– И ты веришь этой Ванге?
– Я верю Наталье Бехтеревой, а она занималась наукой и ничего не принимала на веру, всегда требовала строгих научных доказательств, до той поры, пока сама не встретилась с Вангой. Бехтерева сразу поняла, что Ванга способна излучать и принимать биопсихическую энергию. Наталия Петровна была тогда не в силах научно объяснить почему такое происходит, она сказала, что просто почувствовала это.
– А кто эта твоя Бехтерева?
– Это всемирно известный русский ученый, профессор и научный руководитель Института мозга человека в Петербурге. Ещё её дед, Владимир Бехтерев, учёный с мировым именем, изучал тайные возможности мозга, в том числе мозг Ленина, пытаясь разгадать тайну сверхчеловека. Он утверждал, что мысль материальна. Тайна бессмертия человека – вот что прежде всего интересовало римских императоров, но любой человек смертен! Бехтерева же интересовала тайна бессмертия человеческой личности, то есть его мыслей. Он утверждал, что мысль – это разновидность энергии, он называл это мировой энергией, а по закону сохранения энергии она не может просто исчезнуть, а сохраняется во времени и может принимать другие формы. Ведь так?
И я снова заглянул в ясные широко открытые глаза Клер, полные вдохновения и жизни. Она недолго сидела молча в какой-то нерешительности, прежде чем заговорить.
– Ты упомянул жену Севера, какую-то очень красивую и умную женщину, живое воплощение богини Изиды.
– Да, – ответил я, – Юлию Домну.
– А ты расскажешь мне про ту богиню, образ которой, похоже, тревожит тебя, являясь в сновидениях?
– Когда, сейчас? – спросил я, а сам изумился: откуда ей было знать, что я действительно часто вижу эту Домну в сновидениях?
От ее прямого взгляда мне стало неловко до растерянности, и вместо решительного отказа, я хмыкнул и улыбнулся, не выдавая своего смущения.
– Пожалуйста, хотя бы немного! – продолжала настаивать Клер.
Она поднялась. Ласковое прикосновение ее хрупкой руки к моему плечу как ни странно доставило мне удовольствие. От ее некогда скучающего вида не осталось и следа.
– Послушай, Клер, ты легко можешь воспользоваться интернетом и узнать довольно много об этой женщине и без меня.
– Я знаю, – вздохнула Клер. – Только от глубин интернета веет океанским холодом, а когда ты говоришь, в моем воображении она как будто оживает.
– Ладно, не льсти мне, не нуждаюсь, – я старался не смотреть на нее, чтобы моя ироничная улыбка не обидела ее. – Вот лучше взгляни, – и я достал из кармана свой смартфон. – Я фотографировал изображение Юлии Домны в десятках музеев Европы. Ездил в Мюнхен, Берлин и Париж, но только в Риме на Палатине я сумел найти ее совсем юное и безумно красивое изображение, выполненное в мраморе. Если бы не был поврежден нос, то это был бы настоящий шедевр, но даже в таком состоянии, как есть, можно понять, почему историки Рима так высоко отзывались о ее восточной красоте. Клеопатру тоже изображали в образе Изиды, но когда смотришь на Юлию, кажется, что она и есть Изида, неземной красоты царица. Греческие мастера не создавали подобных портретов. Реализм в творчестве римских ваятелей потрясает воображение, он лишен любой героизации, безжалостно сохраняя схожесть с оригиналом. Только благодаря римским мастерам мы можем понять, почему далеко не идеальная красота Клеопатры бросала к ее ногам Цезаря и Антония. Даже когда во времена принципата императоры и их жены стали по закону наконец обожествляться, это совсем не сказалось на реализме портретов. Их божественную сущность мастера передавали лишь с помощью позы и атрибутов власти.
Юлия Домна
Клер пристально всматривалась в те фотографии, что я показывал ей, и только когда подсветка экрана смартфона погасла, она спросила меня совсем серьезно, без намека на кокетство:
– А тебе не кажется, что ее лицо чем-то похоже на мое?
– Не думал, – честно ответил я, но, заглянув ей в глаза, добавил: – Вполне может быть.
– Что если тебе попробовать написать о ней повесть или роман?
– Попробовать можно, – промычал я лениво. – Признаться, был однажды момент временного помешательства рассудка, и мне захотелось написать что-то. Писатель, правда, из меня никудышный, да и кто будет читать? Впрочем, всегда можно сжечь, хотя бы для того, чтобы доказать своей бабушке, помешанной на Булгакове, что рукописи горят.
Я поднялся с кресла с решительным намерением наконец покинуть чердак.
Почему-то став хмурой, как ненастный день, Клер не удерживала меня больше, и, отойдя в сторону, лишь тихо спросила:
– Ты сейчас куда, домой?
– Да, писать повесть или роман, в общем, как получится, – буркнул я.
– Ты серьезно? – не оценив шутки, недоверчиво улыбнулась она.
– Шучу, конечно.
– Ты просто невыносим! – почти по-детски капризничала Клер. – Дашь потом почитать?
– Давай не будем торопиться, – произнес я сухо.
