Признаться, я была тронута и на следующий же день, как только в моем рабочем графике появилось окно, отправилась в салон ознакомиться с этой вещицей. Раньше мне никогда не приходилось покупать у антикваров, и я редко посещала салоны похожие на тот, который увидела. Магазин был практически пуст, хотя вещи, которые выставлялись на продажу, были восхитительны, и полагаю, что цены немалой. Я сразу почувствовала себя несколько неловко, и успокаивало только то, что я была одета под стать событию и не производила впечатление бедной родственницы успешного банкира. Ко мне подошла обаятельная молодая девушка и, улыбнувшись, поинтересовалась целями моего прихода. Я сообщила, что мне необходимо увидеться с Марком, хозяином салона. Его отчество мне было неизвестно, и я тут же добавила, что пришла по рекомендации Валерия Геннадьевича.
Марк Анатольевич появился так неожиданно, выйдя из какой-то потайной комнаты, что я не заметила, с какой стороны он сумел подойти. Он любезно проводил меня сначала к витрине, где выставлялся предмет, являвшийся целью моего визита, а затем подозвал своего заместителя – полноватую ярко накрашенную женщину средних лет, с которой мы прошли в отдельную комнату, где нам никто бы не мог помешать. Марк Анатольевич обрушил на меня весь поток информации по цене и качеству этой редчайшей вещи, подчеркнув изумительное состояние предмета. Цену он назвал практически сразу и заверил, что мне невероятно повезло, поскольку ему самому ни разу не приходилось в своей работе встречаться с предметами, имеющими какое-либо отношение к Рубинштейн.
Честно говоря, я была готова к высокой, но разумной цене на эту статуэтку размером немного большую, чем средняя, но сумма, озвученная Марком и потонувшая в какофонии профессиональных терминов и восторженных восклицаний, повергла меня в уныние, подломив мою веру в человеческую адекватность. К тому же мысль, что сумма в 35 тысяч евро могла быть каким-то образом услышана моим мужем, не привыкшим измерять предметы домашнего декора ценами на хороший автомобиль, и могла причинить его здоровью непоправимый ущерб, волновала меня в тот момент не меньше. Марк Анатольевич производил впечатление проницательного и деликатного человека и, как я догадалась, из вежливости не подавал вида, что заметил смятение в моих глазах, но не сжалился и, не дожидаясь моей реакции, перешел в атаку:
– Уверяю вас, Элла Андреевна, что цена на эту антикварную жемчужину могла быть значительно выше, знай мы наверняка, что статуэтка изображает именно Рубинштейн. Впрочем, в этом у нас сомнений практически нет, поскольку в те годы, когда эту вещь произвели на свет божий, только Ида могла позволить себе выступать на сцене театров Европы топлесс. Ее имя было на слуху, фигура худая и рост не малый. Сомнений нет, это она, и головной убор достаточно экстравагантный, и цвет волос, и прическа, – все стилизовано под Рубинштейн.
Когда аргументы Марка поиссякли, эстафету приняла его помощница, представленная мне как Роза Эммануиловна. Добродушно улыбнувшись, она попросила называть ее просто Розой.
– Видите ли, Элла Андреевна, скульптор и автор этой модели Рудольф Маркус был необычайно известен в Европе и не стал бы изображать танцовщицу в столь откровенном наряде, не будь она именно Идой. Обратите внимание, что Рубинштейн танцует не в пуантах, а босоногой. Именно так она танцевала в «Гранд Опера» и в «Шатле» во время «Русских сезонов», и исполнение ее знаменитого танца в «Плясках семи покрывал» также осуществлялось босиком. Она и на пуанты встала, когда ей было далеко за сорок. Если вам приходилось читать воспоминания балерины Игнатьевой-Трухановой, вы наверняка легко узнаете в этом образе именно Рубинштейн.
– Конечно, я читала, – ответила я, удивившись разборчивой осведомленности Розы Эммануиловны, так как полагала, что упоминать мемуары Трухановой следовало бы в последнюю очередь, если вопрос касался Иды Рубинштейн, поскольку ненавистью и завистью этой балерины к Иде пропитана каждая строка. Это она, Труханова, позволила себе нелицеприятное определение, которое много лет муссировали нечистоплотные журналисты, сравнивая Иду с великой Павловой, на чье место Ида никогда и не претендовала. Она никогда не была классической балериной и не собиралась ею становиться. Ей хватало быть самой собой, великой женщиной, владевшей в совершенстве искусством жеста.
– Если мне не изменяет память, – обратилась я к Розе, – то в своих мемуарах Труханова написала, что Рубинштейн походила на Павлову так же, как фольга на бриллиант.
– Может быть, и так, я уже не помню, – качнув головой, ответила Роза, – а что, у вас какие-то сомнения по поводу цены, – вернувшись к главному для них вопросу, спросила она.
Теперь она смотрела на меня немного раздраженно.
– Имейте в виду, дорогая, – мы Валерию Геннадьевичу, а он для нас не случайный человек, предложили 30-процентную скидку и подтверждаем свои намерения. Вам это обойдется менее, чем 25 тысяч евро. Согласитесь, цена более чем умеренная.
