Лука Рязанцев познакомил нас с Соней после своего заезда. Весь на движняке, на адреналине. Представил меня как хорошего знакомого и крутого спеца. Я уже как пару месяцев работал его механиком. Прокачивал тачку к гонкам.
С Рязанцевым впервые мы пересеклись в автосервисе, где я подрабатывал автослесарем. Да и просто торчал в свободное время от любви к тачкам и царящей там атмосфере. В тот день я латал своего субарика, и Лука сам ко мне подошел. Слово за слово, Рязанцев махнул на свою спортивную тачку, которую пригнал в автосервис проверить мост, и я пообещал ему справиться за короткое время. Он потом еще не один раз ко мне приезжал по ремонту, но ни разу не уезжал от меня недовольным.
В одну из таких встреч рассказал о гонках для «своих». Закрытый гоночный клуб. Туда хрен попадешь, там вращаются люди при бабках. Лавэ там рекой льется. Ставки, допинги, крутые тачки и еще круче девки. Я, когда в роли механика Луки впервые оказался на заезде, немного крышей поехал. От мощной энергетики, от скорости, от запахи жженой резины, от всего безумия, которое иногда там творится.
Спустя пару заездов втянулся и стал практически своим. Но у самого ни разу не возникло желания сесть за руль и погонять за бабки, в которых нуждался. Один выигранный заезд мог решить множество моих проблем. Но скорость никогда не была моим ориентиром. Никогда не манила так, как начинка авто. В отличие от Луки…Тот часто бывает без башки, и иногда приходится его притормаживать. Забавно, что это получается только у Сони и у меня. А своих закадычных мажористых дружков он мало во что ставит. Он среди них типа главный перец. И по характеру, и по положению отца.
– Соня, нам надо это прекращать, – устало выговариваю, хоть и понимаю, что сейчас не лучшее время. Рязанцева только успокоилась и перестала выть, но я задолбался быть постоянным стабилизатором. – То, что случилось сегодня…– намекаю на утренний перепих в подсобке, – больше не должно повторяться. Это неправильно и…
– А ты сможешь? – пылко перебивает меня София. – Ты сам сможешь смотреть на меня с другим? Сможешь отпустить?
Я шумно набираю полную грудь воздуха. София бьет по больному, потому что, объективно, я не знаю ответа на этот вопрос. Когда мы были вместе, я дико ее ревновал, а сейчас… Сейчас без понятия, чего во мне больше: тотальной усталости от всего этого дерьма или не желающего отмирать чувства собственности. Но проверять не хочется. Есть вариант, что сорвусь, и этот ад начнется заново.
– Ты же понимаешь, что это все ненормально? Мы мучаем друг друга, – вместо ответа говорю то, что должен сказать.
– Нет уж, давай честно! Ты сможешь нормально существовать, зная, что в моей постели другой?
Черт возьми, я не знаю!
Постоянные выяснения отношений, разборки на повышенных тонах, придирки, недовольство – все это затоптало те первые чистые чувства, что испытывал к ней. Я влюбился в нее с первого взгляда. Прямо там, на заезде, в пыли и под свист колес влюбился и пропал, а сейчас даже и не знаю, осталось ли, кроме нездоровой привычки, хоть что-то от этой влюбленности.
– Соня! – рявкаю я, больше не стараясь себя сдерживать. – К чему все эти вопросы? Мы. Расстались, – повторяю предельно четко.
– Может, потому что я люблю тебя? Может, потому что мне неприятно знать, что с тобой в одной квартире живет левая телка?
Иногда мне кажется, что Рязанцева замечает во мне только мой член. Это с ним у нее были отношения.
– Я еще раз повторяю: она моя родственница.
– Но не кровная!
– Твою мать, да какая к черту разница? – ору я.
– Серьезно? Что-то твоя родственница не поторопилась мне представиться «родственницей» и открыла дверь отнюдь не в сдержанном виде.
– В смысле?
– В тот самом, Волков, – всхлипывает Рязанцева в динамике, и я даже мысленно вижу, как она при этом обиженно дует свои пухлые губы. – Она была почти голая, Паш!
В этот момент из-за абсурдности Сониных претензией мне хочется раздолбать голову о руль, но вопреки начинаю ржать. Так мощно, что даже слезы на глазах выступают, и мне приходится свернуть на обочину и встать на аварийку, потому что шанс, что я все-таки встряну в аварию из-за этого чокнутого разговора, слишком велик.
– Что смешного, Волков? Ты больной?! – в голосе Сони прорываются рычащие нотки. И это отлично. Лучше пусть будет здоровая злость, чем это бесконечное нытье, которое вживляет зудящее чувство вины прямо под кожу.
– Смешно то…– начинаю объяснять, чуть отдышавшись, – что ты без приглашения приперлась ко мне домой ночью, когда меня там даже не было. А была только моя родственница, которая по-любому уже спала. И теперь ты возмущаешься, что она в пижаме тебе открыла. А должна была в скафандре? И сразу же начать тебе все объяснять.
С той стороны динамика повисает насупленная тишина. Бредовость претензий, кажется, доходит до Рязанцевой, хоть и с запозданием. Дошло бы раньше, и мы оба сэкономили бы себе пару килограммов нервных клеток.
– Ну а что я должна была подумать, Паш? – ее тон с агрессивного резко перескакивает на жалобный. – Я пришла…с шампанским и в шикарном нижнем белье…– судорожно всхлипывает. – Хотела помириться. Звоню в дверь, жду, когда откроешь. А там…она! – ее голос снова начинает дрожать. – Еще и посмотрела на меня как… как на шлюху! Свысока. «Здрасьте» – через губу. И наглую рожу состроила!
