– Я не понимаю… – ее губы слегка подрагивали.
– Отец был во многом эксцентричным человеком, но он как-то мне сказал, что именно вы его понимаете. У него всегда была мечта пригласить вас в Ниццу, но, видно, не нашел должного предлога.
– Но мы с ним почти не общались, так, разговаривали несколько раз.
Она снова пыталась объяснить мне, что ее отношения с отцом никогда не выходили за рамки служебных.
– Значит, он разговаривал с вами мысленно и чувствовал, что вы близкий ему по духу человек.
Элла Андреевна все не решалась взять коробочку.
– Берите, – сказал я настойчиво и сам открыл ее. – Даже если это кольцо придется вам не по сердцу, имеете полное право просто его продать. Это голубой бриллиант, камень небольшой, всего-то в два карата, и в оправе из белого золота, специально, чтобы подчеркнуть красоту голубого. Из документов, что остались в сейфе, значится, что отец заказал его в Амстердаме, и камень очень чистой воды, только не продешевите, если решите продавать. За такие деньги можно будет хороший автомобиль купить, большой, как вам с мужем нравится.
– Не уверена, одобрил бы тебя твой отец, – сказала Элла Андреевна, посмотрев на потолок, скрывая накатывающуюся слезу.
В конце концов она благоговейно взяла коробочку в руки и надела кольцо на безымянный палец левой руки. Цветная игра света на гранях круглого бриллианта пыталась растопить холод ее глаз. Глубоко вздохнув и с трудом сдерживая рыдания, она скрылась за пластиковыми дверями.
– Finita la comedia, – грустно сказал я собаке, которая тяжело дышала и поскуливала. – Теперь главное, чтобы она не переживала и спокойно прошла паспортный контроль.
Пес звонко залаял, требуя опустить его на пол.
Покинув стены аэропорта, я ощутил громадное облегчение, как будто неведомый груз спал с моих плеч.
Мартин весело семенил короткими лапами и довольно вертел головой. Темно-синий двухместный спортивного типа мерседес, что припарковался рядом с моей машиной, немного перегораживал мне выезд, поэтому я аккуратно постучал по стеклу его боковой двери, чтобы дама за рулем, сдала назад. Собачка, на заднем сидении, похожая на моего Мартина, подала голос, и женщина, сидевшая за рулем, забеспокоилась. Высокий, поднятый воротник ее светлого плаща своей изнанкой демонстрировавший логотип «Берберри», прятал от меня ее лицо, но, похоже, она поняла, в чем дело, и открыла свою дверь. Мне пришлось обойти ее машину сзади, и я видел, как из открывшейся двери показалась стройная нога, обутая в лаковую светлую туфлю на высоком каблуке почти такого же цвета, как и плащ.
– Не беспокойтесь, мадам, вам совсем не обязательно выходить из машины, – сказал я достаточно громко, чтобы меня было слышно. – Только немного сдайте назад, я сейчас же уеду.
Я не обратил внимания на звонкий лай рассерженной собачонки, доносящийся из открытой двери, и поспешил к своему «Пежо».
– Денис, Денис, – за спиной у меня раздался знакомый голос, заставивший невольно обернуться. – Я жду тебя уже целый час. Подумала, уж не решил ли ты тоже улететь в Москву, – Клер сняла солнечные очки, и очаровательная улыбка разлилась по ее лицу.
– Бог мой, ты чего здесь забыла, – сказал я удивленно, – и по какому случаю такой прикид?
Разглядывая ее, я непроизвольно присвистнул точно так же, как это делают бесноватые арабы, сидящие на лавочках в парках Ниццы.
– Ты куда так вырядилась? – не удержавшись, снова спросил я позволив себе бестактность, словно имел на нее какие-то права.
– Я еду к вам в гости.
В ее голосе не было и намека на обиду.
– К кому это к нам?
– К тебе и к твоей учительнице. Я сказала папе, что ты меня пригласил познакомиться с ней.
– Но она улетела, ты же вчера спрашивала, – и я интуитивно показал рукой в сторону аэропорта.
– Знаю, знаю, ты вчера говорил, – и она простодушно засмеялась, убирая волосы за воротник.
– Что же должно было произойти, чтобы ты рассталась со своим свитером и брюками.
– Папа убедил переодеться. Дал целую тысячу, чтобы я купила вот эти туфли, – и она неловко, чуть не потеряв равновесие, приподняла одну ногу. Это Живанши от Рикардо Тиши. А мама Моника настояла, чтобы я надела ее новое коктейльное платье. Мне оно очень нравится, только в груди тесновато.
Она расстегнула плащ, демонстрируя короткое узкое платье, которое прекрасно сидело на ее юной фигуре.
– Ты же хотел меня увидеть в таком наряде, признавался, что тот прикид тебя не заводит.
– Какой дешевый подкат! Ты что городишь? – мой голос вдруг стал хриплым, и я не сумел скрыть гримасу искреннего изумления.
– Говорил, говорил! Поверь, я бы с удовольствием сбросила с себя весь этот ужас хоть сейчас и облачилась в свои вещи, они вон там, – и она указала на багажник своего автомобиля. – Поедем к тебе, я там и переоденусь, если захочешь, – она произнесла последние слова почти заговорщически, полушепотом, и тихо по-детски хихикнула.
– Ладно, ты давай дуй впереди, а я за тобой последую, – сказал я, обалдевший от всего происходящего, и поспешил к своей машине.
