Вот и сейчас — Олег зашёл в бар, хотел купить какие-нибудь сладости для Билла. Но мистер Бергман замахал руками.
— Никаких покупать! Я есть дарю. Презент!
Он взял со стойки самую большую плитку шоколада в яркой, красной с золотом обёртке и протянул Олегу.
— Презент! — повторил он и галантно прижал руку к груди.
Что было делать? Олег взял шоколад, поблагодарил. Беседуя с мистером Бергманом, он отламывал дольки от плитки и бросал Биллу. Тот ловил на лету, ел, щуря глаза от удовольствия. Мужчины посмеивались: Билл был сладкоежка и больше всего на свете любил шоколад.
Между прочим, Олег Горев тоже был сладкоежка и тоже любил шоколад. Поэтому кормёжка шла так: Олег бросал дольку Биллу и тут же клал другую себе в рот. Опять — Биллу, и опять — себе. Да здравствует справедливость!
Мистер Бергман от шоколада отказался: надув щёки, похлопал себя руками по широким бёдрам, мол, и так он слишком толст.
Но вот последний кусочек исчез в пасти Билла, Олег посмотрел на часы и встал. Тренер не терпел, когда нарушали режим.
— Скорых секунд! — на прощанье пожелал хозяин гостиницы, будто Олег направлялся на старт, а не в кровать.
— Благодарю!
Олег ушёл к себе.
Номер был красивый и удобный, с широкой, как борцовский ковёр, кроватью, с ванной и мягким во весь пол ковром.
К хорошему привыкаешь быстро. И Олег Горев, конечно, тоже уже привык и к полётам на скоростных чудо-самолётах, где сидишь в удобном кресле, не чувствуя толчков, хотя лайнер делает тысячу километров в час. Привык и к заграничным городам, большим и маленьким, к комфортабельным отелям, к овациям и своим фотографиям в газетах всего мира.
И всё-таки нет-нет да и вспыхивало в нём удивленье. Как это случилось? Он, самый обычный ученик столярного РУ № 7, до шестнадцати лет никогда не выезжавший за пределы своей Вологодчины, вдруг каким-то чудом словно перенёсся в другой мир.
И сделали это коньки.
Вот и сейчас — он раздевался, и его снова объяло изумление. Он, простой столяр, в Швеции. И его имя повторяют здесь сотни тысяч совсем чужих людей…
Всё-таки странная штука—жизнь!
…Проснулся Олег среди ночи. Не сразу понял: что случилось? Сон страшный, что ли? Казалось, кто-то в бешеной ярости разодрал ему надвое живот и теперь грызёт внутренности. Он открыл глаза, сел. Но сон почему-то не кончился. Наоборот, в животе так свирепо резануло, — Олег чуть не закричал.
С трудом нащупав в темноте язычок выключателя, зажёг свет.
Несколько секунд посидел, прислушиваясь к самому себе. Вроде бы всё в порядке? Да, в порядке. Что же это такое было? Наваждение какое-то… Или — почудилось?
И вдруг — снова!.. Так кольнуло — словно насквозь пронзило. Олег скрючился, схватился обеими руками за живот. Пот выступил на лбу.
«Разбудить тренера? Нет, подожду, может, само пройдёт».
Но оно не прошло. Через минуту — вцепилось крючьями и стало в бешенстве всё нутро выворачивать наизнанку.
Боль шла приливами. Олег подождал, пока очередная волна схлынула, накинул на плечи халат и, держась за стенку, босиком вышел в коридор.
Валерий Павлович жил на том же этаже, слева, через два номера. Олег постучал к нему, и не дожидаясь ответа, чувствуя, что в живот снова вонзился огромный бурав и ввинчивается, разрывая всё там, внутри, — забарабанил кулаком.
Он уже почти терял сознание, когда из номера выскочил тренер.
— Что? Что? — вскрикнул он и, подхватив Олега, втащил его к себе.
— Что? Говори же! Что? — тревожно повторял он, укладывая Олега на диван.
Но что Олег мог сказать?
Торопливо натянув пижаму, тренер выбежал в коридор и вскоре вернулся с Семёном Михайловичем — врачом команды.
Тот измерил давление, прощупал живот, выслушал, выстукал Олега.
— Рвоты были?
— Нет.
— Видимо, всё-таки отравление. Съел что-то… — врач сделал неопределённое движение рукой и пошёл к себе в номер за лекарствами.
Его диагноз подтвердился тотчас.
Внизу, возле стойки портье, слышался шум. Мистер Бергман, полуодетый, взволнованно говорил с кем-то по телефону.
Увидев советского врача, хозяин гостиницы бросился к нему.
— О, доктор! А в собак вы тоже немножко понимайт? О, мой Билл! Какой несчастье! Мой Билл хочет умирать!
Узнав, что у доктора сейчас пациент поважнее Билла, хозяин всплеснул руками.
— Оло?! О! Теперь я всё понимайт! Это шоколад! Бештимт. Они вместе кушал один шоколад.
Вероятно, так оно и было. Отравление шоколадом.
Доктор сделал Олегу промывание желудка. Потом дал слабительное. Потом двойную дозу биомицина. Больному, кажется, немного полегчало. Он заснул, но спал недолго. На рассвете снова вспыхнула резкая боль в животе.
Целый день Олег никак не мог прийти в норму. Доктор несколько раз осматривал его, снова давал биомицин, ввёл глюкозу.
Весь день Олег лежал, ничего не ел, только выпил стакан крепкого чая с двумя сухариками.
