Грейг в очередной раз подавил зевоту и чуть привстал из-за стола:
– Однако, ваше сиятельство, уже поздно, пора мне возвращаться на корабль.
– Капитан, ты же не Спиридов, чтобы по ночам за картами у свечи сидеть. Здесь в Италии столько развлечений! Театр, знаешь ли, отменный, а какие ахтёрки! Завел я здеся знакомства знатные, многие желают уважить. Давай, оставайся, капитан, ты у меня ныне – первый из гостей. Для тебя и времени своего не пожалею.
– Благодарю граф, но служба обязывает, да и офицеры заждались не спят…
Несколько недель ушло у Алехана, чтобы разобраться в делах прибывшего отряда кораблей и познакомиться на деле с работой морских офицеров и служителей. Снять с мели пакетбот пока никак не удавалось, и он нервничал. Граф провел во дворце весь день и никого из незваных гостей не принимал. Наконец, к вечеру он вызвал к себе своего секретаря, майора Сергея Домашнева, и помощника секретаря, волонтера, князя Фёдора Козловского. На столе у графа стояла откупоренная бутылка дешевого вина, сыр и хлеб. Фёдор сидел тихо, когда Алехан наговаривал секретарю послание в Санкт-Петербург лично императрице:
««Почтальон» сел на мель, и тому уже недели две, и по сековое время стащить не можем, употребляя всевозможные средства. Признаюсь чистосердечно, увидя столь много дурных обстоятельств в оной службе, так: великое упущение, незнание и нерадение офицерское и лень, неопрятность всех людей морских, волосы дыбом поднялись, а сердце кровью облилось… Дошли до того, что ни провианту, ни денег у себя, ничего не имеют. Признаться должно, что, если бы все службы были в таком порядке и незнании, как эта морская, то беднейшее было бы наше отечество; но скажу и то, надеемся теперь уже крепко, что дурноты все уже миновались, и всё теперь пойдет. Таковы-то наши суда, есть ли б мы не с турками имели дело, всех бы легко передавили, не нужно б было много с ними драться, а только за ними гнаться, они бы из гавани не выходили по незнанию офицеров… Недостаток есть велик в лекарях и их помощниках, я стараюсь их приискивать. Я намерен всеми способами домогаться, чтоб все морские убытки возвратить»…
Получив сие послание, Екатерина поспешила отправить ответ: «Что же делать, впредь умнее будут. Ничто на свете нашему флоту столько добра не сделает, как сей поход. Всё закоснелось, и гнилое наружу выходит, и он будет со временем круглехонько обточен!…»
Глава 3
Всегда лучистый Вильфранш-Сюр-Мер, окончательно обезлюдев в часы сиесты, изрядно надоел нам редким звоном колокольчиков пустующих бутиков и мертвой тишиной злачных мест.
Мне не терпелось вернуться к своим рутинным делам, и я направился к машине, удачно припаркованной неподалеку от средневековой крепости. Клер молчала и, опустив голову, вела Мартина на поводке, а я крутил на пальце ключи, призывая спутников прибавить шагу. Однако, снова проходя мимо памятников Орловым и Ушакову, Клер вдруг замедлила шаг и остановилась. Февральское солнце клонилось к закату, отражаясь в желтых латунных табличках, укрепленных на постаментах под бронзовыми бюстами героев российской истории. Клер щурила глаза, всматриваясь в темно-коричневый лик Алексея Орлова, и, казалось, не обращала никакого внимания на мои намеки поспешать. Мартин дважды дернул поводок, но, в конце концов, повинуясь воле нашей знакомой, сел на задние лапы, заставляя меня тоже остановиться. Мне совсем не хотелось снова заводить разговор об Орловых, поскольку о русских героях нашего прошлого уже было сказано предостаточно. Однако пауза затянулась, и я, внимательно перечитав еще раз написанное на табличках, первым обратился к своей безмолвной спутнице:
– Только посмотри, Клер, и тут ошибка, пожалуй, даже двойная.
– Где? – спросила она, оторвав взгляд от бронзовых братьев.
– А в табличке под бюстом Алехана. Здесь написано, что он князь, однако князем среди пяти братьев Орловых был только Григорий, остальные носили титул графа. Во-вторых, написано, что Алехан – адмирал, что тоже неверно. Вот на табличке, что под бюстом его брата Фёдора, всё верно – он граф и генерал-аншеф. И вообще, если бы мне пришлось заниматься установкой памятников, то наверняка вместо Ушакова, который к здешним краям особого отношения не имеет, установил бы сразу еще два бюста сыновей Фёдора Орлова.
– А что, они тоже имеют какое-то отношение к Франции? – произнесла Клер.
Я присвистнул и покачал головой, глядя на Клер.