– Carpe diem! – произнес я, стукнув кулаком по капоту. В кармане кутки звякнула мелочь.
«Надо не забыть спросить, может, она еще и балетом занималась?» – подумал я, нащупав в кармане свою заветную монету.
Аромат ее духов преследовал меня всю дорогу, заставляя улыбаться смелым мыслям, которые в предвкушении чего-то желанного неотступно лезли в голову.
– Может, и вправду, ну их всех к черту! Всех, и в первую очередь ее папашу, а вместе с ним и мои навязчивые страхи, – приободрил я сам себя, подъезжая к дому.
Как назло дверь открылась не сразу, заставив меня нервничать и озираться по сторонам, как неопытного воришку.
– Ну а если твой папаша наконец прозреет. Да он за мной потом будет бегать, как за твоим прежним сосунком, что сбежал в Нью-Йорк!
Я произносил слова достаточно громко, беспокоя собак, которым расстегивал шлейки. Правда, все это я скорее говорил сам себе, чем ей, которая, казалось, совсем меня не слушала. Она беззаботно крутилась перед большим зеркалом, где днем раньше Элла Андреевна любовалась на себя, подкрашивая губы, и задумчиво улыбалась. Признаться, и мне было трудно узнать ее, поскольку в туфлях на высокой шпильке она заметно преобразилась и даже как будто повзрослела. Она распрямила обычно немного сутулую спину, выставляя грудь вперед. На ее стройных ногах были не замшевые ботильоны и не милые скромные лодочки, а открытые остроносые туфли телесного цвета с эффектной отделкой, может быть, конечно, не совсем по сезону.
«Можно было бы приобрести что-то и поскромнее», – подумалось мне в тот момент.
– Ты слышишь, что я говорю, – я снова повысил голос, обращаясь к Клер.
– Конечно, слышу! – так же громко ответила мне Клер, без смущения глядя на меня сильно накрашенными глазами. – Он уже прозрел и все понял.
– Ты что несешь? – я невольно присел после ее слов.
– Он еще сказал: «Пусть лучше будет этот русский…если он тебя захочет». Он прекрасно знал, что я собираюсь в аэропорт и, конечно, все понял.
После этих слов я был бы не прочь закурить одну из толстых сигар ее папаши. «Попал, – подумал я, – на такой контент я не подписывался, реальная засада».
…Солнце медленно опускалось за горизонт, хотя на часах была только половина шестого. В серебряных сумерках явственно угадывалось название многоэтажного круизного лайнера, который медленно заходил в бухту, подавая звучный сигнал. Как по команде за ним последовал телефонный звонок, от чего я даже вздрогнул. Это была бабушка, и, как всегда, некстати. Она поздравила меня с первым днем календарной весны и радостно сообщила, что у них наступила оттепель и по карнизам стучит дождь.
– Мы так рады с дедом, что пережили еще одну зиму.
Она заплакала в трубку от нахлынувших чувств.
Я почти ощутил тепло её дыхания, до ужаса знакомое с детства, мне захотелось поплакать вместе с ней, но бабушка вдруг спокойным голосом сказала:
– Значит, скоро будем собираться на дачу, наверное, уже в апреле переедем. Ты приедешь?
– Конечно, – сказал я тихо, – как всегда помогу вам все перевезти.
– Дися, голос у тебя какой-то уставший, ты как себя чувствуешь, не болеешь?
Я улыбнулся и обратился к Клер:
– Бабушка спрашивает, не заболел ли я?
Откинув ногами одеяло и соскочив с постели, Клер счастливо улыбнулась и подошла ко мне вплотную, приложив немного влажную теплую ладонь к моей небритой щеке.
– Впервые слышу, как ты говоришь по-русски, – сказала она, не таясь, довольно громко, хотя ее мягкие губы едва шевелились.
– Ты что, там не один? – послышался в трубке встревоженный голос бабушки.
– А что такое? – сказал я недовольно.
– Клянусь, опять какая-то девица, – сообщила она деду, – и не по-нашему говорит.
Приглушенный голос бабушки едва слышался в трубке. Так всегда случалось, когда она одновременно пробовала говорить и со мной, и с дедом, зажимая телефонную трубку маленькой сухой ладошкой.
– Да брось ты, бабуля, наводить тень на плетень, все у меня хорошо, – успокаивал я свою беспокойную бабушку и прижал Клер к себе за талию еще сильнее.
– Ты смотри там, Денис, особенно не забывайся, где ты есть, эта Ницца до добра не доведет.
Было слышно, как вслед за бабушкой заволновался и дед.
– Чего ты к нему лезешь, Варвара. Какое твое дело, с кем он там, с бабою или еще с кем. Зла на тебя не хватает, до греха только меня доводишь.
– А ты не лезь, сидишь и сиди себе. Сразу прям с бабою. Я слышу там девичий голос, вот и говорю, – бубнила бабушка моему деду, – ведь сам парень ничего никогда не расскажет, молчит, как партизан, вот я и волнуюсь.
– Бабуля, не надо вам ругаться, все хорошо.
В такие минуты я всегда вспоминаю их дачный диалог, запавший мне с детства глубоко в душу.
– Гена! – кричала бабушка, обращаясь к деду. – Смотри, он суп не ест!
– Вылей на него, Варя! – не отрывая глаз от газеты, отвечал дед.