Все в команде были подавлены. Завтра в полдень — старт. И вот — надо же…
К вечеру Олег почувствовал себя лучше. Он оделся, хотел даже спуститься в ресторан к ужину, но доктор не разрешил.
Ночь прошла спокойно.
Утром доктор снова придирчиво обследовал Олега. Вид у него был неважный. Ну, ещё бы! Почти сутки — такие боли. И без еды. И усиленные дозы антибиотиков…
Доктор поставил Олега на весы, постукивая ногтем, передвинул сверкающую гирьку по стержню и вздохнул: семьдесят четыре двести. А обычный вес Олега — семьдесят семь. Почти три килограмма долой! За один день!..
После осмотра доктор прошёл к начальнику команды. Они заперлись втроём: начальник, старший тренер и врач. Спортсмены понимали — за дверью решают: выступать Олегу или нет?
Не такой-то простой вопрос.
С одной стороны, Олегу Гореву выступать совершенно необходимо: он — единственный советский спортсмен, имеющий все шансы на золото.
С другой стороны, выступать Олегу Гореву категорически нельзя. После отравления он, конечно, не в форме. И, очевидно, покажет плохие секунды, осрамит и себя, и свои гордые титулы.
Вот и реши!..
Олег Горев в это время играл с Борисом Зыбиным в шахматы. Это только называлось — «играл в шахматы». На самом же деле, сидя в холле и механически переставляя пластмассовые фигурки, он думал: «Выступать? Отказаться?»
До старта оставалось всего каких-нибудь три часа, а он ещё так и не знал. Выступать?
Во всём теле не ощущалось обычной боевой окрылённости, взрывчатости. Правда, вчерашняя слабость прошла. Но осталась какая-то вялость, как после долгой бессонной ночи. Вялость и нерешительность…
Это у него-то, у Олега Горева, нерешительность?! У него, которого друзья называли «пушкой»? И даже завистники (их у любого чемпиона всегда хватает!) сердито говорили про него: «лихач»! И в этом «лихаче» смешивались и злость, и зависть, и скрытое уважение.
У него нерешительность? У Олега Горева, который никогда не робел на дорожке и умел даже самому маститому, самому уверенному противнику навязать свой темп, свою волю, сбить с него спесь.
Честно говоря, он был даже рад, что не ему сейчас решать. Стартовать или нет? Пусть начальнички помучаются над этой милой задачкой с десятью неизвестными. Они — лысые, мудрые, опытные. Они — хитрецы, дипломаты. Вот именно! Пусть решают. А он — молодой. Он — исполнитель. Он — как прикажут…
Сорок минут сидели, запершись в номере, руководители команды.
Сорок минут тут же, неподалеку, в холле, переставлял шахматные фигурки Олег Горев.
Наконец, дверь негромко щёлкнула и все трое — начальник, старший тренер и врач — вышли в коридор. Гуськом прошли в холл.
Олег ладонью смешал фигурки и встал.
«Ну?»
Он переводил глаза с одного на другого. Он не знал, каких слов он ждёт, чего хочет. Но главное — быстрее. Да? Нет?
— Видишь, Олег, — сказал Валерий Павлович, — мы вот посовещались, поразмыслили.
Голос у тренера был какой-то странный, неуверенный, непохожий на обычный властный его тон.
Олегу этот колеблющийся голос сразу не понравился.
«Ну?»
— Положение, как сам понимаешь, сложное, трудное…
«Ну же! Ну?»
— И вот мы пришли к такому заключению…
«Ну?! Да не тяни же!..»
— Ты сам… Только сам можешь решить — надо ли тебе выступать…
Теперь Валерий Павлович глядел прямо в глаза Олегу.
— Всё зависит от твоего внутреннего самочувствия. Мы предоставляем тебе полную свободу выбора. И знай: никто не скажет тебе ни слова упрёка. Ни в том, ни в другом случае.
Валерий Павлович остановился, поглядел на начальника команды, на врача. Словно спрашивал: всё ли я сказал? И так ли сказал?
Оба кивнули.
— А теперь — подумай, — добавил начальник, и все трое гуськом ушли из холла.
Олег так и остался стоять возле столика с разбросанными шахматными фигурками.
«Вот так голова — два уха!»
(Это была любимая присказка мастера у них в ремесленном.)
Он был твёрдо уверен, что «начальнички» что-то решат. Так или иначе, но решат. А тут…
Он ушёл к себе в номер, сел у окна.
Итак… Мыслей было много. Противоречивых. Разных. И за. И против. Чем больше он углублялся в них, тем больше запутывался. Как в подземных пещерах. Он однажды бродил в подземных пещерах. Чем дальше, тем страшнее. И тем труднее выбраться.
«При чём тут пещеры?» — сердито одёрнул он себя.
Хороших секунд, конечно, нынче не покажешь. В газетах пойдут охи да вздохи. Такой конфуз. А самый прыткий комментатор изречёт: «Закат чемпиона!» Или так: «Недолгая слава». Да, что-нибудь в этом роде. Красивое и хлёсткое.
Не бежать? Обидно, конечно. Столько готовился. Но зато — без позора. Болен — и точка. Зрители будут даже сочувствовать ему: бедненький, как не повезло!..
Он встал, походил по номеру, снова сел.
И всё-таки… Если бежать — есть маленький шанс. Малюсенький. А вдруг хорошо пройду? Вряд ли… Ну, а вдруг?
Он снова вскочил, забегал по номеру.
Да, шанс всё-таки есть. Один процент. Нет, пожалуй, процентов пять. На злости. И на технике.