В голове мгновенно всплывает образ Зайцевой с ее острым носиком и упрямо поджатыми губами бантиком. И я непроизвольно начинаю улыбаться, представляя, как эти две фурии схлестнулись на пороге моей квартиры.
– Да. Она может, – рассеянно бормочу себе под нос.
– Что? – переспрашивает Рязанцева.
– Ничего. Сонь, послушай, она всего лишь родственница, у которой проблемы с общагой, – решаю расставить точки, потому что я дико устал от этого разговора, – и дядька попросил пустить ее перекантоваться на пару месяцев. Он мне эти неудобства оплачивает. А у меня ремонт, сама знаешь. Мне сейчас деньги реально нужны. Вот и вся история. Не из-за чего тут истерить. Но и таскаться ко мне без приглашения тоже не надо. У нас с тобой теперь разная жизнь. И когда-нибудь…– набираю в легкие побольше воздуха, прежде чем напомнить Рязанцевой о нашей болезненной реальности, – не сейчас. Но в следующий раз это вполне может быть девушка, которая именно со мной, а не просто попросилась переночевать. Это понятно, Сонь?
В трубке повисает молчание, тяжелое как надгробная плита. У меня волоски на руках встают дыбом от неприятного озноба, загулявшего по телу. Может, это прозвучало грубо. Но, бля, как же это сложно – расставаться…
– Хорошо, я тебя поняла, – мертвым голосом отзывается Соня через пару бесконечных секунд. – Только… знаешь… как бы ты потом об этих словах не пожалел, Волков. Они работают в обе стороны.
Бросив это, Рязанцева отключается. А я так выжат эмоционально, что у меня даже нет сил этому порадоваться.
Глава 18.
Паулина
Злополучная доставка приходит ровно через пять минут после того, как Рязанцева исчезает в лифте, облив меня ледяным презрением и ароматом своего парфюма. Этот тонкий цветочный запах так и щекочет нос, пока сортирую купленные продукты на кухне.
Стараюсь, но не могу выкинуть Пашину подружку из головы. Кровь то и дело приливает к лицу, жарко кусая щеки. По шкале неловкости это были твердые девять баллов. Мысленно оставляю победную десятку на тот злосчастный случай, если ее боевая голая тройка всплывет на скрине у кого-нибудь в универе. Вот это будет полный провал!
Забив холодильник, ложусь спать. Но сон после долгого насыщенного дня и пережитого адреналинового всплеска не идет. Ворочаюсь, то уплывая в чуткую дремоту, то снова распахиваю глаза и пялюсь несколько минут в стену напротив. Я не знаю, который час. Точно больше полуночи.
Спальня погружена в плотную темноту, а за окном реже слышен шорох проезжающих машин, когда в глубине квартиры раздается щелчок дверного замка, а затем тяжелые шаги. Жмурюсь тут же, натягивая одеяло до самого носа.
Паша пришел…
Интересно, ПростоСоня уже пожаловалась?
«Разумеется!» – отвечаю себе.
А Волков что? Выгонит меня за то, что обидела его Барби?
Кусаю губу, разрываемая разными чувствами по этому поводу. С одной стороны немного обидно. Я совершенно ни в чем не виновата. А с другой – рядом с Волковым как-то уж слишком насыщенно и неспокойно. Может, и к лучшему будет свалить от него и пересекаться, как раньше, раз в пять лет на каком-нибудь семейном торжестве.
Затаив дыхание, прислушиваюсь, как кидает ключи на тумбочку в коридоре, как идет в ванную и моет руки, потом проходит на кухню. Пытаюсь понять по шагам и едва уловимому дыханию, злой он там бродит или нет. Щелкает выключатель, Пашка глухо матерится себе под нос.
Вот черт! Я же убрала все постельное вчера из кухни, а обратно не вернула. Оно лежит тут, в спальне, в углу. Закрываю глаза, усиленно притворяясь спящей, пока в коридоре нарастает звук приближающихся Пашиных шагов. Скрипит медленно открывающаяся дверь.
Я не дышу.
Мягкие шаги совсем близко. Воздух будто теплеет от присутствия другого человека в спальне, меняет плотность. На языке горчит фантомный вкус Пашиной слюны, от чего у меня неконтролируемо разгоняется пульс. Быстрей бы уже забрал постельное белье и оставил меня одну!
Однако он не уходит.
Кожу лица начинает жарко покалывать, потому что я ожогом ощущаю на себе его взгляд. Он на меня смотрит. Не двигается, судя по звукам. Стоит у кровати и просто смотрит на меня. Мне нервно от этого, внизу живота трепетно тяжелеет. Не выдержав, облизываю губы и, шумно выдохнув будто бы во сне, переворачиваюсь на другой бок к Волкову спиной. А в следующий миг забываю, как дышать, потому что Пашка вдруг начинает быстро стягивать с себя одежду и буквально через пару секунд устраивается рядом. Матрас под ним, глухо скрипнув, прогибается. Он тянет одеяло на себя. И, когда двигается ближе, в мою спину впечатывается горячий мужской бок. Нос тут же щекочет странная смесь запахов. Помимо мужского древесно-табачного парфюма и естественного аромата кожи что-то похожее на жженую резину и машинное масло. Очень мужская такая смесь, пробуждающая и женские инстинкты, и здоровое любопытство, где это он был.