Она пошла вслед за мной, больше не проронив ни слова. Ее папаша, видимо, успокоившись на мой счет, предпочел нас не дожидаться и закрылся у себя в кабинете. Тишину большого дома нарушил бой старинных часов, и Клер, затаившись как мышка, прекратила шаркать обувью по паркету. Зачем ей только было нужно, чтобы я занялся писательством, таким скучным и никому не нужным делом? Хотя если бы эта озорная девчонка смогла бы так же как Юлия Домна служить для меня смутным объектом моих неосознанных желаний, тогда это было бы совсем другое дело, а так… где черпать пищу для вдохновения?
«Глупая! До чего же она глупая!» – думал я, когда поворачивал ключ зажигания, и небрежно махнул рукой своей приятельнице и ее очаровательной мачехе, стоявшим в наступающих сумерках, обнявшись, на мраморной лестнице.
Мой суетливый друг Мартин только тряс головой и фыркал, когда лизал оконное стекло в машине, стоя на задних лапах и поджав купированный хвост на сидении у меня за спиной. Сухой корм из рук незнакомой кухарки он принимать не согласился, а порцию пахучего буйабеса ему предложить не догадались.
Часть 6
Монеты с изображениями Каракалы, Геты, Юлии Домны и Юлии Мезы
Низменные земли римской провинции Британия от Эборака до Лондиния[16] с их ухабистыми узкими тропинками вдоль мощеных булыжником, идеально прямых и широких дорог, построенных умелыми руками легионеров, остались далеко позади. Шел по счету пятый переезд с тех пор, как императорская траурная процессия, растянувшаяся на несколько миль, покинула благодатные луга провинции Бельгика с её большими и изящными городами и развитой торговлей. Тошнотворный запах ненавистных болот диких земель Каледонии, въевшийся, казалось, навсегда, в кожу упряжных животных императорских повозок, постепенно улетучивался. Наконец конная процессия вступила в полосу обширных лесов Лугдунской Галлии, страну суровых зим, больших охот и пенистого пива. Многие лета со времен божественного Цезаря, покорившего Галлию, тамошние хмурые леса мешали распространению римской цивилизации и развитию провинциальной жизни, отчего в деревнях и во дворцах местной знати сохранились старые галльские привычки времен независимости с диким разгулом в праздники и патриархальной кротостью в повседневном быту. С тех пор, как обширная сеть императорских стратегических дорог и каменных мостов разрезала почти прямыми линиями непроходимые галльские леса, многочисленным торговым и почтовым повозкам уже не приходилось месить грязь кривых лесных тропинок, а праздные путешественники меньше опасались нападения шаек беглых рабов и дезертиров из рейнских легионов, скрывавшихся от римского правосудия.
Черный февральский лес был почти прозрачен, отчего случайному путнику было легко наблюдать, как разноцветная конная процессия без задержек мерно продвигалась в направлении главного города галльских земель Лугдуна[17]. Для обеспечения безопасности и гражданского спокойствия на пути следования императорской семьи и высших магистратов Рима с многочисленной челядью к Вечному городу, дорожные надзиратели были срочно усилены боевыми когортами временно отквартированных из лагерей ближайших легионов римских армий в парадном снаряжении. Легионерам временного охранения во избежание соблазна совершения грабежей и насилия над местным населением, волеизъявлением молодых императоров Антонина Бассиана по кличке Каракалла и его брата Геты, родных сыновей усопшего Септимия Севера, было роздано каждому по четыре сотни сестерциев, дабы утолять голод и плотскую похоть не по принуждению и силой оружия, а с помощью платежных средств Великого Рима. Чтобы излишне не отягощать пристяжной кожаный кошель звонкой бронзовой монетой, легионерам рекомендовалось производить эквивалентный обмен сестерций на серебряные денарии и даже золотые ауреусы, на аверсе которых красовался бюст несравненной Юлии Августы, жены почившего императора.
Здесь, в глухой деревушке, где едва насчитать было и сотню покосившихся избушек, о скором приближении императорских повозок возвестил тремя ударами в бронзовый колокол дорожный смотритель. Возбужденные возничие и погонщики мулов, следующие встречным путем разряженной толпы, спешно разворачивали лошадей и повозки и переходили на проселочные дорожки, либо заблаговременно отводили лошадей в стойла, а то и просто стояли на безопасном удалении от обочины, желая поглазеть на императорскую процессию вместе с пришлыми колонами, которые, побросав работу, присоединялись к толпам селян соседних деревень, возглавляемых местными землевладельцами, и спешили занять пригорки, откуда было удобнее смотреть на редкое для галльских земель зрелище.
Скорбное шествие отличалось чисто восточной роскошью и было обставлено вдовой императора Септимия Севера, сирийкой или точнее финикийской по происхождению, Юлией Домной, во всём блеске и великолепии. Перегруженные дорожные повозки тянули серые мулы, подобранные под масть, или невысокие коренастые лошади галльской породы, цокающие серебряными подковами и сверкающие золочеными удилами. Мулы и лошади были покрыты расшитыми пурпурными чепраками, их погонщики, все сплошь в красных ливреях, сновали взад и вперед, окриками и свистом определяя порядок движения.