– Если вы, Дино, про мистику судьбы толкуете, то думаю, что это простое совпадение. Хотя истина не должна быть обязательно явной, а корни наших чувств порой находятся в мирах иных. Жаль только, что ваших лестных слов по мою душу не может услышать моя мать. Она считала, что я бездарный историк, к тому же бездельник и лодырь, страдающий прогрессирующим слабоумием. И часто сокрушалась, почему никто кроме нее не может измерить всю глубину моего невежества.
– Что ж, я надеюсь, у меня будет для этого время. Мы еще поговорим об истории, но сначала я бы хотел продолжить о себе.
Будь мы ровесники, я бы обязательно спросил хозяина дома, стоит ли. Но как младший по возрасту, не посмел.
– Так вот, – сказал магнат, нервно потягивая сигару. – Я познакомился с Самантой в Париже. Дела мои шли прекрасно, и тогда, в свои тридцать пять лет я мог многое себе позволить, в том числе, я позволил себе ее. Пора было обзаводиться семьей, чего мои родители никак от меня не ожидали. Мне пришлось изменить своим привычкам и причудам и приспособиться к привычкам Сэм. Она была тоже из приличной семьи и жила с родителями на Елисейских полях. Я женился на ней и ни разу об этом не пожалел. Как женщина она была просто чудо.
Я видел, как у отца Клер загорелись глаза и как снова угасли, едва его губы коснулись сигары. Повинуясь инстинкту житейского любопытства, я прервал Дино.
– Почему же тогда вы расстались? Может быть, вы встретили на своем пути итальянку с теми же достоинствами?
Вопрос был смелым, может быть, даже бестактным, но как я уже успел отметить, Дино был не из тех, кто встает в позу всякий раз, когда нарушается этикет, иначе зачем он стал бы так охотно посвящать меня в свои семейные тайны.
– Нет-нет, – успокоил меня он, – я тогда был почти не знаком с Моникой, хотя наша гламурная пресса давала ей как начинающей модели высокие оценки. Мне вполне хватало Саманты. Мы прожили с ней почти пятнадцать лет. Кстати, я был старше ее на столько же. Она была всегда в форме, да и сейчас, я думаю, также заставляет мужчин оглядываться при случайной встрече. Но однажды я заметил, что она перестала хотеть быть для меня самой красивой. Туфли на высоком каблуке вдруг стали ей в тягость. Она стала замечать за мной недостатки, которые раньше ее не раздражали. Каждый мужчина, я думаю, и русский тоже, видит, когда его жена вдруг начинает воспринимать его не как мужчину, а как наскучившего мужа. Супружеский долг обставляется именно как долг, как обязанность. Такое долго не может продолжаться, по крайней мере в семье, где водится немалый достаток и есть выбор. Видимо, книгу в дорогом переплете ей стало лень в очередной раз брать с полки, чтобы перечитать и найти для себя что-то новое. Я винил во всем только себя. У нее вскоре кто-то в жизни появился, и я не стал препятствовать ее возвращению в Париж. Что касается Клары, то я просил оставить ее со мной. Сэм была не против. Я говорил вам, Дэннис, что у нее была ясная голова. Француженка всегда красива и практична, но как мать Сэм уступала другим, например, итальянской женщине. Итальянка горяча не только характером, но и сердцем.
Он называл дочь Кларой, и меня это поначалу удивляло. Я вспомнил, что при нашем знакомстве Клер сказала, что имя Клер означает «ясная». Но что означает «Клара», я не знал. Между тем ее отец продолжал посвящать меня в сокровенное своей семьи, заставляя притворно сопереживать, будто я и впрямь был «в теме» и повелся на его откровения. Дино раскурил новую сигару, и, затушив спичку, продолжал:
– Разумеется, я никогда не чинил дочери препятствий видеться с матерью, только вот она сама все реже и реже посещает Париж и предпочитает жить здесь или у нас в Милане. У нашей семьи еще есть на озере Комо хороший домик с прелестным садом. Вы, Дэннис, бывали на Комо или, может быть, слышали об этом сказочном месте?
– К сожалению, никогда не был, но знаю, что это родина Плиния.
– Которого, – оживился итальянец, – старшего или младшего?
– Если не ошибаюсь, обоих.
– Да вы, молодой человек, действительно неглупы или как у нас говорят: «Cet homme gagne a etre connu»[14]. – Он прищурил глаза и снова вытянул губы, задумавшись.
Я не стал его за это благодарить или разубеждать, поскольку глуп был человек или мудр, порой можно понять только после его смерти. Заканчивая свой короткий экскурс в историю семьи, отец Клер заключил на минорной ноте:
– Впрочем, я не всегда понимаю, а, скорее, совсем не понимаю наше молодое поколение, их вкусы и нравы, – он попытался аккуратно затушить сигару в хрустальной пепельнице, но она обломилась и раскрошилась в его большой ладони.
Я смотрел на него с сожалением, поскольку он все больше и больше напоминал мне моих родителей, вынуждая говорить о том, о чем уже много раз было говорено в стенах моего родительского дома.
– В этом не наша вина, господин Росси. Дети эпохи развитых технологий остаются детьми совсем недолго. На нас влияет среда, которая слишком быстро стала меняться. Бытие определяет сознание. Я сам не понимаю, что происходит с поколением моложе меня на десять лет. У них совсем другие ценности. Компьютерное мышление офисного планктона мне тоже неведомо, как и вам, и порой ставит меня в тупик.