В глазах Розы сверкнула надежда. То, о чем я подумала в тот момент, пусть останется на моей грешной душе. Двадцать пять тысяч? Я бы и две с половиной никогда не потянула. Что я могла себе позволить потратить, потеряв рассудок? Ну максимум одну тысячу. А тут мне приходилось играть роль дамы, для которой выложить двадцать пять тысяч евро было делом привычным и пустяковым.
– Я бы с удовольствием, к тому же давно мечтаю иметь у себя что-либо подобное, – выдавила я с превеликим трудом и горя желанием поскорее пуститься в бегство. Я затравленно посмотрела на свой портфель, лежавший в обтянутом гобеленом старинном кресле.
– Так в чем же проблема? – натянуто улыбаясь, перебила меня Роза.
– У нас есть все документы, подтверждающие подлинность этого изделия. Произведено фабрикой Розенталя во времена довоенной Германии, – сделал еще одну попытку сломить меня Марк Анатольевич.
– Сомнения именно в босых ногах Иды, – сказала я сдавленным голосом и почувствовала на себе тяжелый взгляд Марка.
– А что такое, – удивилась Роза.
– Дело в том, – сказала я, – что ноги Иды восхищали не только великого д’ Аннунцио, но и нашего Льва Бакста. Ида имела высокий рост и большой размер ступни, причем особенно длинными были второй и третий пальцы, что позволяло ей с легкостью нанизывать на них кольца с крупными камнями, которые она не снимала даже гуляя у себя в саду вокруг дома.
– И где же об этом написано? – не скрывая иронии, поинтересовалась возбужденная Роза.
– Особенно никто до сих пор на этом внимания не акцентировал, но догадаться нетрудно, – сказала я.
– И на чем же строятся ваши предположения? – удивился Марк Анатольевич.
– А вот на чем. Гладя на картину Серова, где Ида возлежит обнаженная, унизанная драгоценными камнями на руках и на ногах, об этой особенности строения ее ног можно только догадываться. На картинах ее любовницы Ромейн Брукс, которая любила изображать Иду обнаженной, только что-то вырисовывается. А вот у Бакста все прописано достаточно четко. Он был очень точен в деталях, и по просьбе д’Aннунцио тщательно прорисовал пальцы ее ног, когда работал в 1911 году над акварельным эскизом костюма Иды к «Мученичеству Святого Себастьяна».
– А где эта картина находится, кажется, в Лондоне? – задал мне вопрос Марк.
– Возможно, но, по всей видимости, она в частной коллекции.
Марк Анатольевич вздохнул. Он осторожно, даже где-то заговорщически прикоснулся к моей руке и тихо сказал:
– Ну мы же не будем это афишировать, верно?
Он хитро улыбнулся и обратился к Розе:
– Я отойду на часок-другой отобедать, дорогая, а ты удели нашей гостье внимание, может ее заинтересует еще что-нибудь.
Я не спешила возвращаться на работу, у меня было «окно» до трех, и горячий кофе с конфетами «Осенний вальс» был предложен мне кстати. Роза была заинтересована моим рассказом, и ей непременно хотелось продолжить разговор. Для легкости в общении я предложила ей называть себя просто Эллой, но она то ли из уважения, то ли по какой-то другой причине обращалась ко мне подчеркнуто по имени-отчеству.
– Вы заметили эту особенность пальцев ее ступней только на этом эскизе? – спросила Роза, наливая мне кофе в невесомую чашечку фирмы «Гарднеръ»,
– Совсем нет! Просто в 1911 году он прописал ее ступни особенно тщательно, желая угодить д’Аннунцио. Но впервые он акцентировал на этом внимание в 1908 году в эскизе к Идиному костюму к «Танцу семи покрывал». Замечательный и очень красивый эскиз, но, к сожалению, пальцы прописаны нечетко. Однако при желании можно легко заметить, что самым большим по длине был не первый, не второй, а именно третий палец. Такое строение встречается нечасто.
Роза слушала меня внимательно, так ни разу не прикоснувшись к своей чашке с остывающим кофе.
– Кстати, – добавила я, – эта красивая акварель Бакста пришлась по нраву не только д’Aннунцио. Ее по достоинству оценил Серов и даже Луначарский, который в то время находился в Париже. А Бенуа пробовал организовать выставку работ Бакста.
– Как же вы много знаете! В чем причина вашего внимания именно к этой экстравагантной даме? – спросила Роза и наконец потянулась к чашке.
– Да уж так получилось. Хотела подработать в одном журнале, предложили тему. Интернет только набирал обороты. Приходилось искать материалы в иностранных изданиях, много читать и не только о ней. Например д’Аннунцио. Он слыл большим любителем женщин, я бы сказала, ловеласом европейского масштаба, имел особую способность влиять на женское сознание и не знал у них отказа. По своей харизме был очень похож на нашего Пушкина. Как и наш гений он вел подробный список своих побед. В его своеобразной картотеке насчитывалось несколько тысяч жриц любви! Кстати, д’Aннунцио считал Иду «Сивиллой, прислушивающейся к Богу внутри себя». Он вообще воображал ее существом неземным и поначалу обращался к ней как к брату.