающего». В этом слове есть оттенок и более абстрактного значения: древнеангл. smaugan означает также «вникать», а как прилагательное – «искушенный», «искусный» (намек на хитрость и коварство Смауга).
Дейл.
Английское слово dale означает «долина».
С. 34
Азог.
Слово взято из Черного Наречия.
Некромант.
В оригинале Necromancer. Обычно некромант – черный маг, колдун, использующий для колдовства и гадания внутренности мертвецов или общающийся с духами мертвых. В период написания «Хоббита» Толкин уже знал, какой персонаж кроется за этим прозвищем, так как Саурон – а это именно Саурон – фигурировал в главах Сильм, написанных гораздо раньше. Для создания ВК существенную роль сыграли письма читателей «Хоббита», которые просили написать продолжение, где подробнее рассказывалось бы про таинственного Некроманта. В письме в издательство «Аллен и Анвин» от 2 февраля 1939 г., написанном в процессе работы над ВК, Толкин замечает: «Продолжение получается более взрослым… и винить в этом следует читателей, как юных, так и более пожилых, которые слали мне письма с просьбой “побольше рассказать о Некроманте”, так как Некромант – это вам не детские игры» (П, с. 42).
В названии главы содержится намек на сказку братьев Гримм «Храбрый маленький портняжка» – когда герой сказки, портняжка, встречается с великанами, каждый из великанов держит в руке по жареному барашку.
С. 38
…похороны… по мере необходимости.
Шиппи замечает, что «Хоббит» гораздо в большей степени, чем ВК, построен на столкновениях разных стилей, что явственно проявляется уже в первой главе. Речь Бильбо представляет собой ряд условных социальных формул, означающих по сравнению с точным смыслом сказанных слов нечто совершенно иное (сатира на современный язык). С этим «привычно-бессмысленным» языком вступает в конфликт язык гномов – церемонный и торжественный, в своем роде тоже условный, но иначе: гномы говорят о вещах реальных (золото, драконы, путешествия), а хоббит, объявив, что «переходит к делу», оперирует абстрактными понятиями из сферы современного бизнеса (в оригинале это бросается в глаза в еще большей степени, чем в переводе). Заключенный в итоге контракт – своего рода компромисс между «древним» и «современным» стилем: язык – «современный», содержание – более чем реальное, особенно в конце, где речь идет об организации похорон «по мере необходимости» (англ. unless otherwise arranged for, что представляет собой более сложную бюрократическую формулу, нежели в переводе); за этой канцелярской фразой кроется вполне конкретный смысл, ведь «в случае съедения драконом необходимость в похоронах отпадет совсем», как замечает Шиппи (с. 57).
С. 45
Тролли!
Классические персонажи германо-скандинавской мифологии. Они «обитают внутри гор, где хранят свои сокровища… уродливы, обладают огромной силой, но глупы» (МС, с. 537, ст. «Тролли»), однако иногда владеют скрытыми знаниями, недоступными людям. Как правило, представляют силы зла, по крайней мере враждебны и чужды человеку. Сохраняя в «Хоббите» некоторые традиционные черты троллей (глупость, силу и т. д.), Толкин использует эти характеристики только как составную часть совершенно нового образа. Можно сказать, что его тролли в чем-то похожи на традиционных, но в целом это новые существа (как и эльфы с гномами – см. прим. к гл. 1 и 3 «Хоббита»).