– Вы материалист или скажем так, вы верите в Бога? – неожиданно поинтересовался хозяин дома, раскуривая новую сигару.
– Вера? Веры у меня в последнее время все меньше, если вы в обывательском смысле. А так, черт знает, кто я. К религии у меня отношение довольно индифферентное, если вы об этом, хотя в последнее время я все больше чувствую, что во мне поселилась скорее буддистская созерцательность, нежели христианский аскетизм. Любование природой и архитектурой. Могу часами смотреть, как строится здание.
– Странно! – отец Клер заметно помрачнел и еще раз задумчиво произнес: – Однако странно слышать такие слова от вас, русского весьма просвещенного юноши, желающего стать серьезным историком.
Он поймал мой растерянно-вопросительный взгляд и продолжил:
– Во всяком случае, именно так описывала мне вас моя дочь. Если это действительно так, тогда откуда такое холодное слово, как индифферентность?
Он задумался.
– Впрочем, я тоже не отношу себя к набожным католикам, иначе всю свою жизнь был бы обречен жить с одной женщиной, но меня до сих пор притягивает история религии, и этой теме в моей библиотеке отведено самое почетное место. Дино указал дымящейся сигарой, как указкой, на высокий, упирающийся в потолок, старинный шкаф.
– Если вас интересует история Рима, это значит, что вас должно интересовать, почему пал Великий Рим. Кто только ни пытался ответить на этот вопрос из великих отцов истории. Немец Теодор Моммзенн, англичанин Эдуард Гиббон и многие другие. И все искали ответ, глядя на проблему сквозь призму религиозного мышления и предрассудков.
Я улыбнулся последовательности и созвучию фамилий: два растянутых «М» два «Б». Дино не обратил внимания на мою глупую улыбку, и продолжал:
– Ответы этих великих людей скрыты в страницах многотомных фолиантов. Не всякий сможет набраться терпения и прочесть хотя бы один из увесистых томов. Люди хотят услышать на этот непростой вопрос простой ответ, а не копаться в дебрях истории, и ответ не должен быть двусмысленным. Разве не так? – Дино смотрел на меня, буравя своими глазками, и требовал немедленного ответа. Я ощетинился, как еж, собираясь с мыслями, и наконец выпалил с самым учтивым видом:
– Я согласен, что всех интересует истина. Согласитесь, что и сами римляне, то есть те самые древние римляне, тоже хотели получить на это ответ в максимально упрощенной форме, желая понять, что с ними происходит. Именно римские историки, почуя неладное в своем отечестве, уже в середине четвертого века на потребу народу перешли на написание краткой истории своего государства. Аммиан Марцеллин был последним из великих римских историков, кто детально изложил историю Рима, но кто в то время был готов читать эти горы свитков? Его ровесники – Аврелий Виктор, Евтропий или Евнапий, Элий Спартиан и другие, превратились больше в компиляторов и эпигонов, нежели в глубоких исследователей, но именно их работы стали популярны среди читателей и послужили учебниками и популярным чтивом в средние века. Из этого можно сделать вывод, что начиная с четвертого века и на протяжении многих последующих веков всех удовлетворяли краткие и простые ответы на сложные вопросы. Вспомните хотя бы Аврелия Виктора. Он одним из первых среди римлян попытался коротко ответить на вопрос о причинах падения Рима. Это он заявил, что как только римские правители стали стремиться властвовать над своими вместо того, чтобы завоевывать и покорять чужих, империя перешла к своему упадку. Слова «упадок» и «падение нравов», а также «мораль» стали доминировать во всех древних исследованиях. Династия Северов, по мнению Виктора, была последней, что держала империю в высшем своем положении. Для меня интересно было прочесть у Аврелия Виктора его рассуждение о доблести и о роли деяний выдающихся личностей. Он считал, что со времен Ромула и до Септимия Севера империя непрерывно крепила свою мощь. Причины упадка для него просты: преступность, особенно среди правителей, недостатки образования и культуры, крах моральных устоев и прежде всего добродетелей. Росло число людей низкого происхождения, и падение нравственных устоев окончательно привело к упадку. Вот именно так считали древние римляне. С тех пор, чтобы появились новые выводы и новые историки, человечеству пришлось прожить более десяти веков, точнее, целое тысячелетие. Черт побери, может, он прав, этот Виктор, спрашиваю я себя каждый раз, когда приезжаю в Рим на Форум и смотрю, задрав голову, на сохранившиеся надписи на арке Септимия Севера. Там одно слово на латинском языке как будто выпадает из предложения и бросается в глаза всем, кто любуется этой громадной аркой. Это слово: «PROPAGATUM». Оно было первым, запомнившимся мне во время моего посещения Рима школьником. Оно почему-то стало для меня магическим, и я, помню, спросил своего отца, стоявшего рядом со мной, о его значении. Он ответил: «Это значит расширение пределов». Мне тогда как будто кто-то по голове шарахнул, и я подумал, что, может быть, именно благодаря этому слову памятник сохранился в почти нетронутом виде, один из очень немногих, если не единственный на Форуме. У граждан Рима эпохи христианства, похоже, просто не поднялась рука, чтобы разрушить эту исполинск