— Ты знал? — вдруг спрашивает Амиран, сидящий напротив. — Про вот эту ситуацию?
— Ты о чём? — я не сразу понял, что он хочет узнать.
— Про войну…
— Знал. Мне сама Оксана и рассказала. А что? — спрашиваю уже я.
— И, зная о таком прошлом, ты был по-прежнему уверен, что она сможет жить обычной жизнью? — с какой-то смесью удивления и непонятного напряжения говорит Мир. — Ты понимаешь, что она не будет нормальной женой?
— А что ты понимаешь под "нормальная жена"? И почему ты считаешь, что мне эта твоя нормальная будет нужна? — кажется, пора расставить все точки. — Амиран, ты же помнишь, во сколько меня Расим отвёл в бордель "взрослеть"? К девятнадцати у меня уже была целая вереница тёлок. Всяких разных. И студенток, и светских тусовщиц, и попроще девушек. Тех, которые стараются тебя первым делом накормить. Вот последних, я ещё как-то отделяю от череды обычных давалок. Но они все для меня на одно лицо. Серая масса, которую я и не вспомню. Чем они там отличались одна от другой? И я понимаю, что ты хочешь для меня лучшего. Чтобы заботились, встречали, кормили, ждали… Только мне этого не надо. Вот Кира, я её, правда люблю, не знаю как так вышло, но вот родная и всё, не задумываясь за неё порву любого, даже Агирова. Но ни разу я её как женщину не воспринял. Красивая? Да. Домашняя? Да. Заботливая, спокойная, заслуживающая уважения? Безусловно. Но не моя. А все остальные и вовсе сливаются. Потому что не мои. Нет в них того, на что моя душа отзывалась бы. А Оксана… Злюка она как взрыв, молния в небе, понимаешь? Она такая же дикая, как я. Такая же бешенная и взрывная, как я. Такая же готовая сорваться и бежать в любую секунду, как я. Такая же свободолюбивая и не желающая покоряться. Неважно кому. Мужчине, судьбе, обстоятельствам. Как тебе объяснить? Она моё продолжение, моё отражение… Она во всём как я, только девочка и красивая. Я рядом с ней живой.
— А если… Тай, если тебя в ней так привлекает именно вот это всё, — Амиран задумывается и словно подбирает слова. — Если то, что произошло в доме отца, её сломало? Если это пламя и её дерзость пропали?
— Значит, я вывернусь, но верну всё, как было. Вылечу. И спину, и руки, и душу. — Я уверен в своих словах, потому что сейчас это самая важная цель в моей жизни.
Весь организм, всё моё существо настроено только на достижение именно этого результата.
— Да уж. — Вздыхает Мир. — Нашёл ты себе пару. Теперь смотри, чтобы не сбежала, куда глаза глядят.
— Не сбежит. Про больницу объясню, мне она поверит. Охрану приставлю, но так, чтобы парни глаза ей не мозолили. Оксана не Кира, с пониманием к ограничениям не отнесётся. Она охрану скорее как конвой воспримет. — Почему-то в душе крепнет уверенность, что Злюка выкарабкается.
— Я не о том. Тай, понимаешь, её же с её гордостью и независимостью, с этой её самостоятельностью, словно взяли за шкирку как котёнка и с размаху ткнули в совсем другую жизнь. В жизнь по другим правилам. — Мир снова будит неприятное предчувствие. — Причём сразу в самое… Её мать не приняла эти правила и такую жизнь. А Оксана примет? Тебя, как своего мужчину признает, после пережитого? После того, как на себе испытала…
Слова брата и нарастающее волнение перебивает появление Потрошилы. Следом за ним выходят ещё несколько врачей. А потом появилась и каталка, которую сам Бояров сопровождал в другое помещение.
— Ждите, — коротко бросил нам.
И мы ждали. К разговорам не возвращались. И когда наконец-то появился Бояров, мне казалось, что времени прошло, чуть ли не столько же, сколько шла операция.
— В общем так. Состояние тяжёлое, но тяжёлое стабильно. Рука почти не пострадала, там просто ушиб и обширная гематома, на работоспособность это никак не повлияет. Я проверил, даже трещинок нет. — говорит Потрошила, заведя нас в свой кабинет. — С рёбрами всё гораздо хуже. Одно сломано, два с трещинами. Так что то, что вы её минимально тревожили при переноске, это отлично. Даже сломанное ребро не съехало, значит, очень осторожно двигали. Но самая беда это спина. Наибольшие повреждения нижняя половина, в основном поясница. А там все органы костяным каркасом не защищены. Почки, мочеполовая система, кишечник и печень. По всему этому приходились травмирующие удары. Скажу сразу, более подробное обследование, мы сможем провести только позже. Но околопочечная гематома есть. Радуемся, что нет разрывов и внутренних кровотечений. Тут нужно сказать спасибо мышечному каркасу. Основную долю повреждений приняли на себя именно мышцы и кожа. Кожу пришлось пересаживать, сшивать на пояснице было нечего. Чуть выше наложили швы. После полного заживления придётся проходить процедуры по удалению рубцов и шрамов. Ввод гормонов, дермабразия, и использование филлеров. Крионотерапию на пересаженную кожу я бы не рекомендовал. Но точнее об этом уже когда пройдет период приживления. Полное восстановление займёт от трёх месяцев до года. Сейчас мы ввели девочку в медикаментозный сон. Чтобы обеспечить максимальный уровень неподвижности на ближайшие дни. Это самый тяжёлый период. Уход обеспечим, у нас есть квалифицированный персонал и женского пола. За это не переживайте.