– Знаешь, Фёдор никогда не состоял с кем-либо из своих многочисленных женщин в законном браке, однако же создал две гражданские семьи с дочерьми купца и полковника. Его жены родили ему шестерых сыновей и двух дочерей. Незадолго до своей смерти, а умер он в пятьдесят шесть лет, Фёдор уговорил императрицу Екатерину даровать своим «воспитанникам» права потомственных дворян и фамилию Орловых, но, разумеется, без графского титула. Так вот, два старших сына Фёдора, драчуны и забияки, как и все Орловы, стали генералами, оставив большой след в истории отношений России с Францией. Один, что помладше, Михаил, вместе с царем Александром I, подписывал капитуляцию Парижа в 1814 году, причем текст капитуляции по просьбе царя составил собственноручно. Известен он в России также тем, что написал книгу по истории капитуляции Парижа. И еще, изучая историю Франции, он первым из всех русских издал труд по теории государственного кредита, и тем самым занял выдающееся место в истории финансово-экономической науки, жаль только, что об этом мало кто у нас в России знает. Но Франция глубоко тронула душу Михаила своим свободомыслием, и он, оставив государственную службу, стал одним из главных руководителей по подготовке восстания против самодержавия, что произошло в Санкт-Петербурге на Сенатской площади в 1825 году. Царь Николай I и его брат Константин полагали, что первым следует повесить именно Михаила Орлова. Они заточили Михаила в Петропавловской крепости и включили в список на казнь, но вмешался его брат – Алексей Федорович Орлов, большой друг и верный соратник Николая I, он-то и спас брата от виселицы. Даже Герцен считал, что, если бы не брат, то Михаилу была бы как минимум гарантирована пожизненная ссылка в Сибирь. А так его просто оставили в покое – продержали месяц в тюрьме, и отправили в деревню под тайный надзор. Брат же его, Алексей, стал выдающимся сановником. Он тоже воевал против французов при Аустерлице, а в Бородинском сражении получил аж семь ранений. Сам дослужился не только до графского титула, но, как и дядя его Григорий, стал князем. Был награжден всеми высочайшими орденами России. Но главное – он имеет непосредственное отношение к Вильфраншу: именно Алексей возглавлял российскую делегацию на Парижском конгрессе по итогам Крымской войны в 1856 году и подписал от России «Парижский трактат». По итогам войны в Крыму мы потеряли право иметь свой флот на Черном море, и поэтому были вынуждены арендовать для нужд российского флота бухту Вильфранша по соглашению с Королевством Сардинии, которому тогда она принадлежала. Интересно, что Николай I перед самой своей, во многом загадочной, смертью в 1855 году очень долго беседовал тет-а-тет с Алексеем Федоровичем. О чем они говорили – история умалчивает до сих пор. Жена же царя Николая I, Александра Фёдоровна – дочь прусского короля и самая красивая российская царица по мнению некоторых историков, памятник которой ещё каких-то пару лет назад стоял на этом самом месте лицом к Орловым, способствовала, всё в том же 1856 году, своим знаменитым приездом на лечение в Ниццу развитию и процветанию здешнего края. Имя «Алексей» Фёдор дал сыну в честь своего брата Алехана. Клер, обрати внимание, что Алехан на памятнике обращен к морю своей левой щекой, которая, по описаниям писателя-историка Валишевского, имела шрам от уха до уголка губ. А если принять во внимание, что Алексей был похож на Григория и оба часто изображались одетыми в шлем и мундир Кавалергардского полка, как и в данном случае, плюс то, что шрам Алехана в изображениях нигде не присутствует, к тому же здесь еще и написано, что он князь, то нет ничего удивительного, что ты принимала его за Григория – фаворита Екатерины II.
Клер, внимательно слушавшая меня, наконец спросила:
– А почему эти три бюста разные – и по размерам, и по форме?
– Ты знаешь, сам задавался этим вопросом. Скорее всего, потому что нашли их где-то в запасниках Петербургских музеев, и кто-то из «новых русских» отлил копии и привез их сюда. В России по необъяснимым для меня причинам памятников братьям Орловым до сих пор никто не устанавливал, так что это у вас они впервые появились на пьедесталах. Может быть, придёт время, и в Москве об этом тоже вспомнят – они ведь были все москвичами и жили в районе Калужской площади, впрочем, тебе это вряд ли о чем-то говорит.
Клер решительно замотала головой, не желая со мной соглашаться.
– Пока ты, Денис, дремал в кресле после двух кружек пива, а мы с Мартином целый час гуляли по набережной, мне позвонил папа. Я ему рассказала, что ты согласен прийти к нам в гости в субботу, и что ты рассказал мне много интересного про Орловых, особенно про Алексея, да и про этот памятник тоже. Но папа добавил к твоему рассказу такое, что я окончательно запуталась.
– И что он тебе такое поведал? – я снисходительно посмотрел на свою собеседницу.
– Оказывается, Алексей был авантюрист и бабник похлеще Казановы, который, кстати, был его хорошим приятелем – они даже встречались в Ливорно. Папа мне сказал, что Алексей Орлов запятнал своё доброе имя в мировой истории участием в похищении из Италии княжны Таракановой. Она любила Алексея, а он обманул её и вывез в Петербург, где она погибла. А что касается знаменитой победы русского флота над турками в Чесме, папа читал, что роль Орлова в ней сомнительна и второстепенна, поскольку он не был моряком – он и простой лодкой-то не умел управлять! – Клер весело рассмеялась, увидев, как я недовольно воспринял ее слова.
– Мне знакома эта точка зрения, она общеизвестна и укоренилась ещё тогда, в XVIII веке. Распространяли её французы, и большинство специалистов в старой Европе до сих пор придерживаются данного взгляда. Мне это вполне понятно, поскольку даже у нас в России история жизни Алексея Орлова до сих пор толком не изучена. Однако же меня трогает, что до сих пор и в России бытует во многом ошибочная точка зрения насчет сомнительных заслуг Орлова при Чесме. А уж насчет княжны Таракановой, тут наши отечественные писатели и историки преуспели похлеще всей Европы – оболгали и обтрепали имя великого русского патриота!