— Я не переживаю. Ухаживать за Оксаной буду сам. — Сообщаю Потрошиле.
— Ты не понял. Уход за лежачим послеоперационным больным, это не чай подать и цветочки принести. Это некрасиво, грязно и зачастую неприятно. — Ухмыляется Бояров.
— Я в курсе. Но я буду с ней. — Настаиваю на своём.
— Тахмиров, предупреждаю. Тут твоё я и самомнение не важно. Почуешь, что не тянешь, сразу же мне говоришь. И я буду контролировать ситуацию. Если я сочту, что ты не справляешься, я ввожу своих людей. Это ясно? — спорить с этим я не стал.
Амиран остаётся о чём-то разговаривать с Бояровым, а я иду за вызванной им медсестрой. Принимаю так называемый гигиенический душ, получаю комплект одежды, вроде медицинского костюма, от которого пахнет стерилизацией. И только после этого меня ведут к Оксане.
Ловлю на себе заинтересованный взгляд медсестры, но то, что она говорит своей напарнице, позволяет расслабиться.
— Смотри, как за свою-то переживает. Даже в палате с ней остаётся. А ты всё мужики любить не умеют, любить не умеют! Так вот же она, любовь! — долетает до меня.
— Вот если после первой утки он в той палате останется, тогда и посмотрим на эту любовь. — Ворчливо отвечают ей. — Мужики горазды только когда девка при полном параде юбку на ней задирать. А тут вот пусть поглядит.
— Вот и посмотришь! Спорим… — на что они там спорили, я уже не слышал.
Я зашёл в палату. Небольшая комната, светлые стены, плотные шторы очень темного цвета закрывающие окно полностью. Аппаратура с её размеренным писком и каким-то шебуршением. Рядом кровать, точно такая же была и в медицинском центре, где совсем недавно сам был в роли пациента. Тумбочка с ночником и узкая кровать у противоположной стенки.
Внимательно выслушиваю все наставления пожилой медсестры. А когда она уходит, беру стул и ставлю его в изголовье кровати, на которой на животе лежит моя девочка. Если я положу голову на край кровати, то лица будут рядом.
Но пока я не хочу спать. Сейчас мне нужно убедиться, что она жива, что самое страшное и опасное для неё уже позади. Я глажу её по лицу, зарываюсь пальцами в волосы, надо будет утром расчесать их, целую и разговариваю с ней. Просто не могу заткнуться. Прошу как заведённый, чтобы вернулась ко мне. А потом начинаю рассказывать ей единственное, что помню наизусть. Историю Фархада и Ширин. Пусть моей девочке сняться красивые сны.
Глава 19.
Странное, подвешенное состояние. Словно плывёшь в каком-то киселе и саму себя толком не ощущаешь. Я помню, кто я, но не могу осознать действительность, понять, где я нахожусь, и что происходит вокруг.
Последнее воспоминание обжигает болью. Потом голоса, одни, другие… Первые, кажется, хотели, чтобы я умерла, в чём-то обвиняли. Вторые наоборот хотели помочь. Никак не могу вспомнить конкретно, о чём там шла речь.
В какой-то момент показалось, что я ухватилась за звук, знакомый и привычный. Но оказалось, что он перенёс меня в один из самых страшных моментов моей службы. А я точно помнила, что службу я оставила в прошлом. Но вернуться обратно в спокойную пустоту из той мясорубки я не могла.
Пока рядом не зазвучал новый голос. Он одним своим появлением отогнал кошмар воспоминаний. Я постаралась приблизиться к нему, быть ближе. Но тело не слушалось совсем, оно и ощущалось-то грудой неподвижных камней. Но тот, кто обладал этим оберегающим голосом, словно понял моё желание. Я чувствовала прикосновения, от которых становилось спокойнее, я прекращала метаться и бояться подкрадывающейся темноты.
Да и темнота стала другой, она была похожей на теплое одеяло, мягкой и обволакивающей, а голос, что постоянно звучал рядом, наполнял её каким-то уютом и покоем. Я верила, что пока этот голос рядом, ко мне не подберётся ни один кошмар. И не важно, реален ли он или живёт только в моих воспоминаниях.
Я спала в этом уютном коконе, сотканном из темноты и звуков оберегающего меня голоса. Иногда он истончался, давая мне возможность услышать какой-то писк и гортанные звуки знакомого с детства языка. Моя внутренняя язва сделала вывод, что кто-то наговорится если и не на всю жизнь, то очень и очень надолго.
И такие периоды стали длиться дольше, и приносили новые ощущения. Новые звуки. Знакомый и умиротворяющий писк аппаратуры, судя по размеренному и равному интервалу между звуками всё хорошо. Отметила на автомате, даже не задумываясь, почему я делаю такие выводы. Шаги, прикосновения… И голос. Если я долго его не слышала, меня начинала накрывать паника.
Сколько я провела времени в таком состоянии, я не знаю. Но сегодня что-то изменилось. Мне показалось, что я проснулась. Воспоминания последнего дня вернулись волной. Махинации Тайгира с моей работой, моё похищение отцом, пытка устроенная его сыном. Даже в мыслях я эту мразь не назову братом. Его испуганная речь надо мной, когда меня кажется, швырнули обратно в камеру, исповедь его матери и жены моего отца.